В сказке "Три мудрых брата" ("Сказки народов Памира"М. 1976) три этих самых брата встречают человека, которого сперва принимают за старика, настолько он оброс бородой. "Побрили его, привели в порядок, смотрят: и впрямь это юноша, совсем молодой, только густой бородой оброс. Спросили его братья:
- Почему ты здесь так долго сидишь?
- Вот уже семнадцать лет, - ответил он, - как царь обещал выдать за меня свою дочь, а сам не выдает". Братья обнаружили, что недалеко зарыт клад - кувшин с золотом. Отдали его юноше, но предупредили, что царь за него дочь не отдаст. Тот и отдал. Они объяснили, как догадались:
- Если бы царь собирался выдать за тебя свою дочь, он бы хоть раз за семнадцать лет пришел бы тебя навестить, побрил бы тебя. Видишь, у тебя волосы и борода тебя самого переросли, люди тебя девяностолетним стариком считают."
Вот уже семнадцать лет... Бедная царевна. Но когда я прочитала про "юношу, совсем молодого", представила, что ему лет 18-20. Как же это он семнадцать лет ждет свадьбы? Если его с царевной обручили в детстве и сейчас он и вправду не так уж много лет, непонятно, когда успела так сильно отрасти борода.
Записана сказка была в 1954 от сорокалетнего мужчины. Неизвестно, он ли ввел в сказку эти "семнадцать лет" или так рассказывали до него.

@темы: сказки

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"The Observer" сегодня сообщает, что были найдены ранние сатирические очерки П.Г.Вудхауза, написанные им в соавторстве с другом Бертрамом Флетчером Робинсоном (по прозвищу Бобблс) и опубликованные в "Daily Express" и "Vanity Fair". Четыре очерка, написанные в 1904 - 1907 годах, свидетельствуют о том, что Вудхауз в юные годы интересовался политикой, хотя впоследствии производил впечатление человека аполитичного.
статья в оригинале

Вудхауз в 1928 году.
Кто-то, может быть, скажет: "Ну и что тут такого интересного? Зачем сообщать об этом в посте? Вот если бы нашли новый рассказ про Дживса и Вустера..." Ну а меня порадовало, что у Вудхауза был, оказывается, друг по имени Бертрам.

@темы: Вудхауз

---

Из комментариев

К этому посту Пишет  Мерри:

24.07.2009 в 18:21

tes3m
...Что касается статьи, то это лишь один пример "непереводимой игры слов" - я как переводчик сталкиваюсь с непереводимыми понятиями постоянно. Privacy, безусловно, один из краеугольных камней англоязычной культуры... но есть и другие вещи. И другие слова, столь же непередаваемые. В одном фанфике, который я перевожу и который вообще является блестящим образцом английского текста, одним из центральных концептов является понятие decorum. У него совершенно нет русского аналога, и нам пришлось очень долго думать, прежде чем найти одно слово, которое хотя бы просто подходило ко всем контекстам, но и то оно крайне слабо передает идею - уместный... Дело в том, что decorum означает соответствие как формальным требованиям - правильным манерам, движениям, жестам, словам, так и к отношениям - достойным мыслям, чувствам и т.д. В русской культуре просто отсутствует идея объединения формы и содержания при поведении, которая в английском повсеместна - скажем, непереводимые слова "джентльмен" и "леди" строятся на ней же...

URL комментария
А еще в той статье упоминалось понятие understatement. Сегодня я посмотрела в воспоминаниях Клауса Манна, что он пишет о Э.М. Форстере. а он пишет: "Из всех литературных знаменитостей, с которыми более или менее близко познакомился я на протяжении лет(и Богу ведомо, их было много! более чем достаточно!), Форстер является одним из самых обаятельных, как раз потому, что он, кажется, совершенно не осознает своего обаяния, воздействия своей личности. Он весел, невзыскателен, наделен высоким тактом и как человек, и как писатель. Все у него understatement, пользуясь непереводимым английским выражением; нет никаких кричащих тонов, никаких резких или кокетливых жестов. В его обществе можно быть веселым, можно радоваться."Внизу помещен перевод " understatement - сдержанное высказывание".("На повороте"М.1991)

@темы: язык, переводы, Э.М.Форстер

---

Э.М.Форстер. "I want to love a strong young man of the lower classes...' ч.1

Я только что нашла фотографию Боба Бакингема (Buckingham, Robert Joseph (c 1902-1975), лондонского полицейского, друга и любимого человека Э.М. Форстера. Познакомились они в 1930, когда Бобу было 28, а Форстеру 51. Очень нелегко было найти изображения Боба, хотя он фотографировался вместе с писателем.

Я мало пишу о творчестве Э.М.Форстера. Вот и опять собираюсь обсуждать его личную жизнь (к счастью, он и сам не возражал против этого, о чем и писал Т.Э.Лоуренсу в 1928: "But when I die and they write my life they can say everything."отсюда). Но все же несправедливо говорить только о жизни. Поэтому в виде вступления цитирую диссертацию, которую я нашла в сети - тут кратко сказано то, что надо иметь в виду, говоря об этом писателе (не потому, что автор открывает что-то новое, а потому, что повторяет то, с чем трудно не согласиться): "Фигура Э.М.Форстера (1879 – 1970) с полным правом может считаться знаковой для всего англоязычного мира и особенно для Великобритании. ... его произведения представляют собой своеобразную квинтэссенцию «английскости», поскольку включают в себя всё, что так или иначе соотносится с этим понятием. К сожалению, массовый российский читатель плохо знаком с творчеством Форстера... На родине же Форстер воспринимается не только как классик национальной литературы, но и как символ гуманизма и здравого смысла, а также как символ ушедшей в прошлое «золотой» эпохи эдвардианства, играющей важную роль в современной английской индустрии ностальгических настроений. Несмотря на долгую жизнь, Форстер до самого конца сохранял неразрывную духовную связь с этой эпохой, на которую пришлись счастливые годы его юности, когда он сложился как писатель и мыслитель. Гуманистические взгляды Форстера общеизвестны: главной и непреходящей ценностью он считал близость между людьми – симпатию, дружбу, любовь, то необъяснимое, почти мистическое родство душ, которое может соединить двух, казалось бы, совершенно разных людей."
elar.usu.ru/bitstream/1234.56789/1172/1/urgu060... - отсюда.
И все тут правда: он и впрямь классик, и впрямь гуманист, и про "казалось бы, совершенно разных людей" тоже хорошо сказано.Первый успешный опыт Форстера в партнерском сексе относится к 1916 году, когда он работал в Красном Кресте в Александрии. Было ему уже 37 лет. И произошло это с солдатом на пляже. Поэтому Форстеру этот опыт и не очень понравился, как рассказал он о том своей подруге ("my only woman friend") Флоренс Баргер. Секс с неизвестными, который кому-то как раз и нравится, Форстера не привлекал. До этого он много раз влюблялся в красивых молодых людей, равных ему по социальному положению, но всегда безответно.

Он был непривлекателен: некрасивое лицо, хилое сложение.В Кембридже отношения с Хью Мередитом (именно он был прототипом Клайва в "Морисе", а не Т.Э.Лоуренс) не пошли дальше поцелуев и объятий. Теперь он испытал физическую близость, но еще он хотел любить. Вскоре он и полюбил - кондуктора трамвая, Мохаммада эль Адля. Эта любовь была очень сильной, принесла писателю много радости и много горя. Юноша женился, потом умер от туберкулеза."Может быть, это объяснялось просто твоими дружескими чувствами и желанием быть добрым ко мне. Когда человек тебе интересен и ты чувствуешь взаимность с его стороны, ты хочешь идти дальше, но лишь тогда. Быть может, поэтому в отношениях с тобой плоть никогда не имела для меня решающего значения. Я отчетливее помню, как ты тогда погладил меня по волосам. Ласки твоих сильных рук, обвивающих мое тело, когда ты спишь; внезапный и сильный поцелуй, когда я попросил тебя о нем; те несколько раз, когда я ласкал твои бедра. Каждый раз ты позволял мне это лишь после резких возражений, развязывал свои льняные панталоны и немного откидывался назад. Мы сидели в темноте недалеко от Порт-Саида весной 1921 года, когда я был на пути в Индию. Тогда в последний раз ты был еще крепок. Я не видел тебя два года и наслаждался, вновь прикасаясь к твоей упругой плоти. Ты сказал: "глупости". Я ответил: "У каждого свои глупости. У меня - такие". В Индии я думал и об этом (хотя это всегда оставалось лишь малой частью моих мыслей о тебе) и пообещал себе, что на обратном пути уговорю тебя войти в меня сзади, как бы это ни было больно, пусть даже ты перестанешь меня уважать. Но когда я возвращался, ты был уже бессилен. Твоя болезнь прогрессировала. Мне удалось чего-то добиться в твоей постели в Хелуане, когда ты думал о женщине. Мы пытались вернуть твою утраченную силу. После моего отъезда ты по моему совету еще раз попробовал с Джамилей, и добился успеха, быть может, приблизив тем самым свою смерть. Что ж. Ты получил удовольствие, а именно этого я и хотел. А еще немного продлевать твою жизнь уже не было смысла.
Прошли еще месяцы после того, как я написал это. Ты становишься все туманнее. Я знал, что это случится, и что мне никогда не удастся описать каждое мгновение наших отношений, как я надеялся. Я был влюблен в тебя, но влюбленность затуманивается. Ты уменьшаешься, становясь лишь частью моего прошлого, и скоро исчезнешь совсем, если мне не удастся иногда оживлять тебя во сне....Однако в моей жизни никогда не будет ничего, что бы сравнилось с тобой. В этом смысле я никогда тебя не забуду, не стоит обманываться.Отсюда (А тут отрывки, которые я помещала в сообществе.) Но все это он написал позже, а в 1917-1919 гг был счастлив: секс (раньше известный ему лишь как самоудовлетворение) и любовь(прежде вынужденно-платоническая) наконец-то соединились для него в единое целое Еще не зная, что жизнь Мохаммада скоро оборвется, Форстер писал Флоренс о том, как он рад, испытав наконец-то полное сексуальное удовлетворение: "Ужасно думать о тех тысячах, которые проживают юные годы, так этого и не узнав. Кое-что я знал и раньше, но такого - никогда. Мне удивительно повезло". A Companion to E.M. Forster. Sunil Kumar Sarker 2007 стр.58-59Отсюда

@темы: джентльмены и простые парни, гомосексуальность, Э.М.Форстер

---

Прочитала у  aretania, как она увидела болгарина, прототипа Каркарова: "это муж моей шотландской подруги. я слышала о том, как роулинг подкатила к нему в кафе и расспрашивала, еще во времена первой книги".Обратила внимание на такую деталь:"абсурдное приплывание из болгарии на корабле в книге обусловлено тем, что прототип - бывший моряк, много говорил дамочке о плаваньях".
Хочется в очередной раз сказать: вот как причудливо из фрагментов реальности складывается художественный вымысел.
Хотя до меня дошло с опозданием, что если речь идет о прибытии из Дурмстранга в Хогвартс, то Болгария тут не при чем. Дурмстранг - школа для волшебников из разных стран Европы и расположена где-то в Скандинавии, я полагаю.
Но это, на мой взгляд, не отменяет того, что вымышленный корабль, скорее всего, возник благодаря рассказам моряка.

@темы: ГП, литература и жизнь

---

"Позволь, позволь мне замерзнуть снова до смерти!"

Слушаю эту арию из оперы Перселла "Король Артур", которую  Мильва использовала для клипа.

видео

О контртеноре Клаусе Номи я слышала и раньше, но эту арию в его исполнении узнала у Excellent Evil: "В наше время ария стала достаточно популярной, благодаря фильму Гринуэя "Повар, вор, его жена и её любовник".
Но далеко не все знают, что эту арию в наше время исполнял Клаус Номи (Klaus Nomi), один из гениальнейших контртеноров в мире. По некоторым сведениям выше пели только кастраты. Клаус Номи, тогда ещё Клаус Шпербер, родился в Баварии в 1944 году." Остальное можно прочитать тут Добавлю лишь, что "ария намеренно исполняется таким прерывающимся текстом, имитируя речь замёрзшего человека, которому трудно разлепить смёрзшиеся губы".

@темы: музыка

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"Эта ерунда, может быть, единственное, с чем стоит считаться в этом мире."

Джиоева А.А.
АНГЛИЙСКИЙ МЕНТАЛИТЕТ СКВОЗЬ ПРИЗМУ КЛЮЧЕВЫХ СЛОВ: PRIVACY.

Статья

WHEN WE DEAL WITH WORDS
WE DEAL WITH MIND.
Ayne Rand .



