Отрывок из интервью Теннесси Уильямса журналу "Плейбой" (1973)

[tes3m]

 klavir перевела, я отредактировала. К сожалению, текст интервью в оригинале у нас не весь (отсутствуют некоторые страницы), поэтому часть интервью, в которой Уильямс рассказывает о своем сексуальном опыте, не имеет ни начала, ни конца (хотя отсутствует не так уж много).

            "Плейбой": В последние два года Уильямс рьяно взялся за работу, стремясь отныне добиться, как он говорит, не успеха, а хотя бы достаточно одобрительного приема. Освободившись от докторов, юристов и агентов-управляющих, он прямо-таки взорвался новыми идеями, новыми пьесами, стихами и рассказами… Чтобы исследовать измученный внутренний мир этого застенчивого, испытывающего страх человека, который, несмотря на возвращение к творчеству, считает, что не оправдал надежды как художник, "Плейбой" отправил внештатного корреспондента Ч. Роберта Дженнингса взять интервью у него в Нью-Йорке и в Новом Орлеане - в двух городах из тех трех, которые Уильямс избрал своим домом (третий - Ки-Уэст).
      Дженнингс рассказывает: "Именно Теннесси Уильямсу я обязан моей первой и самой продолжительной любовью — к театру. То, что я испытывал в юности, достигло пика, когда я посмотрел «Трамвай» - пять раз – на Бродвее, и приковало к театру на всю жизнь. Все же должен признаться, что мое благоговение перед этим драматургом пошло на убыль из-за пропитанных ядом видений и неестественности его творчества последнего десятилетия. Это удивительным образом спасло меня, когда я поехал на эту встречу: я обнаружил, что человек и созданный о нем миф действительно очень отличаются. Я пришел к заключению, что он не «довольно недалекий человек» с ненадолго вспыхнувшим талантом, как говорил мне о нем Трумен Капоте, и даже не человек, помешавшийся на известности, каким он, казалось, недавно стал. Он — очень замкнутый и сложный человек, держащий под контролем если не свое личное, то свое поэтическое безумие. В одно и то же время он был погруженным в себя, ранимым, гуманным, ожесточенным, подозрительным и злопамятным; таким же коварным, выносливым и не подверженным старению, как крокодил. На первый взгляд он был так своенравен, что это сбивало с толку, он позировал, лукавил, проявляя те недостойные человека черты, какие бывают у звезды, добившийся успеха своими силами, если она терпит неудачу во время нелегкой попытки вернуть себе прежнее положение — у хромого феникса, неуверенно возрождающегося из горького пепла. Видя все в мрачном свете своей паранойи, он держит в мыслях старинные поводы для недовольства, как иная жена, надолго затаившая обиду. Но я понял, что Уильямс придерживается предостережения Андре Жида: «Не спешите меня понять».


