Рассказ Киплинга в переводе ivanna343

[tes3m]

Р.Киплинг
ЗАКОННАЯ ЖЕНА
(из сборника "Простые рассказы с гор")


"Крикни на рынке "Убийство!" и люди в толпе

Станут глядеть друг на друга с враждой и тревогой

"Он? Или он? Или это убийца?"

За Каином вслед

Мы весь мир обошли.

И страх, порожденный злом, что мы сотворили,

С нами живет с этих пор".

Афоризмы Вибарта.

У Шекспира где-то сказано о червяках, а, может быть, жуках или других насекомых, которые жалят вас, если вам случится наступить на них чересчур сильно. Разумнее всего, поэтому, никогда не наступать на червяка - даже если это молоденький субалтерн только-только из Англии, и даже если его форменные пуговицы только-только вынуты из папиросной бумаги, а со щек еще не сошел румянец от сочных английских бифштексов. Это рассказ о червяке, который в конце концов ужалил. Для краткости мы будем именовать Генри Огастеса Рамзи Фэйзанна "Червяком", хотя это был действительно славный мальчик, без единого волоска на подбородке и с талией тоньше, чем у девушки. Он был зачислен во Второй "Шикаррский", и его принялись изводить сразу несколькими способами. "Шикаррцы" - перворазрядный полк, и чтобы ужиться в нем, вы должны хоть что-то уметь: играть на банджо, хорошо ездить верхом, петь или представлять в любительских спектаклях.
"Червяк" умел только падать со своего пони и откалывать щепки от воротных столбов своей двуколкой. Даже это со временем приедается. Он не любил виста, рвал сукно на биллиардном столе, пел не в тон, предпочитал одиночество и писал письма мамочке и сестрам в Англию. Четыре этих привычки из пяти были пороками в глазах "Шикарцев", и они приложили все усилия, чтобы вырвать их с корнем. Впрочем, каждый знает, каким образом субалтерны смягчают нрав своих собратьев и не позволяют им совсем одичать. Все вместе очень полезно и здорово, и никому не приносит вреда, если только не происходит срыв - и тогда начинаются неприятности. Как-то раз был случай...
"Червяку" здорово доставалось от "Шикаррцев", и он переносил все, не моргнув и глазом. Он был такой славный, так старательно учился и так вспыхивал от смущения, что его образование быстро сочли законченным и предоставили его самому себе - все, кроме старшего субалтерна, который продолжал следить, чтобы жизнь не казалась "Червяку" раем. Старший субалтерн не имел в виду ничего дурного, но обладал довольно примитивным чувством юмора и не понимал, когда пора остановиться. Он слишком долго дожидался очередного звания - а это всегда портит человеку характер. Кроме того, он был влюблен, что только ухудшало дело.
В один прекрасный день, после того, как он одолжил у "Червяка" двуколку от имени никогда не существовавшей дамы, весь день ее использовал, затем опять же от имени дамы запиской поблагодарил "Червяка" за любезность и рассказал обо всем этом в офицерском собрании, "Червяк" поднялся со своего места и сказал своим тихим девичьим голосом:
"Это был хороший розыгрыш. Но ставлю свое месячное жалованье против твоего, что как только ты получишь повышение, я так тебя разыграю, что ты этого до конца жизни не забудешь, а в полку будут помнить, даже если ты умрешь или тебя разжалуют".
"Червяк" ничуть не казался рассерженным. Собрание встретило его заявление приветственными криками. Старший субалтерн оглядел "Червяка" с головы до ног и сказал: "Идет, мальчик". "Червяк" призвал все собрание в свидетели, что пари заключено, и с кроткой улыбкой погрузился в книгу.
Прошло два месяца. Старший субалтерн продолжал совершенствовать образование "Червяка", который по случаю наступления жаркого сезона несколько оживился. Я уже говорил, что старший субалтерн был влюблен. Как это ни странно, девушка тоже была влюблена в старшего субалтерна. И хотя полковник не стеснялся в выражениях, майоры фыркали, женатые капитаны глядели с невыразимым значением, а младшие офицеры посмеивались, эти двое обручились.