Изучение культуры народа через язык, а именно через посредство ключевых слов конкретного языка, является относительно новым и перспективным направлением современного языкознания. Такое направление широко разрабатывается в многочисленных исследованиях Анны Вежбицкой, которая через изучение ключевых слов русского, английского, польского, японского и ряда других языков выходит в соответствующие этим языкам культуры (См., например, Вежбицкая 2001; Вежбицкая 1996; Wierzbicka 1985; Wierzbicka 1989).
И действительно, изучение ключевых концептов в соответствующих картинах мира позволяет пролить свет на целый ряд проблем, связанных с менталитетом и культурой разных народов. С этой точки зрения особый интерес вызывают концепты, которые специфичны для той или иной языковой модели мира. Так, например, для американской модели мира одним из ключевых концептов является “freedom”, значимость которого определяется особым характером мировосприятия этого народа. И хотя слово это вполне переводимо на другие языки, именно здесь ему отводится совершенно особое место в языковой картине мира. То же самое с русскими словами «душа» или «воля». Они совершенно специфичны для русской ментальности.
Учитывая тот факт, что языковая картина мира включает в себя как минимум три компонента – мир действительности, мир мышления и мир языка – представляется важным проследить, что в картине мира от действительности, что от мышления и что от собственно языка. При таком подходе лингвоспецифичные концепты могут также подразделяться на три группы в зависимости от того, каким из трех компонентов языковой картины мира они опосредованы.
Так, например, такие шотландские реалии как kilt (шотландская юбка), tartan (клетка – шотландка), bagpipe (шотландская волынка), shortbread (особый вид шотландского печенья), haggis (шотландский деликатес, который едят вместе с приемом виски) и т.д., связаны с тем компонентом картины мира, которая идет от действительности. Эти слова выступают как языковые корреляты предметов и явлений (денотатов), существующих в жизни данного социума. То же самое касается русских слов типа « матрешка», «балалайка» и т.д.
Различные обозначения одного и того же понятия «метро» в разновидностях английского языка – tube (в Британии), underground (в Европе), subway (в Америке), metro (в России) и т.п. - опосредованы чисто языковым компонентом картины мира и не связаны с ментальными особенностями носителей языка. То же самое можно сказать и о лексических расхождениях между американским и британским вариантами английского языка:
(амер.) cellphone - (брит.) mobile phone;
candy sweets;
sidewalk pavement и т.д.
Наибольший интерес с нашей точки зрения представляет собой та группа лингвоспецифичных концептов, которая опосредована соответствующими мыслительными или ментальными особенностями того или иного народа. Эти слова занимают ту область языковой картины мира, которая связана, с одной стороны, с миром мышления, а с другой - с собственно семантикой языка. Они совершенно уникальны для каждого конкретного языка и составляют его идиоэтнический, или идеосемантический, компонент (Абаев 1948; Джиоева 1990). Такие слова представляют своего рода лакуны, которые не находят прямых коррелятов в других языках.
Для англосаксонской языковой модели мира в качестве таких уникальных концептов выступают “Understatement”, “Privacy”, “Stiff Upper Lip”, “Commitment”, “Challenge” и целый ряд других.
Анализ концепта “Understatement” был проведен нами в ряде работ (см., например, Джиоева 2004, 191-198).
В настоящей статье мы дадим анализ концепта “Privacy”. Это понятие настолько специфично для англосаксонской языковой модели мира, что пронизывает его весь и отражает значимость этого понятия в менталитете англичан и американцев. Мы ограничимся анализом английской ментальности и роли в ней концепта “privacy”, так как считаем его исконно английским феноменом, который может прослеживаться (хотя и в несколько видоизмененном виде) и у других народов.
Анализ концепта “privacy” проводится в русле новых направлений в лингвистике, сформулированных Е.С. Кубряковой на рубеже 20-21 веков и прогнозирующих основные тенденции развития лингвистики 21 века (Кубрякова 1995, 278-280). Это экспансионизм - выход в смежные области знаний; антропоцентризм – изучение языка с целью познания его носителя – человека; неофункционализм – изучение всего многообразия функций языка и их реализаций; экспланаторность - объяснение языковых явлений (указ. раб.).
Принцип экспансионизма особенно актуален на сегодняшний день, так как изучение такого сложного феномена, каким является человеческий язык, в рамках чистой лингвистики не может охватить всего многообразия сторон языка, и лишь привлечение смежных с лингвистикой областей может создать адекватную картину описываемого объекта. Анализ концепта “privacy” позволит нам выйти в такие смежные области, как этнолингвистика, этнопсихология, культурная антропология, лингвогеография и может быть еще и в другие.
Анализ концепта “privacy” выводит нас в проблему дистанцированности, имеющейся в менталитете англичан и выражающейся помимо языковых средств еще и поведенческими характеристиками англичан. Помимо этого, подобная дистанцированность отражается и в искусстве ( по нашим наблюдениям – в английском кинематографе).
Такой подход основывается на вагнеровской идее «общего целостного искусства», на исследованиях кинорежиссера С.М. Эйзенштейна о символике цвета (желтого) в разных видах искусства, в том числе и в языке, на исследованиях известного антрополога Леви-Стросса. С этой точки зрения можно говорить о схожести таких феноменов в искусстве и литературе как А. Моцарт и А. Пушкин. Такое сопоставление может основываться, по крайней мере, на эмоциях, которые возникают у нас при соприкосновении с произведениями двух гениев. Можно было бы пойти дальше и с определенной оговоркой сравнивать с ними феномен «Битлз». (Предвидя скептицизм пуристов в искусстве, не будем однозначно утверждать последнее).
Идея создания такого рода синтеза искусств, включая язык, сформулирована в книге Вяч. Вс. Иванова «Лингвистика третьего тысячелетия» (Иванов 2004, 144-147).
Вторая тенденция лингвистики 21 века – антропоцентризм – также очень актуальна. Изучение языка как важнейшего свойства, имеющегося у человека и отличающего его от остальных живых существ на Земле, уже делает науку о языке одним из важнейших областей науки о человеке – антропологии. Область лингвистики, занимающейся проблемами языковой картины мира, составляет большую часть такой науки, как культурная антропология. Изучение концепта “privacy” также идет в русле этого направления.
Проводимый анализ охватывает и область неофункционализма, т.к. позволяет проследить действие когнитивной функции языка, отражающей мыслительные потенции человека по мере отражения им окружающего нас мира и последующей репрезентации его в языке человека. Кроме того, принцип неофункционализма позволяет проследить и действие коммуникативной функции языка, делающей возможной адекватную репрезентацию когнитивной деятельности человека.
И, наконец, принцип экспланаторности науки, предполагающий не просто описание языковых фактов и явлений, а попытка их адекватного объяснения. Лингвистика 20 века была представлена главным образом в виде «КАК- лингвистики» ( «как устроен язык»). На смену ей приходит «ПОЧЕМУ – лингвистика», в основе которой лежит примат объяснения (Кибрик 1995,91).
Основываясь на этом принципе, мы ставим вопрос не просто о значимости концепта “privacy”в современном английском языке, но и постараемся дать ответ на ряд вопросов, связанных с ним, а именно: «Почему такой концепт столь значим для английского языка и англосаксонского менталитета вообще?», «Какие причины - ментальные, географические, культурные – лежат в основе связанного с “privacy” явления дистанцированности англичан?», «Как подобная дистанцированность выражается в языке англичан ?» и ряд других вопросов.
Предваряя анализ концепта “privacy” , приведем его определения.
Longman Dictionary of English Language and Culture (LDELC) приводит следующее его определение:
“ the (desirable) state of being away from other people, so that they cannot see or hear what one is doing, interest themselves in one’s affairs, etc. In many western countries, this is usually given particular value and people expect to have their privacy respected by others”.
Webster’s New English Dictionary (WNED) определяет “privacy” как:
1.the condition of being apart from the company or observation;
2. freedom from unauthorized intrusion ( a person’s right to privacy).
На русский язык этот концепт можно перевести лишь весьма приблизительно – « уединение», « уединенность», «право на частную жизнь» , «приватность» (последний перевод предлагает Прохвачева О.Г., определяя приватность как «осознание человеком своей личной сферы в противоположность общественной» (Прохвачева 2000, 6). Т.В. Ларина, автор интересных публикаций по проблеме “privacy,” предлагает перевод «автономия личности « (Ларина 2003а, 35).
Производные от “privacy” и сочетания с ним:
private, personal privacy, right to privacy, invade someone’s privacy, invasion of privacy, in the privacy of your (own) home, respect smb’s privacy, breach of privacy.
Следующие примеры иллюстрируют использование концепта “privacy” в речи:
Her only periods of peace and privacy are when the children are in bed (LDELC).
Privacy is very important to most teenagers (LDELC).
The press has been asked to respect the privacy of the Royal Family during this very difficult time (LDELC).
I waited until I was in the privacy of my own room before I opened the letter (LDELC).
Brando is a private man who almost never gives interviews to the press (Longman Language Activator – LLA).
I hated the lack of privacy in the dormitory (Collins COBUILD English Language Dictionary).
I felt I needed privacy (Collins COBUILD ELD).
Perhaps you’d like to take it home with you and read it in privacy (Collins COBUILD ELD).
The new law is designed to protect people’s privacy (Cambridge International Dictionary of English, CIDE).
См. также сочетания со словом “private”:
private property - частная собственность;
private life - личная жизнь;
private conversation - конфиденциальный разговор;
private information - секретная информация;
private meeting - закрытое собрание;
private talks – неофициальные переговоры;
private concert – домашний концерт или концерт для узкого круга приглашенных;
private person - человек, не раскрывающий свою душу другим, отдаленный от всякой публичности;
private joke – шутка между близкими людьми, которая понятна только им;
private laugh – смех, причина которого понятна только близким людям;
to be private, например, в контексте: we are quite private here (мы здесь одни, нам никто не помешает) ( примеры взяты из: Ларина 2003а,35).
На самом деле потребность в “privacy” – общечеловеческое свойство , присущее в той или иной степени большинству людей. Как отмечает неизвестный автор, оно возникло еще в глубокой древности, когда Адам и Ева впервые испытали потребность скрыть свою наготу, и, таким образом, скрыться от Бога, узнавшего об их грехе.
Наиболее ярким примером мечты о “privacy” в литературе является знаменитый роман английского писателя Джорджа Оруэлла «1984». Написанный в 1948 году, роман описывает воображаемую страну будущего как место, в котором власти страны беспрерывно следят за всеми и контролируют жизнь каждого. Герои романа не могут даже позволить себе любить друг друга, настолько они находятся постоянно в поле зрения «Старшего Брата» (Big Brother), которого никто не видит, но снимки которого с надписью “Big Brother is watching you “ развешены повсюду. Это выражение часто употребляется в английском языке для описания начальства или правительства, которое авторитарно, не дает никакой свободы и бдительно следит за своими подчиненными. Ср. также выражение: “Oh, this is Big Brother personality”.
При том, что мы отмечаем, что тяга к “privacy” - это общечеловеческое свойство, хотелось бы подчеркнуть, что в английском социуме эта потребность возведена в культ. “The English dream is privacy without loneliness”, - отмечает Джереми Пэксмен, автор интересной книги об англичанах “The English: A Portrait of a People” (Paxman 1999, 118).
Прайс Кольер, автор книги «Англия и англичане – с американской точки зрения », отмечает , что в Англии создается «своеобразное чувство уединенности (privacy – А.Д.) без одиночества ( loneliness)» ( Цит. по: Овчинников 2003, 278).
Интересно отметить, что ярко выраженный индивидуализм англичан, их тяга к “privacy” при этом сочетается с большой тягой к формированию клубов и различных обществ. Цитируя высказывание Алексиса де Токевиля о том, что «дух индивидуальности является основой английского характера », Джереми Пэксмен при этом отмечает :” But now he ( de Toequeville) wondered how did the English manage to be simultaneously so highly singular, yet to be forever forming clubs and societies: how could the spirit of association and the spirit of exclusion be so highly developed in the same people?” (Paxman 1999, 137-138).
В рекламе английского паба “Bobby Dazzler” в Москве, где собираются фаны «Манчестер Юнайтед», пишут: « Слово “pub” происходит от “public” - «общественный» . Но, пожалуй, только англичане могут так гармонично объединить public и privacy, обойдясь и без толчеи, и без фамильярности. Корректность как естественное продолжение самоуважения – это качество жителей туманного Альбиона, оказывается, свойственно и нам. По крайней мере, посетителям паба «Бобби Деззлер».
Военный корреспондент Марта Гелборн, супруга Эрнеста Хемингуэя, в ответ на вопрос о том, почему она переехала жить в Англию, ответила, что любит Англию за ее абсолютное «безразличие» ( indifference). “ I can go away, spend six months in the jungle, come back and walk into a room, and people won’t ask a single question about where I’ve been or what I have been doing. They’ll just say, “Lovely to see you. Have a drink”. На предположение собеседника о том, что это может быть нежелание вмешиваться, она ответила, что это всего лишь “privacy of indifference” ( См.: Paxman 1999,129).
Как интересно заметила мой учитель и коллега Ц.М.Шахпаронова когда я делилась с ней мыслями об английском Privacy , сама суть так называемого “weather talk” при встрече двух англичан и сводится к нежеланию вести беседу на личные темы и таким образом вторгаться в чужое privacy , что и является по сути причиной для обсуждения погоды, которая выступает как не зависящая и , следовательно, максимально дистанцированнная от собеседников.
Р.Д. Льюис, автор книги «Деловые культуры в международном бизнесе» отмечает, что, стоя в очереди или сидя в поезде, никто не вступает в разговор с соседями – вот почему они повсюду носят с собой газету. «Когда несколько лет назад в туннеле лондонского метро поезд сошел с рельсов, старому джентльмену из Сити пришлось пройти пешком по рельсам полмили до следующей станции, где он воскликнул: «Там, в темноте, ужасно! Люди разговаривают друг с другом!» (Льюис 1999,245).
М.Любимов, советский разведчик, много лет проработавший в Англии, отмечал, что заговорить с англичанином в метро или в поезде – чуть ли не преступление против королевы (Любимов 2004,237).
Ю.Б. Кузьменкова рассказывает эпизод, описанный в одном из современных английских рассказов “Stranger Etiquette”, когда попутчик, вынужденный невольно слушать разговор по мобильному телефону своего соседа по купе, мог предотвратить возможность несчастного случая, возникшую из-за допущенной в этом разговоре и им замеченной ошибки в разнице во времени прибытия поезда. После непродолжительного колебания британец выбрал меньшее из зол – промолчать, иначе он рисковал потерять лицо, поскольку вмешаться было бы равносильно признанию факта подслушивания. «Очевидно, - заключает Ю.Б.Кузьменкова,- что с точки зрения россиянина ( в свете ориентации на соблюдение морально-этических норм поведения ) подобный поступок может быть расценен как безнравственный» (Кузьменкова 2005,99).
Известен случай о том, когда в вагоне поезда пассажир сказал соседу, что тот уронил горящий пепел на брюки, на что получил ответ : «Вот уже десять минут, как горят спички в кармане вашего пиджака, но я не счел возможным вмешиваться в ваши дела !» . Ср. английский вариант: “ For the last ten minutes I have seen a box of matches on fire in your back coat pocket, but I didn’t interfere with you for that”(Paxman 1999,116). И все это не что иное, как свойственное англичанам “respect for privacy”.
Интересна мысль Дж.Пэксмена о том, что “the abiding memory of the Sherlock Holmes adventures is not of the great detective solving any individual murder mystery but of him and his friend Dr.Watson sitting in amiable doziness at home in Baker Street, when … their peace is suddenly disturbed by a visitor desperate for help. That’s the trouble with the outside world. It keeps on intruding on domestic peace.” (Подч. нами. – А.Дж.) (Paxman 1999, 117).
Достаточно известна история о двух путешественниках-англичанах, встретившихся в пустыне в Сирии и долго размышлявших о том, стоит ли им заговорить или проехать молча мимо. В результате, когда путешественники поравнялись друг с другом, они молча подняли руки к головным уборам в знак приветствия, а потом помахали друг другу и попытались разъехаться. Когда же , наконец, по выражению Дж. Пэксмена «комплексы англичан были сняты арабскими верблюдами», которые остановились и отказались двигаться дальше, то один из путников наконец-то нарушил молчание и спросил: “ I dare say you wish to know how the Plague is going on at Cairo.” (Paxman 1999, 115-116; Павловская 2004,238; Любимов 2004,236-237).
Вс. Овчинников, автор одной из первых советских книг об Англии и англичанах, пишет, что «англичане с их щепетильным отношением к частной жизни друг друга (privacy) считают телефон менее подобающим каналом общения, чем почту. Телефонный звонок может неудачно прервать беседу, чаепитие, телевизионную передачу. К тому же он требует безотлагательной реакции, не оставляя возможности продумать и взвесить ответ. Почту же получатель может вскрыть, когда ему удобно, и ответить на каждое письмо с учетом содержания других» (Овчинников 2003, 282).
Интересно отметить, что высшим воплощением такой тяги англичан к “privacy” является английский дом. “My home is my castle”, “There is no place like home”, “Home, sweet home, “- вот немногие из языковых репрезентаций значимости этого понятия для англичан. «Дом является центром вселенной для англичанина. К нему стремится душа его после работы, о нем мечтает он во время странствий, им дорожит больше, чем другими ценностями»,- отмечает А.В. Павловская (Павловская 2004,84).И там же: «К дому у англичан отношение действительно особое, трепетное. Не случайно почти все дома в Англии имеют имена, это создает неудобства для гостей и почтальонов, но демонстрирует очень личное, очень трепетное отношение англичан к своему жилью. Имена эти очень разные, порой трогательные, порой странные, порой очень старые. Например, «Под дубом», хотя вокруг на много миль не видно ни одного, или « У ивы», которую, видимо, срубили много лет назад, или «Кошкин дом» - а на подоконнике и впрямь сидит большая кошка, или «Приют контрабандистов» - над дверью уютного трогательного коттеджа» ( указ. соч. 84-85).
По сравнению со многими народами на континенте, и в частности, с французами, которые проводят большую часть времени на публике, и, точнее, на улице, просиживая за чашкой кофе в маленькой кафушке на улице (которыми усеян весь Париж), англичанин предпочитает свой дом и внутренний дворик. « Действительно, Англия – это царство частной жизни, гербом которого могло бы стать изображение изгороди и девиз «Мой дом – моя крепость!». Англичанин подсознательно стремится отгородить свою частную жизнь от внешнего мира. И порог его дома служит в этом смысле заветной чертой», - отмечает Вс. Овчинников (Овчинников 2003,280).
Очень тонкое сравнение приводит Карен Хьюит между русской кухней и английским домом : “Something of the Russian feeling about the privacy of kitchens is found in the English word home” (Hewitt1994,40).
Подчеркивая, что “the fixation with owing their homes is a physical expression of the English belief in privacy”, Дж. Пэксмен задает наиболее существенный для настоящей статьи вопрос: “Are the three things – the insularity of the nation as a whole, a collective belief in domesticity and an individual preoccupation with privacy – differing expressions of the same phenomenon?” (Paxman 1999, 123).
Тот же Джереми Пэксмен, ссылаясь на метеорологическое объяснение английского характера и особой значимости для них понятия “home” , отмечает:”I wondered whether the English weather might really be the key” ( указ.соч., 124). И далее: “ Common sense says that, because weather affects behaviour, it may also have some effect on character. Could the English preoccupation with privacy and “home” have an explanation as simple as the fact that their climate obliged them to spend a lot of time indoors? It’s a reasonable supposition that cold wet weather, which forced teenagers to stay indoors in winter instead of going to the beach or skiing, probably has something to do with the country’s capacity for inventive rock music. But is there something more profound? Has a mild and gentle climate, rarely too hot and rarely extremely cold, played a role in producing a moderate, pragmatic people? “ (указ. соч., 124-125).
Итак, влияние внешних, и, в частности, климатических факторов на формирование национального характера, представляется вполне очевидным.
Более того, верной представляется и точка зрения о том, что на национальный характер оказывает большое влияние и другой, на наш взгляд, гораздо более значимый фактор, такой как географическое устройство. Эта теория была в свое время сформулирована известным историком Л .Н. Гумилевым в его книге «Этногенез и биосфера Земли», который писал, что этносы … всегда связаны с природным окружением и что ландшафт и есть главный плавильный котел, который формирует этнос (Гумилев 1989, 58 и след.). «Стереотип поведения складывается как адаптивный признак, т.е. как способ приспособления этноса к географической среде», - отмечает Л.Н. Гумилев (указ. соч., 67).
Эта точка зрения имеет место в науке и носит, на наш взгляд, весьма обоснованный характер. С этих позиций можно рассматривать, например, определенные черты русского национального характера, такие, как широта, толерантность к другим культурам, необъяснимость и таинственность русской души и ряд других в связи с географическими особенностями, в которых проживает данный народ, а именно, огромными просторами, большими расстояниями и территорией. «В душе русского народа есть такая же необъятность, безграничность, устремленность в бесконечность, как и в русской равнине», - отмечал Н.А.Бердяев (Бердяев 1992,296).
С этих позиций русский национальный характер описывается авторами книги “ Upgrade Your Language Skills” (Самохина, Дианова 2003, 212). В главе “Russian Character in Geopolitical Context” авторы формулируют целый ряд черт русского этноса, обусловленных погодой и климатом, огромной территорией и большими расстояниями и обширными границами (там же).
Мысль о влиянии географии на менталитет народа подчеркивает и Дж. Пэксмен: “ But geography matters; it makes people who they are” (Paxman1999,3); “The adage is that geography makes history. But if such a thing as a national psychology exists, it may be made by geography” ( там же, 24); “The first profound influence upon the English is the fact that they live on an island” (там же); “This island idea has a special place in the English imagination” (там же).
Еще Уильям Шекспир воспевал Англию следующими словами:

This fortress built by Nature for herself
Against infection and the hand of war,
This happy breed of men, this little world,
This precious stone set in the silver sea,
Which serves it in the office of a wall,
Or as a moat defensive to a house.
(Shakespeare, Richard II).
А.В.Павловская, автор книги «Англия и англичане», отмечает, что Англия – единственная страна, которая не хочет быть Европой. «Итальянцы и испанцы тайно комплексуют и мечтают приобщиться к этому славному имени, восточные европейцы хотят того же шумно и агрессивно, немцы делают вид, что они то и есть Европа, но в глубине души не слишком в этом уверены, скандинавы живут в своем мире, не рассчитывая на эту честь. И только англичане последовательно отказываются от этой привилегии, всячески отделяя себя от всего мира … Англичане хотят быть сами по себе. И им это удается. Они знают, что они и есть самая великая страна, своего рода «пуп вселенной» (Павловская 2004,26).
И действительно, тот факт, что англичане живут на острове, отделенные от всей остальной Европы и всего мира, создало совершенно особый национальный характер англичан. “Every person is an island”, - говорила моя знакомая Сандра Бьюкенен, когда я делилась с ней мыслями об островном характере англичан. -“There is an invisible fence around him”. Возможно, именно стремление избавиться от этой отделенности руководило мыслями английского поэта Джона Донна, когда он писал слова, ставшие впоследствии эпиграфом к известному роману Эрнеста Хемингуэя “For Whom the Bell Tolls”:
“ No man is an Iland, intire of it selfe; every man is a peece of the Continent, a part of the maine; if Clod bee washed away by the Sea, Europe is the lesse, as well as if a Promontorie were, as well as if a Mannor of thy friends or thine owne were; any man’s death diminishes me, because I am involved in Mankinde; And therefore never send to know for whom the bell tolls. It tolls for thee.”
Анализируя концепт “privacy” и трактуя словосочетание “ to have privacy” , Анна Вежбицкая дает следующее определение: “To be able to do certain things unobserved by other people, as everyone would want and need to … it is assumed that every individual would want … to have a little wall around him/her at least part of the time, and that is perfectly natural, and very important “ (Wierzbizka 1991, 47) (Подч. нами. – А.Дж.).
Эта «невидимая стена» окружает каждого англичанина, который как бы мысленно изолирует себя от всех окружающих.
Широко распространенное у англичан понятие “body distance” - личное пространство - ощущается везде в Англии – в очереди, где расстояние между людьми 1 – 2 метра, в общественных местах ( магазинах и т.п. ), где люди произносят “sorry” каждый раз, когда приближаются ближе, чем на 1 метр, извиняясь, таким образом, за нарушение личного пространства ( body distance).
Интересно отметить, что такое личное пространство понимается не только в физическом смысле этого слова, но и чисто в психологическом (personal distance). «Аналогичным образом немыслимо какое-либо вторжение в «чужое пространство» - физическое или духовное, начиная от личных вещей (например, комментарий по поводу внешнего вида (даже родственников), или просмотр документации, открыто лежащей на рабочем месте ) и кончая личной жизнью и манерой поведения (ср.: непрошенные советы)»,- отмечает автор интересного исследования о ментальности англичан и их речевого поведения Ю.Б.Кузьменкова (Кузьменкова 2005,93-94).
По сравнению с южными народами, принадлежащими к так называемым “contact cultures” (яркий пример – итальянцы ), англичане соблюдают принцип “do not touch”. “You think being touched is invasive because you are English”, - отмечает Джулиан Барнс, автор книги ” England, England”.
“When it comes to physical contact, the English are still deeply reserved”, - отмечает Энтони Мейл, автор книги “Xenophobe’s Guide to the English” (Mail 1993, 26). И там же: “Women may kiss on one or both cheeks. If they do, the miss-kiss is preferred, the kisser making a kissing gesture with appropriate sound-effects in the air in the general region of the kissee’s ear or ears… Men, that is to say proper, English, men never hug or (perish the thought) kiss other men. They leave that to foreigners” (там же, 27).
Проблема иностранцев или “foreigners” занимает совершенно особое место в менталитете англичан и также как и концепт “home” имеет отношение к ключевой проблеме настоящей статьи - концепту “privacy”.
Туристы в Англии всегда восхищены любезностью, с которой к ним относятся англичане. Однако, это, как и многое другое, особая вежливость англичан. На самом же деле, отношение к иностранцам снисходительное, хотя и прикрытое вежливой улыбкой. Отмечая, что “ Deep down, the English don’t really care for foreigners “, Дж. Пэксмен приводит наблюдения жителя Венеции о том, что “ the English are great lovers of themselves, and of everything belonging to them; they think that there are no other men than themselves and no other world but England; and whenever they see a handsome foreigner they say “he looks like an Englishman” and that “it is a great pity that he should not be an Englishman” (Paxman 1999, 35).
Забавную историю рассказывает венгерский эмигрант Джордж Микиш, написавший много веселых и мудрых книг о различных нациях, в том числе и об англичанах. Автор снимал комнаты у англичанки, которая совершенно неожиданно предложила ему на ней жениться. Перепуганный венгр ответил: « Я не могу. Моя мать никогда не позволит мне жениться на иностранке!» . Дама взглянула на него с недоумением и раздражением: « Это я иностранка?! Что за ерунда? Я англичанка, это вы – иностранец! И ваша мать тоже!». «Но позвольте. Неужели мы иностранцы даже в родном Будапеште? – не унимался венгр. «Везде!- заявила дама твердо, - истина не зависит от географии. То, что верно в Англии, верно и в Венгрии, и на Северном Борнео, и в Венесуэле, и везде!». (Взято из: Любимов 2004,128. См. также: Тер-Минасова 2000,184).
Несколько очень милых высказываний об отношении англичан к иностранцам приводит Энтони Мейл ( Mail 1993):
“As far as the English are concerned, all of life’s greatest problems can be summed up in one word – foreigners” (p.5);
“In actuality, they (the Englishmen – A.J.) only value foreigners for their backs – which they can use for talking behind” (p.7);
“In many ways foreigners get the same treatment as English children do. That is to say they are seen but not heard” (p.25).
С.Г. Тер-Минасова в своей книге «Язык и межкультурная коммуникация» рассматривает подобное отношение к иностранцам как непрямой способ выражения любви к Родине, свойственный англичанам ( Тер-Минасова 2000, 183).
В наибольшей степени неприязнь к иностранцам проявляется ( по крайней мере в языковом плане) по отношению к французам и к голландцам.
С французами англичан связывают своеобразные “love-hate relationships” и многовековое соперничество. “The English are always the first”, - часто повторял известный преподаватель английского языка из Лондона Брюс Монк, много лет преподававший на факультете иностранных языков МГУ.
Национального героя Франции Наполеона Бонапарта англичане называют не иначе как “the cause of Josephine’s nocturnal disappointments”.
Если англичанин ругается, он сопровождает это словами “Pardon my French”. Плохое поведение характеризуется как “Done like a Frenchman”. “To take a French leave” по английски означает то, что в других языках, в том числе и во французском означает «уйти по английски» ( ср. : filer a l’anglaise и damne comme un Anglais). И все это, не включая всей не совсем приличной лексики, связанной со словом French (French disease; French compliment: French lessons и т.п.).
Еще полнее негативное отношение выражается в сочетаниях со словом Dutch:
Do the Dutch - to kill yourself;
The Dutch act –suicide;
Dutch comfort – an assumption that things cannot get worse;
Dutch concert – music played out of tune or a drunken carouse;
Dutch consolation – an assurance that although things are bad, they could have been worse;
Dutch courage – bravery induced by alcohol, implying that a Dutchman is a coward when he is sober;
Dutch feast – an occasion when the host becomes intoxicated while his guests are still sober;
Dutch headache - a hangover;
Dutch uncle – someone who reproves you sharply or gives you solemn advice, unlike the geniality of real uncles;
Dutch widow - a prostitute.
Go Dutch – to share the cost, esp. of a meal. People use this expression particularly when a man and a woman go out together and the woman pays for herself instead of being paid for by the man;
Dutch treat – an occasion at which everyone pays their own bill;
Dutch courage – the courage to do something that one gets from drinking alcohol;
I am a Dutchman – a phrase used to show disbelief = I don’t believe you;
To talk like a Dutch uncle – to speak in an angry complaining way, showing strong disapproval, esp. someone who has done something wrong.