...
           Уильямс: Ну, вы же знаете шизофреников, я не двойственная натура в полном смысле слова, но я могу понять и нежность женщины, и похоть и либидо мужчины, что, к сожалению, редко сочетается в женщинах. Поэтому я ищу андрогинов, таким образом я могу получить и то, и другое. Я не смог бы изнасиловать Бланш, как Стенли. Я никогда никого не насиловал. Меня насиловали, да, один чертов мексиканец, я орал как резаный и не мог сидеть неделю. Однажды красивый служитель на пляже, очень сильный, приплыл на плоту и изнасиловал меня в своей пляжной кабине. У меня была очень привлекательная задница и все всегда хотели меня трахнуть именно так, но я не могу это вынести. Я для этого не подхожу, у меня нет анального эротизма.
      "Плейбой": Что вы имеете в виду, когда говорите, что ищете андрогинов?
      Уильямс: Я имею в виду, что меня привлекают андрогинные мужчины, как Гарбо. Ха! После пары стаканчиков я уже не вижу разницы между полами. Я нахожу, что женщины гораздо интереснее, чем мужчины, но я теперь боюсь пытаться трахать женщин. Женщины вызывают у меня сексуальное возбуждение, но с ними я не могу довести дело до конца. Под законченным актом я не имею ввиду оральный секс. Мне и теперь, как тогда, когда я был еще мальчиком, хотелось бы трогать женскую задницу, обнимать женщину, и целовать ее, и входить в нее.
      "Плейбой": Почему же вы боитесь все это осуществить?
      Уильямс: Потому что женщины не так подходят для того, чтобы дать сексуальное удовлетворение, как андрогинные мужчины. С мальчиком, который в душе андрогин, как поэт, все становится более одухотворенным. Мне это нужно. И еще другое: я всегда хотел, чтобы мой член входил в тело партнера. Я агрессивен, я хочу проникать и я думаю, что это должно быть взаимно. Это чудесно, когда и они это делают, и ты это делаешь — посмотрим правде в глаза.
      "Плейбой": Но разве тут нет некоторого противоречия?
      Уильямс: Я противоречив, детка.
      "Плейбой": Мы хотим сказать, что женщины безусловно могут отвечать взаимностью, как и мужчины, в такой же степени быть одухотворенными, а со стороны физиологии тут есть явное преимущество.
      Уильямс: К сожалению, сразу оба пола не для меня. До 28 лет мне нравились девушки, но затем я влюбился в мужчину и понял, что для меня как для писателя это лучше, потому что означает свободу. Если бы я был обременен женой и семьей, которых надо содержать – а к этому времени у меня было бы уже несколько жен – это была бы катастрофа. О, в этом смысле я очень счастлив: в моей жизни были женщины, поэтому я могу писать об обоих полах одинаково хорошо. Я глубоко их любил, но в сексуальном смысле я стесняюсь женщин. В сексуальном смысле я стесняюсь мужчин. Я очень морален. Думаю, вполне вероятно, что я вернусь к женщине в конце концов. Женщины всегда были глубочайшим источником моих эмоций; тот, кто читал написанное мною, знает это. Но у меня никогда не было чувства сексуальной безопасности ни с кем, кроме моего долговременного секретаря Фрэнка Мерло, который служил мне так, как мне нужно. Он и любил, и ненавидел меня за это. Я всегда боялся импотенции, даже когда был молодым, а Фрэнк и Бетт вылечили меня от этого.
      "Плейбой": Бетт?
      Уильямс: Бетт была единственной женщиной, с которой у меня были полноценные сексуальные отношения. Мы вместе учились в университете штата Айова. Это продолжалось три с половиной месяца — а потом я обнаружил, что андрогинные мальчики могут дать мне больше. И как художнику мне было лучше с мальчиком, поскольку я не мог позволить себе девушку. Но, в сущности, какая к черту разница, с кем вы ложитесь в постель, пока есть любовь. Я не могу достигнуть эрекции без любви. Секс это настолько неотъемлемая часть моей работы, что я должен о нем говорить, но секс не средоточие моей жизни. Любовь— очень важная вещь, если сможешь ее заполучить, но моя работа — это всё.
      "Плейбой": Были ли у вас еще какие-нибудь сексуальные контакты с женщинами?
