воскресенье, 29 марта 2009
Увы, наши переводчики нас предают. Они не решаются переводить необычное ,что есть в наших текстах – непривычное, оригинальное. Они боятся, что критики обвинят их в плохом переводе. Чтобы защитить себя, они нас опошляют, делают банальными. Вы не можете себе представить, сколько времени и энергии я потратил, редактируя переводы моих книг....Герман Брох (Hermann Broch), австрийский романист, которого я люблю больше всего, сказал: «Единственная моральность писателя – это знание». Только литературная работа, которая показывает неизвестный фрагмент человеческой жизни, имеет право на существование. Быть писателем не значит проповедовать правду; это значит раскрывать правду.
...В письме, которое я вскоре получила от него [* - по поводу планировавшегося интервью - прим. автора блога], Кундера писал: «Я должен предупредить Вас о своём неприятном характере. Я не способен говорить о себе, своей жизни и состоянии души. Я скрытен почти патологически, и ничего не могу с этим поделать. Если возможно, я бы предпочел говорить о литературе».
Поощряемая его вопросами, я немного рассказала о своем эмигрантском детстве в Париже. Мое восхищение Прагой берет начало в тех днях, когда русская поэт-эмигрант Марина Цветаева приезжала проведать нас по вечерам и читала свои стихи - слегка гортанным голосом. Одно из стихотворений я никогда не забуду – оно было обращено к одной из статуй на мосту над Влтавой, к рыцарю, который охранял Прагу...
Бледно - лицый
Страж над плеском века -
Рыцарь, рыцарь,
Стерегущий реку.
(О найду ль в ней
Мир от губ и рук?!)
Ка - ра - ульный
На посту разлук.
Клятвы, кольца...
Да, но камнем в реку
Нас-то - сколько
За четыре века!
...[о Милоше Формане]
Когда Милош приехал в Париж, все были шокированы и озадачены. Как это может быть – чтобы знаменитый кинорежиссер был настолько лишен снобизма? В Париже, где даже продавщица в галерее Лафайет (Galeries Lafayette) не знает, что значит вести себя естественно, простота Формана воспринимается как провокация.
Как бы Вы определили понятие «дух Праги»?
«Замок» Кафки и «Бравый солдат Швейк» Гашека исполнены этого духа.
Какие еще литературные привязанности Вас сформировали?
Прежде всего, французские писатели Рабле и Дидро. Для меня Рабле - основатель, король французской литературы. А «Жак-фаталист» Дидро привнес этот дух Рабле в XVIII век. Пусть Вас не смущает тот факт, что Дидро был философом. Этот роман не может быть низведен до философского рассуждения. Это – игра иронии. Самый свободный роман из когда-либо написанных. Свобода, превращенная в роман. Я недавно сделал её театральную адаптацию.
Еще из «корней» - Кафка, Роберт Музиль, Герман Брох, Витольд Гомбрович. Эти романисты чудесным образом не доверяют тому, что Андре Малро (Andre Malraux) назвал «лирическими иллюзиями». Не доверяют иллюзиям относительно прогресса, не доверяют кичу надежды. Я разделяю их сожаление о сумерках западного мира. Это не сентиментальное сожаление. Ироничное. И мой третий «корень» - современная чешская поэзия.
Что Вы можете сказать о русской литературе? Она всё еще трогает Вас, или же политические события 1968 года сделали её неприятной для Вас?
Я очень люблю Толстого. Он гораздо более современен, чем Достоевский. Толстой был, возможно, первым, кто уловил роль иррационального в человеческом поведении. Эту роль приписывали глупости – но это скорее необъяснимость человеческих поступков, руководимых подсознательным, которое не поддается контролю.
Перечитайте отрывки, предшествовавшие гибели Анны Карениной. Почему она убила себя, на самом деле не желая этого? Как родилось её решение? Чтобы понять эти причины, иррациональные и трудноуловимые, Толстой фотографирует поток сознания Анны. Она в вагоне; образы улицы мешаются в её голове с отрывочными, алогичными мыслями. Первым создателем внутреннего монолога был вовсе не Джойс, а Толстой; вот в этих нескольких страницах «Анны Карениной». Это редко признают. Потому что Толстого плохо переводят. Я читал французский перевод этого отрывка. Я был изумлен. То, что в оригинале нелогично и отрывочно – стало логичным и цельным во французском переводе. Как будто была переписана последняя часть Джойсовского «Улисса» - длинный монолог Молли Блум подан логически, с общепринятой пунктуацией.
