Публий Вергилий Марон
ЭКЛОГА II
Мил пастуху Корюдону был прелестный Алексис,
читать дальшеСвет очей господина. Пастух пламенел надеждой.
Ради единой утехи под буков тенистые кроны
День за днем выходил. Там, в безответной надсаде,
Рощам вокруг и холмам напрасные слал стенанья.
«О, жестокий Алексис, тебя ли песней не трону?
Мне ли не будет пощады? Мою ты близишь кончину.
Нынче и скот норовит укрыться в тени и прохладе,
Нынче в колючих кустах зеленых ящериц прятки,
И для жнецов, изможденных зноем, Тестулис быстро
Травы свои толчет -- чеснок и тимьян ароматный.
Но, когда я слежу следы твои, под беспощадным
Солнцем, в зарослях мне сиплые вторят цикады.
Разве было не проще угрюмый гнев Амарюллис,
Злое ее презренье сносить? Или Меналка,
Пусть он и был почерней, не тебе чета, белокожий?
О, прелестный отрок, не верь своему цветенью!
Миг бирючина бела, недолго темны гиацинты!
Пренебрегаешь ты мной, обо мне вопрошаешь, Алексис,
Сколь я стадами богат, сколь -- молоком белоснежным.
Тысяча бродит моих овец на холмах сицилийских;
В новом нет молоке ни зимой, ни летом нехватки.
Я пою, как диркейский певал Амфион, зазывая
С выпаса стадо домой на аттическом Аракинте.
Вовсе я не дурен: на днях, благо ветер унялся,
Глянул я в мирное море; и Дафниса, будь ты судьею,
Мне не пристало робеть, коли зеркало это не лживо.
О, когда бы со мной ты в полях незатейливых или
В жалких хижинах зажил, стреляя оленей и стадо
Коз погоняя на выпас к зеленым в мареве мальвам.
Вместе со мною в лесах ты бы Пану соперничал в пенье.
Пан людей научил тростинки скрепить воедино
Воском, Пан печется об овцах и пастырях овчих.
Не пожалеешь, что губы надсадит тростник свирели --
То ли предпринял Амюнт, чтобы эту науку освоить?
Есть у меня свирель из семи неравных цикуты
Стеблей, подарок Дамойта, -- ее он на ложе кончины
Отдал мне и сказал: «Ты ей отныне хозяин».
Так говорил Дамойт, а Амюнт завидовал, глупый.
Также две юные серны -- я как-то в опасном ущелье
Их изловил -- еще в белых крапинах шкуры, дважды
В день осушают овечье вымя. Тебе их готовлю.
Тестулис их уж давно ей подарить меня молит --
И подарю, коль тебе дары мои кажутся жалки.
Так приходи же, прелестный, -- тебе и лилий в избытке
Нимфы в корзинах несут, и светлая ликом наяда,
Бледные собирая фиалки и мака головки,
Вместе кладет нарциссы с душистым фенхеля цветом,
После, кассии к ним добавив и трав благовонных,
Нежными перемежит гиацинтами и ноготками.
Сам соберу я айву, бледным одетую пухом,
И каштаны, что так моя Амарюллис любила.
Слив восковых добавлю -- их тоже почтим вниманьем.
Тоже и вас, о лавры, нарву, и соседнего мирта,
Ибо в таком соседстве слаще вы ароматом.
Экий ты шут, Корюдон! Не прельщен дарами Алексис,
И не уступит Иолл, сколько ни суйся с дарами.
Ах, увы мне, на что я зарюсь? Цветам моим южный
Ветер погибель, и вепри -- моим родникам хрустальным.
Глупый, куда ты бежишь? Даже боги в лесах обитали
И дарданец Парис. Города воздвигала Паллада,
Пусть в них сама и живет -- леса мне куда милее.
Мрачная львица за волком вослед, а волк за козою,
Клевера ищет в цвету коза, беспечная нравом,
А Корюдону -- Алексис, свой у всякого выбор.
Глянь, волы домой повернули плужную упряжь,
И заходя, двоит удлиненные тени солнце.
Мне же все жжет любовь -- где любви предел положили?
Ах, Корюдон, Корюдон, каким ты охвачен безумьем?
Вот в ожиданье ножа лоза на зеленом вязе.
Что бы тебе не начать, нужды обыденной ради,
Прутья переплетать податливыми камышами?
Будет тебе другой Алексис, коль брезгует этот.