В современном английском языке негативные коннотации со словом Dutch наиболее характерны для американского варианта английского языка. Сами голландцы объясняют такое количество негативных слов в английском языке, связанных с ними, фактом морского соперничества двух держав – Англии и Голландии в 19 веке. Однако тенденция продолжает иметь место и сегодня, хотя и испытывает вполне толерантное отношение к этому со стороны самих голландцев. Последние пополнили наш лексикон сочетанием “double Dutch” – «очень плохой человек» ( характерным в речи американцев и не зафиксированным в этом значении в словарях) . Наш интерес также привлекла открытка, на которой изображено блюдо, состоящее из множества таблеток ( экстази и прочее ), под которыми имеется надпись “ Dutch sushi”.
Итак, отношение к иностранцам и отражение этого средствами языка – одно из наиболее ярких проявлений «островного мышления» англичан, своего рода “the island neurosis” по выражению Дж. Пэксмена.
Известный английский писатель Джон Фаулз писал, что тот факт, что Англия расположена на острове, способствовал созданию народа, который «смотрит с севера через море, народ, который можно считать наблюдателями». И действительно, англичанин предпочитает быть скорее наблюдателем ( the observer ) , чем непосредственным участником событий. Это создает эффект дистанцированности от событий и находит свое выражение в поведении и во всем менталитете англичан. Очень ярко такая дистанцированность выражается в языке.
Исследованное нами в ряде работ явление номинативности английского языка представляет собой наглядный пример дистанцированности, выраженной в языке синтаксическими средствами, а именно, многокомпонентным именным словосочетанием. Последнее, представляя собой свернутые предложения и даже целые тексты, в сжатом виде передают большой объем информации. Свернутые в виде имен существительных, глаголы, как компоненты этих словосочетаний,создают картину неявной выраженности мысли, свойственной английскому языку вообще, что , в свою очередь, создает впечатление некоторой отстраненности от описываемых событий (См. подробнее, например: Джиоева 1995; Джиоева 1998).
Именно анализ номинативности навел нас на мысли об изучении явления дистанцировнности в языке и менталитете англичан, об обуславливающих ее причинах, о способах и формах ее языковой репрезентации.
Еще одним проявлением дистанцированности в английском языке выступает явление “Understatement” , а также так называемые “Hedges”.
Достаточно ярко дистанцированность проявляется в так называемом “Language of Doublespeak”, примерами которого могут являться следующие:
The planes do not crash – they just have the uncontrolled contact with the ground.
Или: President Reagan was not nearly dying – he was in a non-decision-making form.
Характерным для англичан является и самодистанцирование как одно из проявлений дистанцированнсти вообще. Джереми Пэксмен в завершение предисловия к своей книге об англичанах пишет : “ And now I have just noticed that I am writing of the English as “they” ( Подч. нами – А.Дж.), when I have always thought myself one of them. They remain elusive to the last.” (Paxman 1999, IX). Явление самодистанцирования находит свое отражение и в знаменитом английском юморе , часто позволяя англичанам иронизировать над самими собой.
Ярко выраженный индивидуализм, свойственный англичанам, позволяет им дистанцироваться и от такого мощного органа контроля и управления, как государство. Тот же Дж. Пэксмен пишет : “ It is tempting to conclude that the French believe the state is the people, while in England, the state is something else – “them” ( указ. раб., 133).
Достаточно известный пример, соответствующий русскому выражению «в нашей стране» - также является примером дистанцирования. То есть , по английски «в нашей стране» будет “in this country”, но не “in our country”. Выразиться по английски “in our country” было бы слишком интимно и поэтому некорректно с точки зрения английского социума. Англичанин, как ярко выраженная индивидуальность, как своего рода «человек – остров» (термин Г. Гачева) , предпочитает дистанцироваться даже от своей страны.
«… англичане в соответствии со своим национальным характером проявляют обычную сдержанность и в отношениях со своей родиной, называя ее очень нейтрально и подчеркнуто отдаленно this country», - отмечает С.Г. Тер-Минасова ( Тер-Минасова 2000, 178). Интересно отметить, что дословный перевод этого выражения на русский язык придает ему негативный оттенок - ср.: « в этой стране».
Проблема дистанцированности в английской коммуникации была основательно рассмотрена на примере категории вежливости Т.В.Лариной (Ларина 2003 (а); Ларина 2003 (б).). Основываясь на делении понятия вежливости на негативную и позитивную ( Brown & Levinson 1978; 1987), автор подробно изучает негативную вежливость, основанную на дистанцировании и свойственную англичанам, называя ее вежливостью отдаления ( Ларина 2003 (б), 197). Стратегии негативной вежливости нацелены на социальное дистанцирование и ставят конечную цель показать взаимное уважение членов коммуникативного акта.
Т.В. Ларина дает следующие рекомендации русским коммуникантам при общении с англоязычными партнерами (мы приведем лишь часть из них, т.е. те, которые ближе всего стоят к рассматриваемой нами проблеме):
« Помните, что личная автономия (=privacy – А.Дж.) является свято оберегаемой в английской культуре, вторжение в нее считается грубейшим нарушением коммуникативных норм. Исходя из этого, соблюдайте следующие коммуникативные табу:
- не оказывайте коммуникативного давления на собеседника;
- не давайте советов, если вас не просят;
- не делайте замечаний;
- не критикуйте;
- не навязывайте своего мнения;
- не вмешивайтесь в разговор;
-не перебивайте.» (Ларина 2003(а),162).
Интересно отметить, что стратегии вежливости в англоязычных странах находят свое преломление даже в общении с преступниками. Американскими полицейскими выдвинута коммуникативная философия, основанная на системе вербальных тактик, разработанной др. Дж. Томпсоном ( бывшим полицейским, а ныне английским профессором). Названная вербальным дзюдо, она нацелена на достижение компромисса между правоохранительными органами и гражданами, что достигается посредством словесного убеждения и поддержания «профессионального лица». Стратегическая вежливость оказывается весьма действенной в общении с правонарушителями: так, например, фраза «Извините, но мне просто необходимо с вами переговорить» вместо «Ну-ка, подойди сюда» может изменить стереотипное развитие событий и позволяет держать ситуацию под контролем (Кузьменкова 2005, 195).
Итак, понятие негативной вежливости, свойственной англоязычному социуму, отражает стремление к « дистанцированности» ( объясняя, например, феномен пресловутой «британской чопорности» - сдержанности в общении, создающей некий «эффект отчуждения», когда говорящий, действуя на основании принципа невмешательства, всеми способами стремится избежать самораскрытия)», а «сохранение этой дистанцированности как ценностной ориентации – выбранной позиции по отношению к окружающему миру – является главной целью англоязычной коммуникации в целом» (Кузьменкова 2005,240).
Таким образом, понятие дистанцировнности является ключевым в общей системе мировосприятия англичан. Оно во многом определяется геогрфическим расположением территории, на которой живет англосаксонский этнос ( geographical distance) и выражается в поведенческих и психологических установках англичан ( body distance и personal distance). Оно также находит яркое воплощение ( аспект наиболее интересный для нас) и в языковом плане ( language distance). Последнее выражается в значимости в языке лингвоспецифичного концепта “privacy “ и связанного с этим целого ряда явлений, в стратегиях негативной вежливости, в так называемом “Language of Doubletalk” ( или “Doublespeak” или “Newspeak”), в особом характере английской номинативности, в таких явлениях, как Understatement и Hedges , и в целом ряде других вещей.
И здесь хотелось бы вернуться к принципу экспансионизма как одному из важнейших направлений современной лингвистики. Мы надеемся, что данный принцип получил достаточно обоснованную иллюстрацию , как и все остальные принципы ( и, в частности, принцип экспланаторности). Однако, хотелось бы еще раз остановиться на принципе экспансионизма, и точнее, на идее Вяч. Вс. Иванова о синтезе искусств, на вагнеровской идее «всеобщности искусств». С этой точки зрения понятие дистанцированности, идущее по линии geographical distance - body distance - personal (mental) distance - language distance , находит свое преломление и в искусстве. На сегодняшний день мы можем привести пока свои наблюдения над английским кинематографом. Так, в частности, на наш взгляд фильмы крупнейшего и одного из наиболее ярких режиссеров в английском и мировом кинематографе Питера Гринуэя характеризуются особой дистанцированностью или отстраненностью от описываемых событий. При их просмотре всегда проявляется позиция режиссера как стороннего наблюдателя событий, происходящих в фильме. Это подчеркивает и сам Гринуэй, определяя свой принцип подхода к киноискусству: «Кино – это обман». Очевидно, доминирование этого принципа не позволяет режиссеру глубокого погружения в описываемые события, создает эффект отстраненности. Отстраненность в фильмах Гринуэя может создаваться разными средствами - это и гротескность пейзажа (“The Draftman’s Contract” – в русском прокате «Контракт рисовальщика»), и возвышенная, хотя и современная музыка Майкла Наймана, и голос «за кадром», и использование языка Шекспира ( “Prospero’s Books ”) и целый ряд других средств, очевидно более заметных для киноведа.
Таким образом, случай с фильмами Гринуэя позволяет демонстрировать , наряду с описанными выше, еще один вид дистанцированности англичан, иллюстрируемый в данном случае возможностями кинематографа.
Итак, подводя итог всему вышеизложенному, хотелось бы подчеркнуть следующее:
Значимость концепта “privacy” в английском языке способствовала нашему интересу к этому явлению и позволила изучить его в самых разных ракурсах. Концепт “privacy” отражает свойство к дистанцированности англичан, опосредованное во многом географическими условиями, в которых проживает данный этнос. Последние формируют своеобразную «островную психологию», выражающуюся в поведенческих, ментальных, языковых проявлениях. Дистацированность находит свое преломление и в английском искусстве, иллюстрируемом на примере кинематографа. Концепт “privacy” коррелирует с другими связанными с ним концептами , такими как “home”, “foreigner”. Он соотносится и с таким понятием, как “language distance”, реализующимся на разных уровнях языковой системы – лексическом, синтаксическом, стилистическом ( Understatements, Hedges, Doubletalk, Nominality etc.).
Л И Т Е Р А Т У Р А :
1.Абаев В.И. Понятие об идеосемантике // Язык и мышление. Вып.11. Москва-Ленинград,1948.
2. Бердяев Н.А. Душа России // Русская идея. М.:Республика,1992.С.296-312.
3.Барнс Дж. Англия , Англия. М.: Изд. Аст, 2002.
4.Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. М.:Языки славянской культуры, 2001.
5. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М.:Русские словари,1996.
6.Гачев Г. Ментальности народов мира. М.:Эксмо,2003.
7.Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Л.:ЛГУ,1989.
8.Джиоева А.А. Об универсальном и идиоэтническом в семантике языка // Вопросы иранистики и алановедения. Научная конференция, посвященная 90-летию В.И.Абаева. Владикавказ,1990. С.24-26.
9.Джиоева А.А. Синтаксизация имени и номинативность английского языка. М.:МАЛП, 1995.
10.Джиоева А.А. Номинативность как действие этнокультурного фактора в языке // Россия и Запад: диалог культур. Вып.6. М.:МГУ,1998. С.171-174.
11.Джиоева А.А. Концепт “Understatement” в английской языковой модели мира // Языки в современном мире. Материалы конференции. Том 1. М.:МГУ, 2004.С.191-198.
12. Иванов Вяч. Вс. Лингвистика третьего тысячелетия: вопросы к будущему. М.:Языки славянской культуры,2004.
13.Кибрик А. Е. Куда идет современная лингвистика? // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы. Международная конференция. Том 1. М.:МГУ, 1995. С.217-218
14. Кубрякова Е.С. Смена парадигм знания в лингвистике ХХ века // Лингвистика на исходе ХХ века: итоги и перспективы. Международная. Конференция. М.:МГУ,1995. С.278-280.
15.Кузьменкова Ю.Б. От традиций культуры к нормам речевого поведения британцев, американцев и россиян. М.: Изд. Дом ГУВШЭ, 2005.
16.Ларина Т.В. Категория вежливости в английской и русской коммуникативных культурах. М.:РУДН, 2003.(а).
17 .Ларина Т.В. Стратегии негативной вежливости, или стратегии отдаления, в английской коммуникации ( в сопоставлении с русской) // Россия и Запад: диалог культур. Вып. Х. М.:МГУ,2003. С. !(?-208.
18.Любимов М. Гуляния с Чеширским котом : мемуар-эссе об английской душе. М.:Б.С.Г. –Пресс,2004.
19.Льюис Р.Д. Деловые культуры в международном бизнесе: от столкновения к взаимопониманию. М.:Изд. «Дело»,1999.
20. Овчинников Вс. Сакура и дуб. М.:Дрофа,1999.
21.Павловская А.В. Англия и англичане. М.:Изд. Моск. Ун-та,2004.
22. Прохвачева О.Г. Лингвокультурный концепт «приватность» (на материале американского варианта английского языка). Автореф. дисс. …канд. филол. наук. Волгоград,2000.
23.Самохина Т.С. , Дианова Е.М. Upgrade Your Language Skills. М.: Изд. Р.Валент,2003.
24.Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. М.:Слово,2000
25. Brown P., Levinson S. Universals in Language Usage: Politeness Phenomena // Politeness Strategies in Social Interaction. Cambridge University Press, 1978.
26.Brown P., Levinson S. Politeness: Some Universals in Language Usage. Cambridge University Press, 1987.
27. Hewitt K. Understanding Britain. М.:Высшая школа,1994.
28. Mail A. Xenophobe’s Guide to the English. Oval Projects, 1993.
29.Paxman J. The English: A Portrait of a People. Penguin Books, 1999.
30.Wierzbicka A. Different Cultures. Different Languages. Different Speech Acts. // Journal of Pragmatics. Vol.9.No. 2-3. 1985. PP.145-178.
31. Wierzbicka A. Soul and Mind: Linguistic Evidence for Ethnopsychology and Cultural History // American Anthropologist. Vol.91. No 1. 1989. PP.41-57.
32. Wierzbicka A. Cross-Cultural Pragmatics. The Semantics of Human Interaction. New York, 1991.
33.Longman Dictionary of English Language and Culture.
34.Cambridge International Dictionary of English.
35. Macmillan English Dictionary for Advanced Students.
36. Webster’s New Encyclopedic Dictionary.
37.Rawson’s Dictionary of Euphemisms and other Doubletalk.
А на меня когда-то огромное впечатление произвел диалог:

Они станут говорить: “Уэлларды сегодня затопили камин в гостиной”. Это полностью разрушит мою частную жизнь. Будь я проклят, если допущу это.

"– Я уже не помню, сколько раз стояла тут, опираясь на ограду. Вам нравится вид отсюда на долину? Это самая чудесная ограда в мире. И отсюда видны ваши трубы.

– Да, действительно, – откликнулся Реджинальд. – Спасибо. Это решает дело.

– Вы надумали?

– Да, я покупаю это поле.

– А я думаю, вы говорите о том... из-за чего чертыхались. Выкиньте из головы это поле.

– Я не могу позволить, чтобы кто-то глазел на мой дом. Не хочу, чтобы эти гадкие домики уставились на Вестауэйз. Я не...

– Им будут видны только трубы.

– Вполне достаточно. Они станут говорить: “Уэлларды сегодня затопили камин в гостиной”. Это полностью разрушит мою частную жизнь. Будь я проклят, если допущу это.

– Ерунда!

– Эта ерунда, может быть, единственное, с чем стоит считаться в этом мире.Это из романа Алана Милна, который любит  Llyd, Two People (1931), в русском переводе - "Двое" . А вот оттуда же описание того дома, о котором идет речь:
Вестауэйз представлял собой небольшой оазис среди холмистых полей, окруженный стенами, которые словно хранили его особое очарование. Как большинство владений в этой части Англии, оно когда-то было хутором, где, как и на соседних фермах, ковали железо и обжигали кирпичи. Пусть другие, более пышные особняки гордятся тем, что под их кровлей останавливалась Елизавета, искал убежища Карл, а Генрих познакомился с Анной. Мы скромнее. Мы просто говорим, что у нас выковали вручную последние ворота и обожгли первый во всей округе кирпич. А если нам возразят, что в здешних местах выковано чрезвычайно много последних ворот и обожжено множество первых кирпичей, мы ответим, что это ничуть не удивительнее того, что Елизавета постоянно ночевала вне дома, Карл беспрерывно скрывался, а Генрих без конца знакомился с Анной. Другими словами, кругом множество самозванцев, но уж мы-то говорим правду.

