читать дальшеВ пьесе Андерсена "Дороже жемчуга и злата" принц и его слуга попадают в Страну Истины и Добронравия, где правит Червонный король, все жители обязаны радоваться своему счастью, а «всех молодых девушек выдают замуж на двадцатом году, а до этого возраста никто из них не смеет показываться на улице в одиночку. Они могут ходить лишь вчетвером, да и то в сопровождении двух вооруженных мавров. Их никогда не водят в балет, где танцуют в обтяжных "невыразимых", и за каждую наивность строго наказывают: наивность — мост, ведущий к гибели. Читать им дают лишь воинственные песни, так как эти песни всегда благопристойны! Девочкам запрещается также вступать в разговоры с мальчиками-однолетками.» Разумеется, на самом деле девушки, как и все прочие обитатели этой страны, оказываются необыкновенно лживыми.
В детстве я гадала, есть ли тут намек на какую-то определенную страну. Было ощущение, что он мог иметь в виду Россию — тут на меня повлияло то, как описывает Россию (времен Николая I) Лесков в недописанном романе "Чертовы куклы".В комментариях на этот счет ничего не говорилось. Я решила, что он не подразумевал викторианскую Англию, потому что в эту страну попадает и героиня пьесы — "дочь английского капитана". Зато было ощущение, что он мог иметь в виду Россию — тут на меня повлияло то, как описывает Россию (времен Николая I) Лесков в недописанном романе "Чертовы куклы". Один из персонажей романа, итальянский художник по прозвищу Пик попадает в некую страну, где правит Герцог. В письмах друзьям художник описывает то, что видит (и так, как он это понимает): «... Девушки в хороших семействах здесь так тщательно оберегаются от всего, что может вредить их целомудрию, что иногда не знают самых обыкновенных вещей, - словом, они наивны и милы, как дети. Очень скромны и взрослые. Такова жизнь. Что везде считается вполне позволительным, как, например, обедать в ресторанах или ходить и ездить одной женщине по городу, - здесь всё это почитают за неприличие. Ни одной сколько-нибудь порядочной женщины не встретишь в наёмном экипаже и не увидишь в самом лучшем ресторане. Если бы женщина пренебрегла этим, то её сочли бы падшею, и перед нею не только закрылись бы навсегда все двери знакомых домов, но и мужчины из прежних знакомых позволили бы себе с нею раскланяться разве только в густые сумерки. О девушках нечего и говорить: они под постоянною опекой. Я часто сравниваю всё это с тем, что видел раньше среди римлянок и наезжих в ваш "вечный город" иностранок...»
«Она совсем потерялась, закрыла лицо руками и прошептала не раз, а два раза:
- Бога ради, бога ради!
Он, кажется, не разобрал, как это следовало понять, и последствия этого недоразумения совершенно не отвечали программе сеанса.» Пику нравится девушка, обучавшаяся в институте для благородных девиц — он дает ей прозвище "прелестная Пеллегрина" (за наивность). «Они пока только собирают бабочек и букашек, причем наивность Пеллегрины доходит до того, что она иногда говорит Пику: "Послушайте, вы художник, посмотрите, пожалуйста, - вы должны знать - это букан или букашка?"»
Пик женится на Пеллегрине и в первую брачную ночь узнает, что она не так уж неопытна (хотя продолжает утверждать обратное):
« - Мой друг, ведь я не раздевалась...
- Мне всё равно! - ответил спешно Пик.
- Нет... не всё равно.
У Пика кипела досада, и он ответил:
- Я говорю вам: это мне всё равно!
- А я... я себе этого даже и объяснить не могу...
- Себе!
- Да.
- Даже себе не можете объяснить?!
- Вот именно!
- Это становится интересно.
- Я помню одно, что я дежурила в комнате у начальницы, и он неслышно взошёл по мягким коврам, и... он взял меня очень сильно за пояс...
- Чёрт бы вас взял с ним вместе!
- Но я не раздевалась и только была совсем измучена... и я больше ничего не знаю... я ничего не помню...
- Не помните!
- Да, я затрепетала...
- Затрепетала!