Старший субалтерн был так доволен, что одновременно получил и роту, и руку возлюбленной, что даже перестал изводить "Червяка". Девушка была недурна собой и имела кое-какие средства. К ней этот рассказ не имеет никакого отношения.
Однажды вечером, в самом начале жаркого сезона, весь полк (за исключением "Червяка", который отправился к себе писать письма родным) собрался на веранде перед зданием офицерского собрания. Оркестр уже кончил играть, но никто не торопился расходиться. Капитанские жены были здесь же. Глупость влюбленного не имеет пределов. Старший субалтерн воспевал достоинства своей нареченной, дамы одобрительно ворковали, а мужчины позевывали, как вдруг зашелестели юбки и из темноты раздался слабый утомленный голос: "Вы не знаете, где мой муж?"
Я ни в коей мере не хотел бы чернить нравственность "Шикаррцев", но факт остается фактом - четыре человека подскочили так, как будто раздался выстрел. Трое из них были женаты. Возможно, они испугались, что их жены без их ведома вернулись из Англии. Четвертый заявил, что поддался общему порыву. Так он потом объяснял.
А голос воскликнул: "Ах, Лайонел!" Лайонелом звали старшего субалтерна. В тесном круге света от свечей, стоявших на столиках с напитками, появилась женщина. Она протягивала руки в темноту, туда, где находился старший субалтерн, и всхлипывала. Мы поднялись на ноги, чувствуя, что сейчас что-то произойдет, и готовясь к худшему. В нашем скверном замкнутом мирке мы так мало знаем о жизни друг друга - поскольку чужая жизнь, в общем, нас совсем не касается, - что никто не удивляется, когда разражается катастрофа. В любой день что-то может выплыть наружу о каждом. Может быть, старший субалтерн попался еще в юности. Время от времени с мужчинами случается такая беда. Мы не знали; мы хотели узнать; и капитанские жены хотели этого не меньше нашего. Если его заманили в ловушку, у него было оправдание - эта женщина из ниоткуда, в покрытых пылью башмаках и сером дорожном костюме, была очень красива. Брюнетка с огромными, наполненными слезами глазами, высокая, с отличной фигурой - и певучей, пробуждающей жалость ноткой в голосе. Как только старший субалтерн поднялся на ноги, она обвила его шею руками, и, называя его "мой дорогой", стала говорить, что она не могла больше в Англии совсем одна, а он писал такие холодные и короткие письма, и она отправилась на край света, и он на нее не сердится? Все это звучало не слишком подобающе для настоящей леди. Чересчур откровенно.
Дела были очень плохи - капитанские жены оглядывали старшего субалтерна из-под нахмуренных бровей, на лице полковника готовился разразиться Судный День в обрамлении седой щетины, и никто не говорил ни слова.
Наконец полковник очень сухо сказал: "Ну, сударь?", а женщина зарыдала с новой силой. Старший субалтерн был полузадушен обнимавшими его шею руками, но сумел выдохнуть:
"Гнусная ложь! Клянусь, я в жизни не был женат!".
"Не клянитесь" - сказал полковник. "Пойдемте в собрание. Так или иначе, с этим надо тщательно разобраться".
И он вздохнул про себя - он верил в своих "Шикаррцев", этот полковник.
Мы столпились в передней гостиной, и только тут, при полном свете, увидели, насколько красива женщина. Она стояла посреди зала, то захлебываясь от слез, то гордо выпрямляясь и протягивая руки к старшему субалтерну. Все вместе походило на последний акт трагедии. Она рассказала нам, как старший субалтерн женился на ней полтора года назад, когда был в Англии в отпуску; и ей, казалось, было известно столько же, сколько нам, если не больше, о его родне и его прошлом. Он был бледен и с пепельным лицом то и дело пытался остановить поток ее слов; она была так хороша, а он имел настолько преступный вид, что мы сочли его последним негодяем. Хотя нам все же было его жаль.