      Уильямс: Да. Среди женщин я очень любил одну — это была девочка из Сент-Луиса по имени Хейзел. Но она была фригидной. Она заставляла меня считать до десяти, прежде чем позволяла себя поцеловать. Нам обоим было одиннадцать, когда мы встретились, и у нас была любовь, пока она не пошла в колледж. Она сказала: «Том, мы слишком молоды, чтобы думать о таких вещах». Но я постоянно думал о сексе. Собственно, спонтанная эякуляция первый раз у меня была, когда я обнял Хейзел в лодке в Сент-Луисе. Она была в платье без рукавов, я обнял ее, сжал ее обнаженные плечи, а на мне были белые фланелевые брюки — я кончил и мы не смогли пойти на танцы. Она ничего не сказала об этом. Она была такой прелестной девочкой, но я не мог быть ей так близок, как ей было нужно. Я могу быть сволочью. У меня был кое-кто еще, и я ее потерял. Я понимал ее – понимал ее фригидность, понимал, в чем она нуждалась – но я не мог снова впустить ее в мою жизнь. Мы с Хейзел подсели на таблетки и алкоголь. Она вышла замуж за другого, но покончила с собой, когда была еще молода.
      "Плейбой": Когда у вас был первый гомосексуальный опыт?
      Уильямс: В колледже я сильно влюбился в своего соседа по комнате, по прозвищу "Зеленоглазый", но никто из нас не знал, что с этим делать. Если бы он пришел ко мне в постель, я бы спросил: «Чего ты хочешь?» Я был такой пуританин, что не позволил бы ему меня поцеловать. Но он мог просто дотронуться до моей руки, и я кончал. Ничего запланированного, просто спонтанный оргазм. Единственный секс, который мы испытали, был с ужасными старыми шлюхами, влагалища которых были похожи на больные орхидеи. Но мой первый настоящий контакт был в Новом Орлеане в канун Нового года во время второй мировой войны. Очень красивый десантник поднялся на мою веранду, ограждённую решёткой, и сказал: «Спустись ко мне», я спустился, а он сказал: «Хочешь позагорать под ультрафиолетовой лампой?». Я ответил: "Конечно!" и пошел под нее, а он стал меня трахать. Это был мой каминг-аут, и я получил от него удовольствие.
      "Плейбой": Именно так вы потеряли девственность? Или это у вас и правда произошло с Бетт?
      Уильямс: Мы с Бетт и правда это сделали. Я был ближе к 30, чем к 20-ти – поразительно, как много мне было лет. Я был не очень мужественным, просто я ужасно много думал о сексе, детка, и был ужасно закомплексованным. Как я сказал, у меня были оргазмы и до этого, но без проникновения в тело партнера. И я начал мастурбировать только за год до того, как потерял девственность. Я не знал, что это такое. Ну, я слышал об этом, но не додумался сам этим заняться.
      "Плейбой": Был ли в вашей жизни момент, когда вы решили предпочесть один пол другому?
      Уильямс: Нет, нет. Я редко думал об этом в таких терминах и до сих пор не думаю. Я либо влюблен, либо нет. Да, конечно, у меня были случайные приключения. Но, как я сказал, не думаю, что может быть настоящее сексуальное удовлетворение без любви, даже с партнером на одну ночь.
      "Плейбой": Вы считаете себя склонным к случайным связям?
      Уильямс: Вовсе нет. Как раз сейчас я чувствую, что пытаюсь быть способным работать, а у меня нет энергии одновременно и для работы, и для секса. Я вижу, вы не верите этому заявлению. Хорошо, многие проводят со мной ночи, потому что мне нравится, чтобы ночью кто-нибудь был рядом; люди в Hotel Elysee в Нью Йорке думают, что я ужасен. Но я схожу с ума ночью, я не могу быть один, потому что боюсь смерти в одиночестве. Но обычно они там просто присутствуют при ритуале приема снотворного. Каждый вечер я принимаю горячую ванну, и мне делают массаж, если поблизости есть кто-то, кто умеет его делать.
      "Плейбой": Так все же, вы долго можете жить и работать без секса?
Дальше отсутствует страница в тексте, а в книге "Желание и чернокожий массажист" (М. 1993), где был напечатан перевод отрывков из этого интервью, хотя и отсутствует многое из того, что мы поместили в этой записи, зато как раз есть ответ Уильямса на вопрос, приведенный выше (процитирую начало): «Уильямс: Без секса я жить не хочу. Мне нужно, чтобы меня ощущали, трогали, обнимали. Мне нужен человеческий контакт. Контакт сексуальный.»