Вестауэйз был окружен прямоугольником каменных стен, построенных столетия назад, и как бы говорил миру: “Меня не волнует, кому принадлежит остальной мир, но эта земля – моя”. Разумеется, как только были возведены стены, владелец обнаружил, что поторопился и что границу с внешним миром хорошо было бы отодвинуть ярдов на сто. Стена оказалась внутренней крепостью, а полоса земли вокруг – ее рвом. Амбар, в который Сильвия только что загнала автомобиль, находился вне крепостных стен. Когда обитатель Вестауэйза поднимал мост и опускал решетку ворот, то его “моррис” (если таковой имелся) оставался на милость врагов. На случай их возможного появления Реджинальд запирал амбар, а ключ прятал под водосточный желоб, где никто не догадался бы искать его, кроме самого Реджинальда, Сильвии и любого, кто решил бы на время поставить в амбар свою машину. Машина в безопасности, кованые ворота (“последние ворота ручной ковки в округе” или нет, мы не поручимся) ждут прихода гостей. Возможно, в случае визита знатной леди ворота отворили бы ливрейные лакеи. А простые смертные попадали в Вестауэйз через калитку рядом с воротами и оказывались внутри каменных стен, в яблоневом саду. Они шли по узкой тропинке, и спустя какое-то время от сада оставалось одно название, из травы выглядывали оранжевые головки ноготков, и гости один за другим начинали поправлять галстуки или пудрить носы; тропинка превращалась в ступеньки вниз через альпинарий, и вот они уже в вымощенном камнем дворе, в центре которого пруд; а напротив – дом в форме буквы Г.

@темы: язык, английская литература

---

"Давид и Ионафан" Джона Сингера Сарджента.

@темы: Сарджент, художники

---

На английском языке.

В 1902 году Э.Карпентер издал книгу "Ioläus: An Anthology of Friendship" - антологию гомоэротической поэзии с очерком истории "дружбы" (на самом деле, однополой любви в ее духовных и эмоциональных проявлениях) у разных народов. Давид и Ионатан, Ахилл и Патрокл и так далее. Там, кстати, не были забыты и женщины, хотя, понятно, о них было меньше (меньше сведений сохранила история): есть, например, упоминание не только о Сафо, но и о королеве Анне и герцогине Мальборо. Гомосексуальная любовь была изображена там несколько односторонне: физиологическая ее сторона замалчивалась, т.к. целью книги было не напугать непривычных к таким вещам поствикторианцев, а, напротив, сделать для них мысль об однополой любви более приемлемой.
Книга имела большой успех и была прозвана книготорговцами "Библией содомитов".

@темы: история, английская литература, гомоэротизм, античность, женщины

---

Эвфемизм

Прочитала, что в начале 20 века в Англии немолодые мужчины представляли своих молодых любовников в обществе как "племянников" ("принятый в английском высшем свете эвфемизм").
Queer episodes in music and modern identity. Sophie Fuller, Lloyd Whitesell 2002 Стр. 227
Написано это было в связи с Фрэнком Шустером, сыном немецкого банкира, другом Уайльда и и братом Аделы Шустер (знакомой многим тоже по биографии Уайльда). Он был поклонником музыки Элгара и много потратил денег на его карьеру, однако композитор не одобрял отрыто гомосексуального образа жизни Шустера, этих самых "племянников", поэтому обращался с ним иногда очень холодно (это когда уже прославился и не особо нуждался в помощи). Зигфрид Сассун писал в дневнике, что сам наблюдал однажды, как Элгар третировал своего почитателя, из чего сделал вывод, что композитор эгоист, безразличный к чувствам других. Авторы книги, откуда я все это взяла, замечают, что Элгар, вероятно, и нелюбезен-то с Шустером был в тот раз из-за Сассуна, поскольку те пришли вместе и композитор мог принять молодого поэта за одного из "племянников" мецената. В скобках они же добавляют, что Сассун неожиданно так понравился Элгару, что тот "предлагал поэту в двух отдельных случаях совместную поездку на машине композитора". Но сам Элгар, подчеркивают авторы, гомосексуалистом не был.

@темы: Зигфрид Сассун, гомосексуальность, английская литература, слова, a very British story

---

Джон Сингер Сарджент(1856- 1925) 1. Женщины.

10

"Cashmere"


Кашмирская шаль

In the Tyrol Recently renamed Group in the Simplon"


Madame Roger-Jourdain
"The Brook"

Сиеста 1907

Мы ждали героинь, уснувших
В тени крушин зазеленевших,
Иль сладко дремлющих на ложах
Из лилий и из веток рыжих,
И мы воспели б напоследок
Их губы, пыл их лихорадок,
Чтоб, с нашей юностью покончив,
Сказать потомству, как изменчив
Весь облик, как коварны речи
И плачи этих Беатриче.
ТРИСТАН ДЕРЕМ (перевод Бенедикта Лифшица)

@темы: Сарджент, художники

---

Мрачная история тарантеллы и другие интересные отрывки из Генри В. Мортона.

 Sherlock цитирует книгу Генри В. Мортона «От Рима до Сицилии. Прогулки по Южной Италии».:
"Среди английских путешественников, интересовавшихся тарантизмом, был философ Джордж Беркли, епископ Клойна. Он приезжал в Южную Италию в 1717-1718 годах, и жаль, что мало видел, потому что рассказчик он идеальный. В Бари, однако, он стал свидетелем редкого проявления: танцующий человек схватил меч и сделал в его сторону угрожающий жест. В дни, когда мечи стали атрибутом тарантеллы, женщины, как и мужчины, часто танцевали с ними и иногда наносили себе ими ранения, как жрецы Кибелы."(Приятна похвала Беркли.)
Тарантул. – Крестьяне, танцующие до упаду. – Загадка тарантизма.
А вот объяснение того, почему болонские студенты выглядят не очень юными: "... в Болонье стало возрождаться изучение римского права и многим лучшим умам того времени показалось, будто в бесприютном море засветил им, наконец-то, приветливый маяк. В Болонью из многих стран пожилые состоятельные люди поехали изучать право. Некоторые из них были приорами и епископами, попадались аристократы и амбициозные карьеристы, метившие на высокие государственные посты, среди них был и Томас Бекет. Он здесь учился в XII веке. Эти исключительные студенты создали необычную организацию. Они нанимали профессоров, устанавливали оклады, выдвигали свои условия, которым лекторы обязаны были следовать, словом, поставили профессоров в отношения «хозяин - слуга», что сделать было легко: ведь и возраст, и социальный статус студентов делал такое положение возможным. Позднее, когда появились университеты в Париже, Оксфорде и Кембридже, взаимоотношения между преподавателями и студентами стали нормальными: это были уже учитель и ученик. ...
Томас Бекет считался одним из самых выдающихся английских студентов той поры. Право он изучал примерно в 1143— 1148 гг. Говорят, в Англию он взял с собой итальянского юриста Вакария и прочел первую в Оксфорде лекцию о римском праве. После Бекета в Болонье, должно быть, образовалось английское землячество, так как записи свидетельствуют о том, что английские студенты должны были обслуживать алтарь Святого Томаса в церкви Святого Сальваторе. Можно, читая между строк, обнаружить, что учителя страдали от установленных в университете законов, недостатка денег. Есть записи англичан, которым приходилось сдавать в залог учебники права; так, например, магистр Дэвид из Лондона в 1168 году влез в долги; другие пострадали от несчастной любви; а некоторых во¬обще убили в драке. В Болонье учился английский доктор Николас Шарнхэм, ставший впоследствии врачом при дворе Генриха III и Элеоноры из Прованса.
Профессор рассказал мне о странном обычае, существовавшем в университете в Средние века — презентации снега. Происходило действо после первого в году сильного снегопада. Ректоры, представители различных землячеств, в сопровождении педелей (надзирателей за студентами), укладывали на красивый поднос, слепленный ими снежок, и подносили его городским чиновникам. Каждый должен был положить на поднос деньги. Собранную сумму в тот же вечер пропивали. Этот приятный обычай был отменен в XV веке".

"Мне интересно было узнать о знаменитых женщинах, профессорах Болоньи времен раннего Средневековья. Историю о женщине-профессоре, столь красивой, что лекции ей приходилось читать, укрывшись за экраном, дабы не отвлекать аудиторию... Так вот, эту историю вам расскажут в каждом итальянском университете, однако было это на самом деле в Болонье. Женщину звали Новелла Кальдерини, жила она в начале XIV века. Она и ее сестра, Беттина, очевидно, унаследовали от своего отца, известного юриста Джованни Андреа Кальдерини, гениальные способности к юридическим наукам. Это стало заметно, когда они были еще детьми. Говорят, когда доктор уезжал из Болоньи с дипломатической миссией, одна из дочерей занимала его место в лекционном зале.
Новелла была так хороша собой, что, не желая отвлекать студентов от предмета, всходила на кафедру в густой вуали. Отсюда, должно быть, и рассказ об экране. Замуж Новелла вышла за преподавателя права Джованнн Ольдренди да Леньяно. Когда он по какой-то причине отсутствовал, она читала лекцию вместо него. Урбан V предложил ее мужу должность кардинала при условии, что Новелла уйдет в монастырь, но пара предпочла не расставаться. Жили они долго и счастливо, умерла Новелла в 1366 году.
Но не она была первой женщиной-профессором в Болонье. Первой была Битисия Годзадини, родившаяся в 1209 году. Она участвовала в конкурсе и завоевала первое место в гражданском и каноническом церковном праве. Последней знаменитой женщиной-лектором была Лаура Басси, родившаяся в 1711 году. Она, как и все ее предшественницы, выказывала замечательные способности с раннего детства. Будучи ребенком, удивляла взрослых беглым латинским языком и умением разбираться в метафизике. Когда ей исполнилось двадцать два года, ее принудили публично продемонстрировать свои таланты. Такая проверка академических знаний была популярна в Болонье на протяжении нескольких столетий. Рассказывают, что вышла она из испытания блестяще, хотя экзаменовали ее пять знаменитых ученых. Через несколько недель ей вручили приз за проявленные знания в области философии и предложили кафедру в университете. Интересовалась она и модным тогда направлением — опытами с электричеством, и было это еще до Гальвани, чья красивая статуя стоит перед университетом. Лаура Басси изобрела устройство, создающее электрические разряды, и пропускала их через лягушачьи лапки до того, как Вольта открыл контактную разность потенциалов. Когда доктор Бёрни посетил Болонью в 1770 году, он пришел к ней с рекомендательным письмом и долго беседовал. Было ей тогда «между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Несмотря на большую ученость и талант, в ней нет ничего мужского или самонадеянного». Она показала ему свои устройства, продемонстрировала электрические разряды и дала интересные комментарии. Когда доктор Франклин обнаружил связь между электричеством и молнией и опубликовал статью о проводниках, она сказала, что у нее были установлены на крыше института металлические прутья, но столь велика была тревога населения, что ей пришлось их снять, несмотря даже на одобрительное письмо, которое направил ей папа Бенедикт XIV.
Рассказали мне и о другой женщине, современнице Лауры Басси. В Болонье она заставила о себе заговорить. Это была Анна, жена меланхолического анатомического скульптора по имени Джованни Мадзолини. С тех пор как Болонья перешла под власть папы, он запретил препарирование человеческих трупов, и понадобилось изготавливать модели человеческих органов — из дерева и воска. Не знаю, вызвана ли была депрессия Джованни мыслью о том, что печень из самшита или почка из воска были не так полезны науке, как органы, вынутые из тел казненных преступников. Однако, стараясь подбодрить мужа, Анна занялась изучением анатомии и так преуспела в этом, что могла работать рядом с ним. Ее работами восхищались не меньше, чем моделями мужа. Она так проникла в предмет, что стала знаменитым лектором, преподавателем анатомии.
Весь отрывок.Болонья: Юридические школы Средневековья - Студенты Ренессанса - Женщины-профессора.
О художнике Бернини
Я часто думал, что на самом деле произошло между святым Франциском и девушкой.

@темы: история

---

Герберт Эрнест Бейтс (1905-1974) "Пунцовой розы лепесток уснул".

1.– ... Темнее глаз я не встречал. Вам кто-нибудь говорил об этом?
Никто, сколько она помнила, ей такого не говорил....
– Бесценная миссис Корбет. Да вы прелесть.
Никто, сколько она помнила, никогда не называл ее «прелесть». Никогда, на ее памяти, не была она ни для кого и «бесценной»....
2.– Так что это за история у Генри с женой бакалейщика? Говорят, она здесь торчит с утра до ночи.
– Что ты, у Генри? С какой женой?
– Бакалейщика вроде бы – не знаю. Да ты разве не слыхал?
– Нет, что ты. Не может быть. Чтобы у Генри – и женщина?
– А что? Думаешь, нет?
– Никогда не поверю. Только не у Генри. Он же от мухи последней сбежит, если она женского пола.
– Так ведь женский пол – они все назойливые как мухи.

Клара Корбет, у которой темно-карие глубоко посаженные глаза неподвижно глядели на того, кто с ней разговаривал, а заурядного оттенка каштановые волосы ровной ниточкой разделял прямой пробор, твердо верила, что жизнь ей спасла в войну, дождливой черной ночью, защитная накидка, какие выдавали бойцам гражданской противовоздушной обороны.

От взрыва бомбы ее, с вихрем огня и пыли, в одно мгновенье выбросило из окна, у которого она несла дежурство, и швырнуло на мокрую мостовую. Каким-то чудом край накидки, подхваченный взрывной волной, окутал ей голову, заслонил и уберег глаза. Поднявшись цела и невредима, она вдруг поняла, что эта накидка могла бы стать ей саваном.

– Поторопись, время ехать в Мейфилд-корт. Заберешь шесть пар куропаток и двух зайцев… Да завези по дороге почки и филей в Пакстон-манор. Давай туда первым делом. У них сегодня к обеду гости.

Она и теперь, развозя мясо по домам, неукоснительно надевала в дождливую погоду все ту же старую маскировочную накидку, словно из опасения, как бы ее когда-нибудь, где-нибудь снова не выбросило взрывом из окна, бесповоротно и уже навсегда. Неровные, зеленые с желтым пятна маскировочной ткани всякий раз придавали ей сходство с мокрой, неуклюжей лягушкой, замечтавшейся под дождем.

Неукоснительно муж ее Клем стоял за прилавком мясной лавки в котелке, угодливо приподнимая его перед особо чтимыми покупателями и обнажая желтоватую, жирно лоснящуюся лысину. У Клема была улыбочка в полгубы и привычка твердить, что война прикончила торговлю мясом.

