"...Говорил ли я тебе о словах одного трувильского священника, с которым однажды сидел за обедом? Так как я отказался от шампанского (а я уже наелся и напился до отвалу, но мой священник все еще накачивался), он обернулся ко мне, и, вперив в меня взгляд,- о, какой взгляд! - взгляд, в котором были зависть, восхищение и презрение, все вместе, он, пожимая плечами, сказал: "Полноте! Вы, молодые люди, в Париже, на ваших шикарных пирушках, вы же хлещете шампанское, а как приедете в провинцию, корчите из себя постников". И между словами "шикарных пирушках" и "хлещете" так и слышалось "с актрисами"! Ну и кругозор! И подумать, что я взбудоражил этого почтенного человека." (Из письма Флобера к Луизе Коле)
Что до меня, то по правде, мне довольно хорошо, с тех пор как я согласился, чтобы мне всегда было плохо."...Ненавижу Европу, Францию, мой край, мою изобильную родину, охотно послал бы ее ко всем чертям теперь, когда я приоткрыл дверь в иные края. Мне кажется, я был когда-то занесен ветром в эту страну грязи, а рожден-то я где-то далеко, потому что во мне всегда жили как бы воспоминания или смутные образы благоуханных берегов, синих морей. Я был рожден стать императором Кохинхины, курить трубки длиной в 36 туазов, иметь шесть тысяч жен и тысячу четыреста мальчиков, груду ятаганов, чтобы сшибать головы тем, чьи физиономии мне не нравятся, нумидийских коней, мраморные бассейны; а есть у меня всего только безмерные, ненасытные желания, жестокая скука и непрестанная зевота."(Из письма Эрнсту Шевалье 14 НОЯБРЯ 1840.)
"Я видел поля сражений при Маренго, при Нови и при Версейе ', но был тогда в таком плачевном состоянии, что меня это не тронуло. Все думал о потолках генуэзских дворцов (под сенью которых, наверно, так горделиво любят). Любовь к античности у меня в крови, я бываю взволнован до глубин моего существа, когда думаю о римских судах, бороздивших неподвижные и вечно волнующиеся воды этого вечно юного моря. Быть может, океан краше, однако здесь, из-за отсутствия приливов, разделяющих время на правильные промежутки, как бы забываешь о том, что прошлое далеко и что между тобой и Клеопатрой пролегли века. Ах, старина, когда же нам с тобой удастся полежать на песке Александрии или поспать в тени платанов Геллеспонта?
(...)Что до меня, то по правде, мне довольно хорошо, с тех пор как я согласился, чтобы мне всегда было плохо. Не считаешь ли ты, что я многого лишен и что я вполне мог бы быть столь же щедрым, как самые богатые, столь же нежным, как влюбленные, столь же чувственным, как необузданные сластолюбцы? Однако я не завидую ни богатству, ни любви, ни плотским утехам, и люди дивятся моему благоразумию. Жизни практической я сказал окончательное "прости". Моя нервная болезнь стала переходом между этими двумя состояниями. Отныне и впредь на долгие годы не прошу ничего, кроме пяти-шести спокойных часов в своей комнате, жаркого огня в камине зимой да двух свечей на каждый вечер... (Из письма Альфреду Лепуатвену)ГЮСТАВ ФЛОБЕР. ПИСЬМА 1830-1880
@темы:
французская литература,
Флобер
Экий жизнелюб
Мы вот думаем, тонкой душевной организации индивид, а индивид гарему хочет
И мраморный бассейн, нупрямкакновый русский
Вызвали.)) Приятный такой тип. И написано увлекательно, так и не скажешь, что какие-то там письма.)))
Вот еще! Так он хоть на человека похож))
Совсем даже наоборот. Со своими желаниями стал понятнее и ближе.))