На английском

Playboy Interview: Tennessee Williams
C. Robert Jennings/1973
From Playboy, April 1973.69-84. ©1973 by Playboy. Reprinted by special permission of Playboy Magazine, Inc.

In the past two years, Williams has returned to work with a vengeance—no longer seeking success, he says, only a respectable kind of acceptance. Unburdening himself of doctors, lawyers and managing agents, he has fairly exploded with new ideas, new plays, poetry and short stories. ... To explore the tortured inner landscape of this shy, scared man who, despite his resurgence, still considers himself a failed artist. Playboy sent freelancer C. Robert Jennings to interview him in New York and New Orleans, two of Williams' three adopted homes. (The third is Key West)

Jennings reports: "Tennessee Williams was directly responsible for my first and lastingest love: the theater. What passed for my adolescence was just peaking when I saw Streetcar—five times—on Broadway and became riveted to the theater for life. Yet I confess that my awe of the playwright had been diminished by his toxic visions and affectations of the past decade. This, curiously, served me well when I went into this assignment: 1 found the man and the whomped-up myth to be very different, indeed. I came to see that this was not, as Truman Capote had told me, a 'rather dumb man' with a once-flaming talent nor even the publicity nut that recently he seemed to have become, but a highly private and complex human being with his poetic if not his personal madness under control. He was at once introverted, thin-skinned, humanistic, obdurate, suspicious and vindictive; as cunning, tough, and ageless as a crocodile. At first blush, he was disconcertingly crotchety, self-dramatizing, arch, with some of the subhuman idiosyncrasies of the self-made star manqué on the hard comeback trail, a lame phoenix rising unsteadily from bitter ash. In the grimmer reaches of his paranoia, he harbors ancient grievances, like a long-wounded wife. But I came to know that Williams holds with Gide's warning: 'Do not understand me too quickly.'
...

Williams: ...If you understand schizophrenics, I'm not really a dual creature; but I can understand the tenderness of women and the lust and libido of the male, which are, unfortunately, too seldom combined in women. That's why I seek out the androgynous, so I can get both. I couldn't have raped Blanche, as Stanley did. I've never raped anybody in my life. I've been raped, yes, by a goddamn Mexican, and I screamed like a banshee and couldn't sit for a week. And once a handsome beachboy, very powerful, swam up on a raft, and he raped me in his beach shack. I had a very attractive ass and people kept wanting to fuck me that way, but I can't stand it I'm not built for it and I have no anal eroticism.

Playboy: What do you mean by seeking out the androgynous?


Williams: I mean I'm only attracted to androgynous males, like Garbo. Ha! After a few drinks, I can't distinguish between the two. I find women much more interesting than men, but I'm afraid to try to fuck women now. I find sexual excitement in women, but I can't complete the act with them. By completing the act I don't mean oral copulation. I'm just as anxious to feel a woman's ass and embrace and kiss her and enter her as I am a boy.

Playboy: Why are you afraid to go through with it?

Williams: Because women aren't as likely as the androgynous male to give you sexual reassurance. With a boy who has the androgynous quality in spirit, like a poet, the thing is more spiritual. I need that. And the other, too; 1 always want my member to enter the body of the sexual partner. I'm an aggressive person, I want to give, and I think it should be reciprocal. It's wonderful when they do and you do—let's face it.


Playboy: But isn't that somewhat contradictory?
Williams: I am contradictory, baby.
Playboy: What we mean is that women can certainly reciprocate as well as men, be equally spiritual, and there is the obvious physiological advantage.