Почти никто уже в здешних, довольно глухих гористых местах, где большие леса перемежаются меловыми пустошами, поросшими утесником, и терном, и редкими тисами, не доставлял покупки в дальние дома. Это попросту не оправдывало себя. Только Клем Корбет, который одной рукой льстиво снимал перед покупателем шляпу, а сам тем временем медлил отнять с весов большой палец другой руки, по-прежнему видел в этом смысл.

– Будет день, господа опять понаедут. Хорошие господа, с понятием. Помяни мое слово. Природное дворянство. По ним и надо потрафлять. По благородным. Которым подавай фазанов с куропатками. А не таким, кому и колбаса сойдет да баранья шея.

Безропотно, почти покорно Клара садилась каждый день в старенький автофургон, поставив сзади корзинку и эмалированный лоток с кровавыми, ловко завернутыми кусками мяса, и, по лесам, по горам, объезжала окрестность. Зимой, когда листва на деревьях редела, за буковой чащобой, наброшенной, точно огромная медвежья доха, на меловые плечи холма, порой безжизненно торчали вверх трубы опустелого дома, дворянской усадьбы, покинутой хозяевами. Летом меловые склоны обращались в цветущий сад: желтел зверобой, распускалась душица, колыхались бессчетные розовато-лиловые скабиозы и в дневную жару то и дело вспархивали над ними чуткие бабочки.

По этой окрестности, всегда укрытая в дождливые дни защитной накидкой, колесила она зимой и летом примерно с одним и тем же выражением лица. Запавший, покорный взгляд привычно скользил по лесу, по узким проселкам под снегом или ковром примул, по летнему цветенью пустошей, как будто со сменой времен года в них ничего не менялось. Ее дело было просто доставить мясо – постучаться или позвонить в кухонную дверь, поздороваться, а потом сказать спасибо и молча уехать на фургоне, под прикрытием своей маскировки.

Неизвестно, посещали ее или нет временами мысли о лесе, о полыхающих меловых прогалинах, где горят знойным летом огоньки земляники, о больших домах, пустующих в забвенье посреди буковой чащи; во всяком случае, она ни с единой душой не делилась ими. Откроются когда-нибудь снова запертые дома – и пускай откроются. Вернутся назад, как говорит Клем, денежные, с понятием, господа заказывать снова двойную говяжью вырезку и седло барашка, требовать филейную часть дичины – и пускай себе вернутся.

Вот и все.

Если что, надо думать, Клем будет знать, как себя вести в этом случае. Клем – он бывалый человек, толковый, дошлый; отличный мясник и отличный делец. Клем знает, как вести себя с хорошими господами. Клем, было время, поставлял, как до него – его отец и дед, наилучшие деликатесы для званых вечеров, завтраков на охоте, герцогских обедов и полковых пирушек. Может быть, для дворянства, как говорил Клем, и настала тяжелая полоса. Но в конце концов придет день, и тонкость понятий обязательно снова возьмет свое, и в жизни опять утвердится издавна заведенный порядок. Торговлю мясом война, возможно, чуть не погубила, но погубить хороших господ – не могла. Они, как Клем говорил, все это время были, где-то там. Они – основа основ, истинно стоящие люди; дворянство.

– Ну, что я тебе говорил? – объявил он однажды. – В точности так и есть. Бельведер открывают. Кто-то купил Бельведер.

Она знала про Бельведер. Небольшой и давно опустелый, Бельведер был из тех домов, чьи трубы в зимнее время безжизненно, как могильные камни, торчали над вершинами буков. Шесть лет на имении Бельведер золой и гарью расписывалась армия.

– Видишь, в точности как я говорил, – сказал Клем еще через два дня, – только что звонил хозяин Бельведера. Возвращается порядочная публика. К нам поступил заказ из Бельведера.

Когда она подъехала к Бельведеру в то утро, цветы на меловых склонах мокли под проливным, томительно-теплым дождем. На ней, как всегда в дождливую погоду, была та же старая, военного времени, накидка; в задке фургона, на эмалированном лотке, были разложены «сладкое мясо», рубец, печенка.

Высоко на горе, желтым оштукатуренным фасадом к долине, стоял дом с окнами, обнесенными воздушными железными балкончиками под зелеными железными козырьками.

– А, поставщица пропитания! Поставщица провианта! Поставщица от Корбета, да? – сочным, мягким голосом отозвался на ее звонок в кухонную дверь мужчина лет сорока пяти, без пиджака, дородный, подвязанный синим в полоску фартуком. – Входите, пожалуйста. Вы ведь от Корбета, верно?

– Я – миссис Корбет.

– Очень приятно. Заходите же, миссис Корбет, заходите. Не стойте под дождем. На дворе такая гадость, промокнете – и крышка. Входите. Снимайте вашу накидку. Хотите сырную палочку?

Розовое лицо его было припудрено мукой. К пухлым, мягким пальцам пристали шмотья теста.

– Вы подоспели в самое время, миссис Корбет. Я как раз собирался кинуть в плиту эти злосчастные изделия, но теперь послушаем, какого вы о них мнения.

Широким жестом он вдруг поднес к ее лицу тарелку свежих, еще теплых сырных палочек.

– Вот попробуйте, миссис Корбет. Попробуйте и скажите.

Застенчиво, с привычной покорностью, не поднимая карих глубоких глаз, она взяла сырную палочку и откусила.

– Скажите, невозможная гадость?

– Очень вкусно, сэр.

– Говорите честно, миссис Корбет, – сказал он. – Честно и прямо. Если противно в рот взять, так и скажите.

– По-моему…

– Знаете что, миссис Корбет, они пойдут куда лучше под рюмочку хереса. Определенно. Выпьем с вами по рюмке слабенького сухого хереса и поглядим, как с ним сочетается это тесто.

За хересом, сырными палочками и разговором – а говорил, главным образом, он один – у нее не было особой возможности вставить хотя бы слово. С недоумением наблюдала она, как он, внезапно забыв о сырных палочках, отвернулся к кухонному столу, к миске с мукой и доске для раскатки теста.

С неожиданным изяществом он прошелся пальцами по краям тонкой сырой лепешки, разостланной на плоской коричневой посудине. Рядом бледно-розовой горкой лежали очищенные шампиньоны.

– Вот это будет вкуснота. За это я спокоен. Обожаю заниматься стряпней. А вы?

Не находясь, что ответить, она наблюдала, как он повернулся к плите и стал распускать в кастрюльке масло.

– Croute aux champignons, – сообщил он. – Своего рода пирог с грибами. Есть вещи, про которые знаешь, что они тебе удаются. Это я всегда люблю готовить. Объеденье – вы, естественно, и сами знаете, да? Конец света.

– Нет, сэр.

– Только не говорите мне «сэр», миссис Корбет. Меня зовут Лафарж. Генри Лафарж. – Он повернулся налить себе хересу и впился в нее сероватыми, навыкате, глазами. – Вам, наверное, страшно неудобно в этом злосчастном дождевике? Отчего бы его не скинуть на время?

Эти слова, хотя и сказанные необидным тоном, несколько ошарашили ее. Ей в голову не приходило, что накидку можно назвать злосчастной. Это была незаменимая, очень практичная, ноская вещь. Она прекрасно служила своему назначению, и, вновь недоумевая, миссис Корбет спустила ее с плеч.

– Вы думаете, я сглупил? – продолжал он. – С этим домом, я хочу сказать? Друзья в один голос говорят, что я сделал глупость. Конечно, он в жутком состоянии, это ясно, но мне думается, над ним стоит поколдовать. Вы не согласны? Вы думаете, я сглупил?

Она не могла отвечать. Ею внезапно, мучительно, овладела неловкость за старое коричневое платье, надетое под накидкой. Сконфуженно она сложила руки, безуспешно пытаясь прикрыть его от взгляда.

К счастью, однако, взгляд его был устремлен в окно, на дождь.

– Как будто бы унимается наконец, – объявил он. – А когда так, я вам смогу перед тем, как вы уедете, показать вид снаружи. Вы обязательно должны посмотреть на вид снаружи, миссис Корбет. Упоительное запустенье. До того упоительное, что прямо-таки наводит на мысль о Строберри-Хилле [1]. Понимаете?

Она не понимала и снова перевела взгляд на свое коричневое платье, обтрепанное по краям.

Вскоре ливень начал стихать и кончился, только с могучих буков, осеняющих дом, еще продолжало капать. Соус для croflte aux champignons почти поспел; Лафарж обмакнул в него мизинец и сосредоточенно облизал, глядя на деревья, роняющие капли летнего дождя.

– В основном, сам его собираюсь красить, – сказал он. – Так интересней, вы не находите? Больше простора творчеству. Нам чрезвычайно, по-моему, недостает в жизни творческого подхода, а по-вашему? Глупо все самое увлекательное перекладывать на челядь и прислугу, вы не находите?

Поливая соусом грибы, он взглянул на нее с подкупающей вопросительной улыбкой, которая не требовала ответа.

– Итак, миссис Корбет, идем наружу. Вы должны посмотреть на вид снаружи.

Машинально она потянула на себя накидку.

– Не понимаю, отчего вам жаль расстаться с этой несчастной накидкой, миссис Корбет, – сказал он. – Я лично в тот самый день, как кончилась война, торжественно устроил всей этой рухляди грандиозное сожжение.

В засыпанном золой саду, где из кустистых дебрей травы вперемешку с крапивой, перевитых плотными белыми граммофончиками повилики, поднимались многолетние одичалые розы, он показал ей южный фасад дома с заржавелыми козырьками над окнами и изящными железными балкончиками, оплетенными ежевикой и шиповником.

– Сейчас, конечно, на штукатурку нельзя смотреть без содрогания, – сказал он, – но из-под моих рук она выйдет гладкой и розовой, как кожа младенца. Того оттенка, который часто видишь в Средиземноморье. Вы понимаете меня?

Всю западную стену укрыли без остатка ненасытные глянцевые плети плюща, ниспадающие с крыши пунцово-зеленой завесой, осыпанной дождем.

– Плющ уберут на этой неделе, – сказал он. – На плющ не обращайте внимания. – Он помахал в воздухе пухлыми, мучнисто-белыми руками, сжимая и разжимая пальцы. – Вообразите здесь розу. Черную розу. С огромными цветами глубокого красно-черного тона. Какие носят на шляпе. Знаете этот сорт?

Опять она поняла, что ответа ему не требуется.

– В летний день, – продолжал он, – цветы будут рдеть на фоне стены, как бокалы темно-красного вина на розовой скатерти. Согласитесь, разве не полный восторг?

Оглушенная, она смотрела на спутанные каскады плюща, на полчища рослого осота, больше обычного теряясь в поисках нужного слова. Торопливо соображая, как бы сказать, что ей пора ехать, она услышала:

– Что-то еще мне вам надо было сказать, миссис Корбет, только сейчас не вспомню. Что-то страшно существенное. В высшей степени.

Внезапно на мокрый бурьян, на заржавелые козырьки, на лягушачьи пятна Клариной накидки брызнуло солнце, словно бы принеся и Лафаржу мгновенное озаренье.

– Ах да – сердце, – сказал он. – Вот что.

– Сердце?

– У нас что сегодня? Вторник. В четверг я бы вас просил привезти мне лучшее из ваших сердец.

– Моих сердец?

Он рассмеялся, и опять необидно.

– Телячье, – сказал он.

– А-а! Ну понятно.

– Известно ли вам, что сердце на вкус совсем как гусятина? Как гусиная кожа? – Он запнулся, снова рассмеялся и по-свойски тронул ее за руку. – Нет-нет. Так не годится. Это уж чересчур. Так не скажешь. Нельзя сказать – сердце как гусиная кожа. Вы согласны?

Ветки буков всколыхнул ветерок, стряхивая по длинным солнечным желобам бисер дождя.

– Подать его под клюквенным соусом, – сказал он, – да к нему горошка молоденького да молодой картошечки – ручаюсь, никому не отличить.

Они уже дошли опять до кухонного крыльца, где она оставила мужнину корзину.

– Побольше нужно фантазии, вот и все, – говорил он. – На сердце смотрят с пренебрежением, а это царский продукт, уверяю вас, если знаешь, как с ним обращаться.

– Мне, наверное, правда пора, мистер Лафарж, – сказала она, – а то ничего не успею. Вам сердце понадобится прямо с утра?

– Нет, можно и днем. Пойдет на вечер, к ужину для двоих. Будет всего один приятель да я. А вообще я собираюсь без конца принимать гостей. Без конца – первое время скромно, прямо на кухне, в свинушнике. Потом, когда дом будет готов, – на широкую ногу, закачу грандиозное новоселье, пир на весь мир.

Она взяла корзину, машинально поправила на плечах накидку и начала было:

– Хорошо, сэр. Днем привезу…

– Очень мило с вашей стороны, миссис Корбет. Будьте здоровы. Ужасно мило. Давайте только без «сэров» – мы же теперь друзья. Просто Лафарж.

– До свиданья, мистер Лафарж.

Она была на полпути к машине, когда он крикнул вдогонку:

– Да, миссис Корбет! Если вы позвоните и никто не ответит, то я, скорей всего, вожусь с ремонтом. – Он махнул пухлыми мучнисто-белыми руками в направлении плюща, козырьков, заржавелых балкончиков. – Вон там – вы знаете.

В четверг, когда она, на сей раз без накидки, вновь подъехала к дому во второй половине дня, стояла духота; в воздухе парило. Под буками, по меловым обнажениям на опушках желтым пламенем пылал на солнце зверобой. В вышине над долиной, далекие, легкие, безмятежно повисли редкие белые облака.

– Плющ срубили, а в нем – тысяча пустых птичьих гнезд, – крикнул с одного из балкончиков Лафарж. – Форменное светопреставленье.

В темно-синих свободных брюках и желтой открытой рубашке, с синим шелковым шарфом на шее, в белой панаме, он помахал ей малярной кистью, розовой на конце. Сзади, уже не обремененная плющом, подсыхала на солнышке блекло-розовая, как промокашка, стена.

– Я положила сердце на кухне, – сказала она.

На это не последовало реакции – как, впрочем, и на отсутствие накидки.

– Штукатурка оказалась, как ни странно, в очень приличном состоянии, – сказал он. – А как вам цвет? Вы его видите первой. Не темновато?

– По-моему, очень хорошо.

– Говорите откровенно, миссис Корбет. Будьте предельно откровенны и придирчивы, не стесняйтесь. Выскажите напрямик ваше мнение. Не чересчур темно?

– Может быть, самую малость.

– С другой стороны, необходимо вообразить себе на этом фоне розу. Вы не знаете, разводит кто-нибудь эти чудесные черно-красные розы?

Она стояла задрав к нему голову.

– Как будто нет.

– Жалко, – сказал он, – будь у нас роза, можно было бы посмотреть, каково впечатление… Однако душа просит чаю. Не хотите ли выпить чашечку?