- Да, затрепетала... мы так воспитаны.
- Вы очень оригинально воспитаны... Ничего не понимаете...
- Да... не понимала, а теперь мне дурно.
Пик хотел её оттолкнуть, но вместо того принял жену под руки, отвёл её в спальню, помог ей раздеться и сказал:
- Раз всё было так, то это предается забвению.
(...)Пик все позабыл и растаял в объятиях своей наивной жены.»
В дальнейшем становится ясно, что Пеллегрина вовсе не так уж наивна. Друг Пика, Фебуфис (прототипом этого персонажа был Брюллов) «увидав её, просветлел и сказал:
- Знаете ли, я очень хочу написать ваш портрет.
Пеллегрина, как женщина, с удовольствием чувствовала обаяние, которое её красота произвела на знаменитого, по общему мнению, друга её мужа, и ничего не имела против осуществления его артистического желания. Пик одобрял это ещё более.
- Это тебе пришла счастливейшая мысль, - восклицал он, - это обоих вас займёт, и тебя и её заставит прогнать от себя тяжёлые мысли.
(...)Она позировала перед ним стоя и, утомясь, отдыхала на широкой оттоманке, а он переносил её девственные черты на полотно и нечто занес нечаянно в своё сердце, начавшее гнать кровь в присутствии жены друга с увеличенною силой. Он стал неровен и нервен, - она это, кажется, замечала,
но оставалась во всегдашнем своём беспечном, младенческом настроении, и даже когда он однажды сказал ей, что не может глядеть на неё издали, она и тогда промолчала. Но уж тогда он бросил кисть и палитру и, кинувшись к ней, обнял её колени и овладел ею так бурно, что она совсем потерялась, закрыла лицо руками и прошептала не раз, а два раза:
- Бога ради, бога ради!
Он, кажется, не разобрал, как это следовало понять, и последствия этого недоразумения совершенно не отвечали программе сеанса.
Дела могли идти таким порядком очень долго, но раз Пик вошёл домой не в счастливый час и не в урочное время и услыхал это же странно произнесённое бога ради!" Он понял это не так, как следовало: ему показалось, что его жене дурно, и он бросился к ней на помощь, но, спешно войдя в комнату, он застал Пеллегрину и Фебуфиса сидящими на диване, слишком тихими и в слишком
далёком друг от друга расстоянии.
Он посмотрел на них, они на него, и все трое не сказали друг другу ни слова.
И Пик стоял, а те двое продолжали сидеть друг от друга слишком далеко, в противоположных концах дивана, и везде, по всей комнате, слышно было, как у них у всех у трёх в груди бьются сердца, а Пик прошипел: "Как всё глупо!" - и вышел вон, ошеломлённый, быть может, одною мечтой своего воображения, но зато он сию минуту опомнился и, сделав два шага по ковру, покрывавшему пол
соседней гостиной, остановился. Его так колыхало, что он схватился одною рукой за мебель, а другою за сердце... Вокруг была несколько минут жуткая тишина, и только потом до слуха Пика долетел тихий шёпот:
- Для чего вам было садиться так далеко?
Это говорила букашка, и говорила с укоризною... Фебуфис в роли букана был сильнее потерян и молчал.
Её это ещё больше рассердило. Пик слышал, как она встала с дивана и подошла к столику и как обручальное колечко на миниатюрном пальце её руки тихо звякнуло о гранёный флакон с одеколоном. Пик узнавал её по всем этим мелким приметам.
Она, очевидно, входила в себя и держала себя на уровне своих привычек, между тем как её сообщник был недвижим и едва мог произнести:
- Было бы всё равно.
- Совсем не равно, - отвечала наставительно Пеллегрина, уже повышая тон до полуголоса. - Люди, которые просто разговаривают, никогда так далеко не сидят.
Он тоже хотел ободриться и с улыбкою, слышною в шёпоте, спросил:
- Здесь это не принято?
Но она совсем уже полным голосом повторила:
- Не принято!.. Гораздо важнее - это не то, что здесь "не принято", а то, что это везде неестественно!»