Williams: Unfortunately, I cannot combine the two. Until I was 28,1 was attracted to girls, but after that I fell in love with a man and felt it was better for me as a writer, for it meant freedom. If I were saddled with a wife and family to support—and I'd have had several wives by this time—it'd be disastrous. Oh, I'm very lucky that I've had women in my life, as I can write about both sexes equally well. I've loved them very deeply, but I'm shy of women sexually. I'm shy of men sexually. I'm very moral. I think it's most likely I'll go back to a woman in the end. Women have always been my deepest emotional root; anyone who's read my writings knows that. But I've never had any feeling of sexual security—except with my longtime secretary Frank Merlo, who served me as I had to be served. He both loved and hated me for it. I've always been terrified of impotence, even when I was very young, and Frank and Bette cured me of it.

Playboy: Bette?

Williams: Bette was the only woman with whom I ever had a fully realized sexual affair. We were at the University of Iowa together. It lasted three and a half months—and then I found that androgynous boys could give me more. And as an artist, I was better off with a boy because I couldn't afford a girl. But at bottom, it doesn't make a goddamn bit of difference who you go to bed with, as long as there's love. I can't get it up without love. Sex is so much an integral part of my work that I must talk about it—but sex isn't the center of my life. Love is a great deal if you can get it, but my work is everything.


Playboy: Did you ever have any kind of sexual contact with another woman?


Williams: Yes. My great female love was a girl named Hazel from St. Louis. But she was frigid. She'd make me count to ten before she'd let me kiss her, we were both 11 when we met and we were sweethearts until she was in college. She said, "Tom, we're much too young to think about these things." But I constantly thought about sex. In fact, the first time I had a spontaneous ejaculation was when I put my arm around Hazel on a river boat in St. Louis. She had on a sleeveless dress and I put my arm about her and stroked her bare shoulder and I had on white-flannel pants and I came, and we couldn't go on dancing. She didn't say anything about it. She was such a dear girl, but I couldn't be as close to her as she needed me to be. I can be a bitch. I was busy with someone else, and so I failed her. I was wise to her—her frigidity, her need—but I couldn't admit her to my life again. Hazel and I both went on pills and liquor. She married another man but killed herself when she was still very young.


Playboy: When was your first homosexual encounter?


Williams: In college I was deeply in love with my roommate, "Green Eyes," but neither of us knew what to do about it. If he came to my bed, I'd say. "What do you want?" I was so puritanical I wouldn't permit him to kiss me. But he could just touch my arm and I'd come. Nothing planned, just spontaneous orgasms. The only sex we were exposed to was with dreadful old whores with cunts like diseased orchids. But my first real encounter was in New Orleans at a New Year's Eve party during World War Two. A very handsome paratrooper climbed up to my grilled veranda and said, "Come down to my place," and I did, and he said, "Would you like a sunlamp treatment?" and I said, "Fine," and I got under one and he proceeded to do me. That was my coming out and I enjoyed it.


Playboy: Is that how you lost your virginity—or did you really make it with Bette?


Williams: Oh, Bette and I really did it. I was in my late 20s—a shockingly advanced age. I wasn't very virile, I was just terribly oversexed, baby, and terribly repressed. As I said, I had had orgasms before, but not through penetration of another person's body. And I never masturbated until one year before I lost my virginity. I didn't know what such a thing was. Well, I'd heard of it, but it never occurred to me to practice it.

Playboy: Was there a moment in your life when you decided to commit yourself to one sex or the other?


Williams: No, no. I never thought much in those terms, and I still don't. I'm either in love or not in love. Oh, I've had casual adventures, yes. But, as I said, I don't think there can be truly satisfactory sex without love, even if it's only a one-night stand.

Playboy: Do you consider yourself promiscuous?

Williams: Decidedly not. I feel right now I'm trying to meet my work, and I don't have energy for both work and sex at the moment. I see you don't believe that statement. Well, I have many people spending the night with me, because 1 like a companion at night; the people at the Hotel Elysee in New York think I'm terrible. But I go mad at night I can't be alone, because I have this fear of dying alone. But they're usually there just for the ceremony of the dropping of the sleeping pill. Every night I take a hot bath and I have a massage if there's someone around who's any good at it.