Увы, наши переводчики нас предают. Они не решаются переводить необычное ,что есть в наших текстах – непривычное, оригинальное. Они боятся, что критики обвинят их в плохом переводе. Чтобы защитить себя, они нас опошляют, делают банальными. Вы не можете себе представить, сколько времени и энергии я потратил, редактируя переводы моих книг.
...
Когда мы с женой покидали Чехословакию, с собой мы могли взять всего несколько книг. Среди них был «Кентавр» Джона Апдайка (John Updike's ''The Centaur'') – книга, затронувшая что-то во мне – агонизирующая любовь к униженному, побежденному отцу.
...
Увы, наше человеческое будущее – не детство, а старость. Истинный гуманизм общества проявляется в его отношении к старикам. Но старое лицо, это единственное будущее, которое нас ждет, никогда не будет показано на пропагандистских плакатах. Ни у «левых», ни у «правых».
Я вижу, ссора между левыми и правыми Вас не очень вдохновляет.
Опасность, которая нам угрожает – тоталитарная империя. Хомейни, Мао, Сталин – они левые или правые? Тоталитаризм ни левый, ни правый, и в его империи оба погибнут.
Я никогда не был верующим, но после того, как я увидел преследования чешских католиков во времена сталинского террора, я почувствовал с ними глубочайшую солидарность. То, что нас разъединяло, а именно вера в Бога, было второстепенным по сравнению с тем, что нас объединяло. В Праге вешали социалистов и священников. Так родилось братство повешенных.
Вот почему борьба между левыми и правыми кажется мне устаревшей и довольно провинциальной. Я ненавижу участвовать в политической жизни, хотя политика восхищает меня как шоу, зрелище. Трагическое, смертельное шоу в империи на востоке, и интеллектуально стерильное, но развлекательное, на Западе.
Иногда говорят, что, как ни парадоксально, угнетение привносить больше серьезности и жизненной силы в искусство и литературу.
Давайте не будем романтиками. Когда угнетение длится во времени, оно может совершенно разрушить культуру. Культуре нужна публичная жизнь, свободный обмен идеями; ей нужны публикации, выставки, дебаты и открытые границы. Тем не менее, в определенные периоды культура может выжить в очень тяжелых условиях.
...
Политическое угнетение несет с собой еще одну опасность, которая – особенно для романа – даже хуже, чем цензура и полиция. Я имею в виду морализм. Угнетение создает ясную до прозрачности границу между добром и злом, и писатель легко поддается соблазну стать проповедником. С человеческой точки зрения, это может быть довольно привлекательно, но для литературы это убийство.
Герман Брох (Hermann Broch), австрийский романист, которого я люблю больше всего, сказал: «Единственная моральность писателя – это знание». Только литературная работа, которая показывает неизвестный фрагмент человеческой жизни, имеет право на существование. Быть писателем не значит проповедовать правду; это значит раскрывать правду.
...
Поэзия еще одна неоспоримая ценность в нашем обществе. Я был шокирован, когда в 1950 году великий французский поэт-коммунист Поль Элюар (Paul Eluard) публично одобрил повешение своего друга, пражского писателя Завиша Каландры (Zavis Kalandra). Когда Брежнев посылает танки на бойню в Афганистане, это ужасно, но это, так сказать, нормально – этого следовало ожидать. Когда великий поэт восхваляет казнь - это взрыв, который разрушает все наше представление о мире.
весь текст
Интервью понравилось, хотя романы его я не смогла читать (не говорю, что плохо, просто не для меня, видимо, писано).
@темы:
литература
-
-
29.03.2009 в 14:52Больше всего из этого текста меня поразило, что, оказывается, Элюар публично одобрил казнь человека. Я не знала об этом. Запредельное что-то.
Что касается переводчиков -- да, он прав, конечно. Подобные "предательства" -- сплошь и рядом.
-
-
29.03.2009 в 18:05-
-
29.03.2009 в 19:05-
-
29.03.2009 в 19:21-
-
29.03.2009 в 19:42-
-
29.03.2009 в 19:45-
-
29.03.2009 в 19:53