Процитировала больше, чем намеревалась: очень нравится, как пишет Лесков. Кстати, в отличие от Страны Истины, изображенной Андерсеном, в стране из "Чертовых кукол" девушек не наказывают за проявления наивности (вроде слов Пеллегрины о букашках).
В детстве я гадала, есть ли тут намек на какую-то определенную страну. Было ощущение, что он мог иметь в виду Россию — тут на меня повлияло то, как описывает Россию (времен Николая I) Лесков в недописанном романе "Чертовы куклы".В комментариях на этот счет ничего не говорилось. Я решила, что он не подразумевал викторианскую Англию, потому что в эту страну попадает и героиня пьесы — "дочь английского капитана". Зато было ощущение, что он мог иметь в виду Россию — тут на меня повлияло то, как описывает Россию (времен Николая I) Лесков в недописанном романе "Чертовы куклы". Один из персонажей романа, итальянский художник по прозвищу Пик попадает в некую страну, где правит Герцог. В письмах друзьям художник описывает то, что видит (и так, как он это понимает): «... Девушки в хороших семействах здесь так тщательно оберегаются от всего, что может вредить их целомудрию, что иногда не знают самых обыкновенных вещей, - словом, они наивны и милы, как дети. Очень скромны и взрослые. Такова жизнь. Что везде считается вполне позволительным, как, например, обедать в ресторанах или ходить и ездить одной женщине по городу, - здесь всё это почитают за неприличие. Ни одной сколько-нибудь порядочной женщины не встретишь в наёмном экипаже и не увидишь в самом лучшем ресторане. Если бы женщина пренебрегла этим, то её сочли бы падшею, и перед нею не только закрылись бы навсегда все двери знакомых домов, но и мужчины из прежних знакомых позволили бы себе с нею раскланяться разве только в густые сумерки. О девушках нечего и говорить: они под постоянною опекой. Я часто сравниваю всё это с тем, что видел раньше среди римлянок и наезжих в ваш "вечный город" иностранок...»
«Она совсем потерялась, закрыла лицо руками и прошептала не раз, а два раза:
- Бога ради, бога ради!
Он, кажется, не разобрал, как это следовало понять, и последствия этого недоразумения совершенно не отвечали программе сеанса.» Пику нравится девушка, обучавшаяся в институте для благородных девиц — он дает ей прозвище "прелестная Пеллегрина" (за наивность). «Они пока только собирают бабочек и букашек, причем наивность Пеллегрины доходит до того, что она иногда говорит Пику: "Послушайте, вы художник, посмотрите, пожалуйста, - вы должны знать - это букан или букашка?"»
Пик женится на Пеллегрине и в первую брачную ночь узнает, что она не так уж неопытна (хотя продолжает утверждать обратное):
« - Мой друг, ведь я не раздевалась...
- Мне всё равно! - ответил спешно Пик.
- Нет... не всё равно.
У Пика кипела досада, и он ответил:
- Я говорю вам: это мне всё равно!
- А я... я себе этого даже и объяснить не могу...
- Себе!
- Да.
- Даже себе не можете объяснить?!
- Вот именно!
- Это становится интересно.
- Я помню одно, что я дежурила в комнате у начальницы, и он неслышно взошёл по мягким коврам, и... он взял меня очень сильно за пояс...
- Чёрт бы вас взял с ним вместе!
- Но я не раздевалась и только была совсем измучена... и я больше ничего не знаю... я ничего не помню...
- Не помните!
- Да, я затрепетала...
- Затрепетала!
- Да, затрепетала... мы так воспитаны.
- Вы очень оригинально воспитаны... Ничего не понимаете...
- Да... не понимала, а теперь мне дурно.
Пик хотел её оттолкнуть, но вместо того принял жену под руки, отвёл её в спальню, помог ей раздеться и сказал:
- Раз всё было так, то это предается забвению.
(...)Пик все позабыл и растаял в объятиях своей наивной жены.»
В дальнейшем становится ясно, что Пеллегрина вовсе не так уж наивна. Друг Пика, Фебуфис (прототипом этого персонажа был Брюллов) «увидав её, просветлел и сказал:
- Знаете ли, я очень хочу написать ваш портрет.