На кухне он занимался приготовлением чая с неторопливой ритуальной скрупулезностью.

– Китайский способ, – приговаривал он. – Сначала совсем чуть-чуть воды. Потом подождать минуту. Подлить еще водички. Снова подождать. И так далее. В общей сложности шесть минут. В этом весь секрет – добавлять воду по каплям и с перерывами. Отведайте-ка вот это. Сладкий пирожок собственного изобретения, на кислом молоке.

Она прихлебывала чай, жевала пирог и глядела на сырое сердце, которое положила раньше в миску на кухонном столе.

– Страшно мило, что вы остались поговорить со мной, миссис Корбет. Я со вторника, когда вы приезжали, еще ни единым словом ни с кем не перемолвился.

Тогда, впервые, она решилась задать ему вопрос, который ее волновал:

– Вы здесь совсем один живете?

– Абсолютно – но когда приведу дом в порядок, буду толпами принимать у себя друзей. Косяками.

– Великоват этот дом для одного.

– А пойдемте посмотрим комнаты? – сказал он. – Кой-какие из них я отделал, до того как въезжать. Спальню, например. Давайте сходим наверх.

Наверху длинным – до полу – открытым окном под козырьком смотрела в долину просторная комната с обоями сизого цвета и темно-зеленым ковром.

Он вышел на балкон, вдохновенно раскинув руки.

– Здесь у меня будут крупные цветы. Ворсистые, толстые. Петуньи. Расхристанные. Бегонии, фуксии – в таком духе. Безудержное изобилие.

Он оглянулся на нее.

– Жаль, нет у нас этой большой черной розы.

– Я прежде носила шляпу с такой розой, – сказала она, – теперь, правда, больше не ношу.

– Как мило. – Он шагнул назад в комнату, и она вдруг во второй раз остро ощутила нестерпимую затрапезность своего шерстяного коричневого платья.

Стыдясь, она опять сложила руки на животе.

– – Думаю, мне пора ехать, мистер Лафарж. Будет что-нибудь нужно на конец недели?

– Еще не знаю, – сказал он. – Я позвоню.

Он на мгновение задержался в проеме окна, глядя ей прямо в лицо с удивленным и пристальным вниманием.

– Миссис Корбет, я наблюдал только что поразительную вещь. Когда стоял на лестнице и у нас шел разговор о розе. Вы смотрели на меня снизу, и впечатление было такое, будто на вашем лице не стало глаз, до того они у вас темные. Темнее глаз я не встречал. Вам кто-нибудь говорил об этом?

Никто, сколько она помнила, ей такого не говорил.

В субботу утром она привезла ему бычий хвост и почки.

– Почки изображу под sause madere [2], – сказал он. – Еще и подожгу его, пожалуй.

Он лепил на кухонном столе ржаные хлебцы, посыпая их сверху маком; оторвавшись от них, он увидел, что она держит в руках пакет из грубой бумаги.

– Это просто роза с моей шляпы, – сказала она. – Я думала, может, вам пригодится для пробы…

– Бесценная миссис Корбет. Да вы прелесть.

Никто, сколько она помнила, никогда не называл ее «прелесть». Никогда, на ее памяти, не была она ни для кого и «бесценной».

Через несколько минут она стояла на балконе за окном его спальни, прижимая темно-красную розу со своей шляпы к свежей розовой стене. Он стоял внизу, в бурьяне, вскормленном золой, и оживленно, восторженно жестикулировал.

– Восхитительно, дорогая моя. Божественно. Это надо видеть. Вы должны обязательно спуститься посмотреть.

Она пошла вниз, оставив розу на балконе. Через несколько секунд он стоял на ее месте, а она внизу, в саду, глядела, какое впечатление производит ее темно-красная роза на фоне стены.

– Ну, как вам? – крикнул он.

– Прямо совсем настоящая, – сказала она. – Как будто ожила.

– То-то! А представляете себе это зрелище следующим летом? Когда действительно все будет настоящее. Когда их тут расцветет много-много, десятки!

Картинным жестом он бросил ей розу с балкона. Безотчетно она вскинула руки, пытаясь ее поймать. Но роза упала в дремучие заросли осота.

Он необидно, как и прежде, рассмеялся.

– Я так вам благодарен, бесценная миссис Корбет, – крикнул он. – Сказать не могу, как благодарен. Вы так внимательны. У вас такой прекрасный вкус.

Опустив глаза, не зная, что сказать, она достала розу из гущи осота.

Весь ласковый август, полный мягкого света, который, казалось, отражался от пересохших меловых делянок овса, пшеницы, ячменя прямо под горой, запущенный дом постепенно хорошел, выделяясь сначала среди буков сплошным розовым пятном. К сентябрю Лафарж взялся за балконы, покрасив их в нежно-серый, как крыло морской чайки, цвет. Скоро окрасились в серое и козырьки, повиснув над окнами подобно половинкам морских раковин. Стали серыми также двери и окна, придав дому под массивными сводами буковых ветвей изящество и легкость.

День ото дня наблюдала она это преображенье, доставляя Лафаржу то почки, то рубец, то печень, «сладкое мясо», телячьи ножки, телячьи головы и сердце, которое, как он утверждал, не отличить по вкусу от гусиной кожи.

– Потрохам, – любил он повторять ей, – совершенно не отдают должного. Люди слишком высокомерны в подходе к потрохам. Вечная задняя нога или лопатка – это проклятье какое-то. Что может быть вкуснее «сладкого мяса»? Или телячьей головы? Или хотя бы требухи? У немцев, миссис Корбет, есть способ готовить требуху – это такое получается, что я не знаю… манну, можно подумать, ешь небесную, тает во рту. Вы, душенька миссис Корбет, мне как-нибудь на днях непременно привезите требухи.

– Я раздобыл-таки и розу, – возбужденно сообщил он ей однажды. – Выписал по каталогу. Называется, «Chateau Clos de Vougeot» [3] и точь-в-точь похожа на розу с вашей шляпы. Глубокого темно-красного цвета, как бургундское.

Все это время, когда, как бывает поздним летом, установилась тихая, ясная погода, ей не было надобности надевать накидку. Правда, у нее и в мыслях не было ее выбрасывать. Ее только смущала мысль об обтрепанном коричневом платье, и она вскоре сменила его на другое, темно-синее, которое много лет надевала по воскресеньям.

К октябрю, когда весь дом снаружи преобразился, у нее появилось ощущение, что и она некоторым образом причастна к этому. У нее на глазах завесы плюща с тысячей птичьих гнезд уступили место чистой розовой штукатурке. Козырьки из ржавых жестяных лоханок зеленого цвета превратились в изящные половинки морских раковин, а балкончики из облезлых курятников – в нежно-серые клетки для райских птиц. Как не умела она выразить чувства, которые испытывала к полям, буковым рощам, желтым разливам зверобоя по меловым прогалинам и смене времен года, так не умела и тут. Говорила только: «Да, мистер Лафарж, по-моему, красиво. Очень хорошо, мистер Лафарж. Дом прямо ожил».

– И в основном, благодаря вам, душенька, – говорил он на это. – Вы мне дарили вдохновенье. Снабжали меня дивными яствами. Вы помогали. Высказывали суждения. Розу привозили для стены. У вас такой прекрасный врожденный вкус, миссис Корбет, дорогая.

Изредка он снова заводил речь о ее глазах, какие они темные, как прямо и неподвижно глядят на того, кто с нею говорит.

– Замечательные у вас глаза, миссис Корбет. Взгляд – просто необыкновенный.

К ноябрю погода испортилась. Дни шли на убыль, сеялся дождь, и нескончаемым золотисто-медным дождем осыпалась с буков листва. В доме вывели наружу освещение, спрятав лампочки под балконами и козырьками.

Ей довелось наблюдать его эффект первый раз лишь в середине ноября, когда Лафарж встретил ее однажды в ранних сумерках порывом неистового возбуждения.

– Миссис Корбет, дорогая, меня осенила невероятная мысль. В следующую субботу я устраиваю новоселье. Съедутся мои друзья, так что нам еще с вами предстоит потолковать о сердцах, печенках и всякой прочей вкусной всячине. Но не о том, собственно, речь. Вы только выйдите наружу, милая миссис Корбет, выйдите на минутку.

В саду, под темными, облетающими деревьями, он включил свет.

– Вот, душенька!

Вспыхнуло электричество, и в тот же миг розовые стены и серые, как перышки, козырьки, двери, окна, балкончики невиданно и чудесно преобразились. У нее занялось дыхание.

В первые мгновенья дом как будто парил в ранних сумерках на фоне полунагих деревьев, и своим особенным, приподнято-сочным голосом он сказал:

– Но это, милая, еще не все, далеко не все. Вы понимаете, прибыла роза. Ее доставили сегодня утром. Тогда-то и блеснула у меня эта счастливая идея – эта, образно говоря, чудесная догадка на Дарьенской вершине [4]. Вы не улавливаете?

Она не улавливала.

– Я посажу ее, – сказал он, – в присутствии гостей.

– А-а. Да, это хорошо.

– Но и это, милая, не все. То ли еще будет. Момент трепетной истины еще впереди. Неужели вы не догадываетесь?

Она и теперь не догадывалась.

– Я хочу, чтобы вы привезли с собой на вечер вашу розу, – сказал он. – Мы прикрепим ее к кусту. И тогда, при электрическом свете, на фоне розовых стен…

У нее опять занялось дыхание, на этот раз от испуга.

– Я? – сказала она. – К вам на вечер?

– Ну конечно, душенька. Конечно.

– Мистер Лафарж, как я могу приехать к вам на вечер…

– Если вы не приедете, голубушка, вы меня навсегда обидите, смертельно, непоправимо и бесповоротно.

Она почувствовала, что дрожит.

– Но это невозможно, мистер Лафарж. У вас будут друзья…

– Бесценная миссис Корбет. Вы тоже мой друг. Это не подлежит обсуждению. Вы непременно приедете. Вы привезете розу. Мы прикрепим ее к кусту, и это будет божественно. Соберутся все друзья. Вам должны очень понравиться мои друзья.

Она не стала противиться – не стала даже отвечать. Смотрела темными смиренными глазами на розовые стены дома в ярком электрическом свете с таким ощущением, словно это ее поместили перед операцией под дуговой свет – обнаженной, недвижимой и совершенно беспомощной.

В субботу вечером, когда она, в накидке и с розой в бумажном пакете, ехала к его дому, шел дождь. Но к тому времени, как дорога пошла в гору, «дворники» стали ей не нужны, а вскоре на небо высыпали звезды.

Возле дома было такое скопление машин, что она некоторое время стояла снаружи, не решаясь войти. От замешательства и страха она забыла, что накидка все еще на ней. Лишь в последний момент спохватилась, сняла ее, свернула и сунула в фургон.

На кухне ей невольно пришло в голову, что дом сейчас напоминает клетку, в которую набилась орава лопочущих, галдящих обезьян. В растерянности она остановилась, обводя взглядом подносы, уставленные рюмками, ряды бутылок, бесконечные тарелки с красиво убранными кусочками краба, креветками, маслинами, орешками, ломтиками колбасы.

Покуда она так стояла, вошла женщина, с металлическим голосом, длинным желтым мундштуком и большим вырезом, из которого, словно две дыни, выступали белые твердые груди, и, перед тем как унести поднос с рюмками, взяла одну и быстро осушила ее.

– Просачивайтесь в комнаты, милая. Гость циркулирует сплошным потоком, чтоб его. Остается только плыть по течению.

С опаской миссис Корбет стала у двери в гостиную, держа бумажный пакет с розой и глядя, как лопочут, жуют и потягивают вино лица, проплывающие перед ней в дымном воздухе.

Добрых двадцать минут прошло, пока на кухню не забежал за закусками Лафарж и случайно не обнаружил ее там, стоящую недвижимо, с устремленными в одну точку глубоко посаженными глазами.

– Это вы, бесценная миссис Корбет! Ну где же вы? Я всем уши про вас прожужжал, а вас нет и нет. Пойдемте, я вас познакомлю. Все уже знают о вас. Все до единого!

Ее потянули вперед, и, молча, оступаясь, она дала увлечь себя в гущу чужих лиц.

– Анджела, моя прелесть, хочу тебя познакомить с миссис Корбет. Изумительная женщина. Само очарование. Она у меня зовется «мой специалист-сердечник».

Безгрудая девица с волосами цвета пакли и челкой ниже бровей, подстриженной под горшок, оглядела ее большими, впалыми, нездоровыми глазами.

– Вы правда специалист-сердечник? А где вы практикуете?

Не давая Кларе времени ответить, подошел человек в черной рубашке при оранжевом галстуке и с щетинистой морковно-рыжей бороденкой.

– Святители, что за сброд! Откуда только Генри их выкапывает? Айда отсюда в местную пивнуху. Эта страшная женщина Форбс всех подряд, как водится, заговаривает до смерти.

Не потрудившись извиниться, девица с впалыми глазами пошла вслед за ним. Лафарж тоже куда-то исчез.

– Я вас нигде не мог раньше видеть? Мы не встречались где-нибудь? Мне почему-то кажется, что да. – Молодой человек с цыплячьим пухом рано поредевших волос и блуждающими красноватыми глазами, чем-то похожий на горностая в летнем меху, потянул из рюмки вино, пыхнул сигаретой и вперился в нее подрагивающим пустым взглядом.

– Давно знаете Генри? Почти не меняется, правда? Как подвигается это самое? Опус, я хочу сказать? Заветное творенье? Ему, конечно, никогда его не закончить. Таким, как Генри, это не дано.

Она не сразу поняла, что означает этот пустой блуждающий взгляд. Молодой человек пролил содержимое рюмки себе на руки, на пиджак, на желтый галстук дудочкой. Он двинулся прочь размашисто и нетвердо, и она услыхала звон стекла, разбитого о стул. Это прошло незамеченным, как будто на пол уронили булавку.

Но вот в ее сознание вторглось чье-то насмешливое хрюканье, потом ответное хихиканье, потом слова:

– Что это там за история с розой?

– А пес его знает.

– Очередной номер Генри.

Огромный мужчина в костюме из грубого толстого твида стоял, широко расставив ноги, и сотрясался от хрюкающего смеха. То и дело он выпрямлялся и пил, время от времени запуская руку под толстую черную с желтым ковбойку и почесывая волосатую грудь.

Сделав несколько торопливых глотков, он зашептал:

– Так что это за история у Генри с женой бакалейщика? Говорят, она здесь торчит с утра до ночи.

– Что ты, у Генри? С какой женой?

– Бакалейщика вроде бы – не знаю. Да ты разве не слыхал?

– Нет, что ты. Не может быть. Чтобы у Генри – и женщина?

– А что? Думаешь, нет?