Я никогда не забуду, как старший субалтерн был изобличен своей женой. И он тоже. Все это так внезапно, без предупреждения, обрушилось из темноты на нашу скучную жизнь. Капитанские жены стояли позади всех, но глаза у них горели, и было ясно, что старший сублтерн уже приговорен, и приговор приведен в исполнение. Полковник выглядел постаревшим лет на пять. Один майор, прикрыв глаза рукой, поглядывал из-под ладони на женщину, другой жевал кончик уса и улыбался про себя, как будто смотрел спектакль. Посередине зала, под карточным столами терьер старшего субалтерна искал у себя блох. Я помню это так ясно, как будто у меня осталась фотография. Я помню ужас на лице старшего субалтерна. Это было все равно, что присутствовать при повешении, но гораздо интереснее. Женщина закончила заявлением, что у старшего субалтерна на левом плече вытатуированы двойные буквы: Ф.М. Мы все это знали, и в нашей невинности посчитали, что это решает дело. Но один из майоров - холостяк - очень вежливо произнес:
"Быть может, уместнее было бы предъявить брачное свидетельство?"
Женщина взорвалась. Она выпрямилась, назвала старшего субалтерна трусливым щенком и осыпала оскорблениями полковника и всех остальных. Потом разрыдалась, достала из-за пазухи какую-то бумагу и величаво бросила:
"Возьмите! И пусть мой муж - мой законный муж! - прочитает ее вслух - если посмеет!"
Воцарилась тишина, и, пока мужчины переглядывались между собой, старший субалтерн неуверенной оцепенелой походкой вышел вперед и взял бумагу. Не сводя с него глаз, мы прикидывали, что в свое время может выплыть наружу о любом из нас. Горло у старшего субалтерна пересохло, но, пробежав бумагу глазами, он издал хриплый облегченный смешок и сказал женщине: "Ах ты, юный негодяй!" Но женщина уже выбежала в дверь, а бумага гласила: "Сим удостоверяется, что я, "Червяк", полностью рассчитался со старшим субалтерном и что означенный старший субалтерн должен мне, согласно договору от 23 февраля, засвидетельствованному офицерами полка, месячное капитанское жалованье в законной валюте Индийской империи".
К "Червяку" была направлена депутация. Она обнаружила его в промежуточном состоянии - он расшнуровывал корсет, а шляпка, парик и платье из саржи валялись на кровати. Его доставили в собрание в чем был, и "Шикаррцы" приветствовали его криками до тех пор, пока из артиллерийского полка не прислали узнать, в чем дело, чтобы тоже повеселиться. Я думаю все мы, за исключением полковника и старшего субалтерна, немного жалели, что скандал кончился ничем. Такова уж человеческая природа. Об игре "Червяка" двух мнений быть не может. Она настолько приблизилась к непристойной трагедии, насколько это вообще возможно в пределах розыгрыша. Когда остальные субалтерны насели на него с диванными подушками, чтобы выяснить, почему он не сказал, что умеет великолепно играть, он очень спокойно ответил: "Не думаю, чтобы меня спрашивали. Мне случалось играть дома вместе с сестрами". Но никакие репетиции в обществе девушек не объяснят, как "Червяк" сыграл то, что он сыграл в тот вечер. Лично я думаю, что представление было дурного тона - и к тому же, опасным. Игра с огнем, даже шутки ради, все равно не имеет оправдания.
"Шикаррцы" сделали его председателем полкового драматического кружка; и, когда старший субалтерн уплатил свой долг, что он сделал прямо на месте, "Червяк" внес эти деньги на декорации и костюмы. Он был славный "Червяк" и "Шикаррцы" им гордятся. Единственным печальным последствием стало то, что его окрестили "женой старшего субалтерна"; и, поскольку теперь в гарнизоне есть еще одна жена старшего субалтерна, посторонние порой приходят в недоумение.
Попозже я расскажу вам о похожем случае. Но в нем нет ничего смешного, - только настоящее несчастье.

Ср. У. Шекспир, "Мера за меру": "Ничтожный жук, раздавленный ногой, Такое же страданье ощущает, Как с жизнью расстающийся гигант!" (акт 3, сцена 1, ст. 76 - 78, пер. Т.А. Щепкиной-Куперник).
"Шикарри" - охота (хинд.), отсюда прозвище элитного полка.
Тут есть ссылка еще на четыре переведенных ею рассказа Киплинга.