Пеллегрина, как женщина, с удовольствием чувствовала обаяние, которое её красота произвела на знаменитого, по общему мнению, друга её мужа, и ничего не имела против осуществления его артистического желания. Пик одобрял это ещё более.
- Это тебе пришла счастливейшая мысль, - восклицал он, - это обоих вас займёт, и тебя и её заставит прогнать от себя тяжёлые мысли.
(...)Она позировала перед ним стоя и, утомясь, отдыхала на широкой оттоманке, а он переносил её девственные черты на полотно и нечто занес нечаянно в своё сердце, начавшее гнать кровь в присутствии жены друга с увеличенною силой. Он стал неровен и нервен, - она это, кажется, замечала,
но оставалась во всегдашнем своём беспечном, младенческом настроении, и даже когда он однажды сказал ей, что не может глядеть на неё издали, она и тогда промолчала. Но уж тогда он бросил кисть и палитру и, кинувшись к ней, обнял её колени и овладел ею так бурно, что она совсем потерялась, закрыла лицо руками и прошептала не раз, а два раза:
- Бога ради, бога ради!
Он, кажется, не разобрал, как это следовало понять, и последствия этого недоразумения совершенно не отвечали программе сеанса.
Дела могли идти таким порядком очень долго, но раз Пик вошёл домой не в счастливый час и не в урочное время и услыхал это же странно произнесённое бога ради!" Он понял это не так, как следовало: ему показалось, что его жене дурно, и он бросился к ней на помощь, но, спешно войдя в комнату, он застал Пеллегрину и Фебуфиса сидящими на диване, слишком тихими и в слишком
далёком друг от друга расстоянии.
Он посмотрел на них, они на него, и все трое не сказали друг другу ни слова.
И Пик стоял, а те двое продолжали сидеть друг от друга слишком далеко, в противоположных концах дивана, и везде, по всей комнате, слышно было, как у них у всех у трёх в груди бьются сердца, а Пик прошипел: "Как всё глупо!" - и вышел вон, ошеломлённый, быть может, одною мечтой своего воображения, но зато он сию минуту опомнился и, сделав два шага по ковру, покрывавшему пол
соседней гостиной, остановился. Его так колыхало, что он схватился одною рукой за мебель, а другою за сердце... Вокруг была несколько минут жуткая тишина, и только потом до слуха Пика долетел тихий шёпот:
- Для чего вам было садиться так далеко?
Это говорила букашка, и говорила с укоризною... Фебуфис в роли букана был сильнее потерян и молчал.
Её это ещё больше рассердило. Пик слышал, как она встала с дивана и подошла к столику и как обручальное колечко на миниатюрном пальце её руки тихо звякнуло о гранёный флакон с одеколоном. Пик узнавал её по всем этим мелким приметам.
Она, очевидно, входила в себя и держала себя на уровне своих привычек, между тем как её сообщник был недвижим и едва мог произнести:
- Было бы всё равно.
- Совсем не равно, - отвечала наставительно Пеллегрина, уже повышая тон до полуголоса. - Люди, которые просто разговаривают, никогда так далеко не сидят.
Он тоже хотел ободриться и с улыбкою, слышною в шёпоте, спросил:
- Здесь это не принято?
Но она совсем уже полным голосом повторила:
- Не принято!.. Гораздо важнее - это не то, что здесь "не принято", а то, что это везде неестественно!»
Процитировала больше, чем намеревалась: очень нравится, как пишет Лесков. Кстати, в отличие от Страны Истины, изображенной Андерсеном, в стране из "Чертовых кукол" девушек не наказывают за проявления наивности (вроде слов Пеллегрины о букашках).
-
-
02.09.2010 в 18:46-
-
03.09.2010 в 09:03Разве что только в Спарте.-
-
03.09.2010 в 11:18manon-r А уж где могли девушки слушать " только воинственные песни" не знаю.Возможно, Андерсен высмеивал какие-то педагогические теории- что должны читать девушки. И на практике - вот у Мельникова-Печерского дочь купца читает книги по истории и про путешествия, т.к. романы считаются вредным чтением.