– Никогда не поверю. Только не у Генри. Он же от мухи последней сбежит, если она женского пола.

– Так ведь женский пол – они все назойливые как мухи.

Снова, при этой реплике, раздались взрывы нутряного, смачного гогота.

– Возможно, я полагаю – вполне возможно. Тоже способ заполучить покупателя.

Она стояла потерянная, как во сне, половину не слыша, не воспринимая. Обрывки разговоров проносились мимо ее озадаченного лица с легким звоном, точно осколки стекла.

– Кто-нибудь знает, где здесь одно местечко? Раздобудь мне выпить, дорогой, пока я схожу. Только не хереса. Джина. Херес препакостный.

– У бакалейщика куплен, вероятно.

Слышно было, как дама с желтым мундштуком, опираясь вытянутой длинной рукой о камин и неряшливо роняя себе на грудь серый пепел, с элегантным шипеньем осуждает кого-то за стервозность.

– Хотя, в общем-то, все мы стервы, верно? – говорила она. – В той или иной степени. Но она – это нечто.

– Она вас к себе не приглашала? Зовет к обеду, если ей кто-то необходим для ровного счета, вы приезжаете, а у порога к вам выходят и объявляют, что надобность в вас отпала. Да-да, я не преувеличиваю!

– Неприличная особа. Что ж, бедный Алекс, – он теперь это знает.

– В том-то и беда, черт возьми, что, когда наконец все знаешь, уже ничего не изменить.

Воздух вокруг как бы курился от непрестанных белых выхлопов. Клара в конце концов двинулась прочь и столкнулась с возбужденным, разгоряченным Лафаржем, который, в свою очередь, старался протиснуться мимо толстой женщины в черных брюках, с обвислыми, как у ищейки, брылами и блестящими белокурыми волосами, по-мужски напомаженными и зализанными назад.

– Вот вы где, миссис Корбет. Ничего-то вы не выпили. И не съели. Ни с кем не познакомились.

Рядом проталкивался сквозь толпу какой-то мужчина, и Лафарж схватил его за руку.

– Зигфрид. Миссис Корбет, это мой друг Зигфрид Паско. Зигфрид, старина, держи ее за руку. Пригляди тут за ней, пока я принесу ей вина. Это наша милая миссис Корбет, кумир сердцеедов. – Он смеясь сжал локоть миссис Корбет – у него матушка Вагнером бредила, потому и назвала его «Зигфрид». Стойте здесь и не двигайтесь!

Теплый и бескостный предмет, вроде неоперившегося птенца, скользнул к ней в руку. Потом вяло выскользнул назад, и она, подняв голову, увидела пухлый, без морщин, лунообразный лик, младенческий и почти бескровный, взирающий на нее сверху вниз с брюзгливой и напряженной застенчивостью из-под тщательно завитой каштановой шевелюры. После чего, в миг затишья, услышала, как голос Паско, точно моторчик с неисправным зажиганием, силится выговаривать по складам слова, шлепая надутыми губами:

– Какого в-в-вы мнения об Элиоте [5]?

Она не знала, что ответить; никого по имени Элиот среди известных ей людей она припомнить не могла.

На ее счастье, вернулся Лафарж, неся рюмку хереса и тарелку с ломтиками мяса, изящно свернутыми в трубочку с винно-красным желе в середине.

– Это, – сообщил он ей, – и есть сердце. Да, миссис Корбет, то самое, ваше. Обыкновенное, простое сердце. Попробуйте, душенька. Берите вилку. Попробуйте и сами убедитесь, что это сущая манна. Херес я подержу.

Она стала есть холодное сердце. Клюквенный соус выдавился из мясной трубочки и потек по подбородку; она едва успела в последний момент подхватить его вилкой.

Сердце, как ей показалось, больше всего по вкусу напоминало сердце, и ее привел в замешательство вопрос Лафаржа:

– Ну, объеденье?

– Очень вкусно.

– Великолепно. Я рад…

В необъяснимом, беспардонном приливе равнодушия он круто повернулся и отошел. Но не минуло и пяти секунд, как появился снова, говоря:

– Зигфрид, дружочек, через пять минут будем сажать розу. Ты не возьмешься помахать лопатой? Дождь перестал. Откроем настежь двери, включим свет и устроим театральное представленье. Все высыпят наружу…

И он второй раз исчез в скопище лопочущих лиц, забрав с собой ее рюмку с хересом, а когда она отвела глаза в сторону, то обнаружила, что Зигфрид Паско тоже скрылся.

– Что на Генри нашло, не понимаю? Мне сказали, она – жена мясника. Не бакалейщика, как выясняется.

– Говорю тебе, очередные фокусы. Ты же знаешь, как у нас все умеют раздуть. Дурака валяет, и только.

Она поставила наконец тарелку на ближний столик и стала сквозь хмельную толчею пробираться в сторону кухни. Там, к счастью, никого не оказалось. Внезапно обессилев, в безнадежном смятении и тоске, она присела на стул посреди разоренья, один на один с объедками валованов, тартинок, соленого печенья, под холодными взглядами фаршированных яиц. Гомон в большой гостиной нарастал, подобный нестройному и взбудораженному ропоту заблудших, которые попались в западню и, не находя дороги, обезумев, вслепую рвутся на волю.

Из этого сумбура звуков родился вдруг согласный вздох, точно распахнулись ворота и заблудшим узникам можно теперь благополучно идти своей дорогой. На самом деле это был вздох изумления, когда Лафарж включил наружный свет; вслед за тем до нее донеслось дружное шарканье ног: народ повалил на воздух, в сад, омытый дождем.

Не двигаясь, она сидела одна за кухонным столом, стиснув в руках пакет с розой. Из сада то и дело доносились всплески бурного и насмешливого веселья. Какой-то остряк зычно крикнул: «Дорогу могильщикам! За лопаты, ребята!» – и веселый кошачий концерт возобновился с удвоенной силой.

Из этой сумятицы вдруг возник голос Лафаржа, капризный голос ребенка, требующего игрушку:

– А роза! Милые мои, а как же роза! Где она? Без розы никак нельзя.

Машинально она встала из-за стола. Еще до того, как голос Лафаржа, теперь где-то близко, позвал ее, она уже шла, неся бумажный пакет, по опустевшей гостиной к открытым дверям.

– Миссис Корбет! Миссис Корбет! А, вот и вы, дорогая!

Куда вы пропали? Ну, слава богу – ах вы душка, у вас и роза с собой!

Она почти не заметила, как он взял ее за руку. Почти не слышала его слов, когда ступила под белый, слепящий свет электрических ламп, укрепленных на ярких розовых стенах:

– Нет, миссис Корбет, непременно. В конце концов, милая, ведь это ваша роза. Я настаиваю. Иначе невозможно. В этом и заключается изюминка…

Она, как сквозь туман, заметила, что розовый куст, растопырив веером пять веток, уже стоит на отведенном ему месте у стены.

– Привяжете ее, голубчик, вот и все. Берите ленту. Мне посчастливилось достать ленточку как раз под цвет.

Сзади, когда она стояла на беспощадном свету, привязывая розу к ветке, обрушилась неистовая разноголосица одобренья. Кое-кто даже захлопал в ладоши, а давешний остряк, которому принадлежал призыв к могильщикам, внезапно, под громогласные взрывы хохота, бросил новый призыв:

– Черт возьми, Генри, да поцелуй же ее! Награди даму поцелуем! Имей совесть.

– Целуй, целуй! – закричали со всех сторон. – Давай, Генри! Целуй ее!

– Pour encourager les autres [6], – надрывался остряк. – Показ бесплатный.

Кто-то вдруг залихватски свистнул, другие подхватили, и она отвернулась, снова чувствуя себя оголенной и беспомощной под резким, холодным светом ламп. В ту же секунду губы Лафаржа неловко и вяло ткнулись ей в губы.

В ответ на это разразился новый шквал одобренья.

– Церемония окончена! – провозгласил Лафарж. Он неуверенно покачнулся, зазывая гостей обратно в дом: – Теперь все назад к котлу! К дарам колоса и лозы.

– Развезло Генри, – сказал кто-то. – Потеха. Шикарно получилось с поцелуем. Похоже, вечерок удался.

Она постояла в саду одна, держа пустой бумажный пакет. Неожиданно лампы на розовых стенах дома разом погасли, и только свет из окон падал на траву. Она постояла еще немного, затем ощупью подошла к стене, отвязала розу и положила обратно в пакет.

Съехав с горы на ровную дорогу, она свернула к первым воротам и остановилась, просто не зная, как ей иначе унять дрожь в руках. Долго стояла, ухватясь за борт фургона. В голове беспорядочно вертелись мысли о розе на стене, сердцах, похожих на гусиную кожу, о том, как Клем говорил, что дворянство еще вернется назад. Потом взяла из машины накидку и розу в бумажном пакете.

Когда пакет с розой был выброшен в кювет, она медленно натянула на себя накидку и заплакала. Плача, накрыла голову капюшоном, словно из страха, как бы кто-нибудь не подглядел ее слез, – и зарылась в него лицом, точно в саван.
Примечания

Название рассказа – строка из стихотворения Альфреда Теннисона (1809 – 1892) «Принцесса» из «Вступительной песни»:
Пунцовой розы лепесток уснул,
В аллее стройный кипарис притих,
В фонтане золотая рыбка спит,
Светляк проснулся. Пробудись со мной.
Серебряный павлин – как блик в ночи,
И ты, как блик, мерцаешь предо мной.
Под звездами Земля обнажена,
Ты сердце обнажаешь мне свое.
Метеорит пронзает темноту,
Так думами твоими я пронзен.
Всю нежность спрятав, лепестки сложив,
Льнет лилия к поверхности пруда.
И ты, моя любимая, прильни
К моей груди. И растворись во мне.

Перевод Романа Сефа
1

Дом Хораса Уолпола (1717 – 1797), образец романтического архитектурного стиля в духе ложной готики.

2

соусом с мадерой (франц.).

3

«Замок Кло де Вужо» (франц.). Кло де Вужо – знаменитые виноградники в Бургони.

4

Ссылка на сонет «По случаю чтения Гомера в переводе Чапмена» Джона Китса (1795 – 1821), где говорится о том, как Кортес, стоя в молчании на Дарьенской вершине, озирал просторы Тихого океана, меж тем как его солдаты переглядывались, пораженные чудесной догадкой.

5

Томас Стернз Элиот (1888 – 1965) – английский поэт, нобелевский лауреат.

6

Как пример другим (франц.).

Новеллы Г.Э.Бейтса

@темы: английская литература, рассказ

---

"Tango" - amazing dance of men (сцена из фильма Карлоса Сауры)

Видео взяла в этом посте
О фильме;Еще
К вопросу о происхождении танго:  Alicja zza lustra советовала "профи фильмы - "Танго-бар" 1935 и 1988 гг.", но я их не нашла.

@темы: музыка

---

Морель и Сен-Лу. Сцена из балета по Прусту.Paris Opera - 2007

Paris Opera - 2007 :
"Proust Ballet"A ballet by Roland Petit after "A la recherche du temps perdu" by Marcel Proust.
Saint Loup, the "angel", and Morel, the "devil", become lovers.
Mathieu Ganio, (étoile), is Saint Loup.Stéphane Bullion, (sujet - now premier danseur), is Morel.
The Music is by Gabriel Faure, (Elégie op.24 pour violoncelle et orchestre)
Nb: That ballet will be back in Paris in 2009

@темы: Марсель Пруст, гомоэротизм, музыка

---

"Напомни мне мою историю, объясни, как я здесь оказался, вдохни в меня жизнь..."

Я поместила в своем сообществе рассказ Э.М.Форстера "Доктор Вулэкотт" в русском переводе. Рассказ фантастический, как и многие другие у Форстера (его называют, я видела, ghost story, да так оно и есть) и гомоэротический.
Т.Э.Лоуренс писал о нем: "Это самая сильная вещь, какую я когда-либо читал. Я почти заболел из-за нее и все еще не нашел достаточно смелости, чтобы прочитать ее еще раз. Когда-нибудь я напишу вам о ней, как она того заслуживает. Великая честь получить возможность прочитать такую вещь, как эта. Вирджиния [Вулф], очевидно, ее не видела, иначе она не написала бы так много чепухи в своей заметке о вас.В этой заметке есть и много хорошего, мне она понравилась. Но Вирджиния явно видела вас только с той стороны, что открыта общественности. Или же она не отличает видимость от сущности. Послушайте, я надеюсь, вы знаете, какая все же замечательная вещь "Доктор Вулэкотт". В ней больше взрывной силы, чем во всем, чем во всем, что мне когда-либо встречалось.А самое необыкновенное заключается в том, что вы вот так запросто разговариваете с нами, простыми смертными". Оригинал этого отзыва помещен вместе с рассказом.
Рассказ

@темы: Лоуренс Аравийский, гомоэротизм, Э.М.Форстер, рассказ

---

Пол Кадмус -2

Я уже писала о нем тут. Недавно вспомнила его картину "Ночь в Болонье", когда писала о джентльменах, моряках, солдатах и проститутках. На этой картине (самой любимой картине автора) итальянский солдат не отрывает глаз от женщины, она заинтересована туристом, а тот смотрит на солдата.
Night in Bologna (Night Scene) - 1958

На картинах Кадмуса и Демута рядом с моряками и солдатами часто присутствуют женщины легкого поведения и джентльмены-геи, как было и в жизни. Возможно, девушки должны были не очень возмущаться соперниками в борьбе за внимание кавалеров, поскольку полученные у мужчин деньги простые парни обычно тратили на женщин.

3+3(Кадмус и Демут)

Дальше две фотографии обнаженного молодого Кадмуса, созданные его другом Джорджем Платтом Лайнсом, чей портрет работы Кадмуса я поместила тут же.



Portrait of George Platt Lynes - 1938

Фидельма. 1926 г.

Мать и дитя. Гравюра. 1934 г.

Раздевалка в Христианской ассоциации молодых людей. 1933 г.

+25

Gilding the Acrobats - 1935

Horse Play - 1935

Venus and Adonis - 1936

Особенности провинциальной жизни. Поло. 1936 г.

Особенности провинциальной жизни. Гольф. 1936 г.

Особенности провинциальной жизни Пирс. 1936 г.

Особенности провинциальной жизни. Главная улица. 1937 г.

Арабеск. 1941

Душ. 1943 г.

Point O'View - 1945

Fantasy on a Theme by Dr. S.




Ванна. 1951 г. Гравюра.


Enzo - 1951

The Nap - 1952

Finistere, 1952

Sunday Sun - 1958/59

The Tower - 1960

Стрижка. 1986 г.

The Lid - 1990

Rise And Fall - 1989


Shame! - 1992

Мемориал.


Male Nude - 1959- 1998

+20 рисунков

www.artcyclopedia.com/artists/cadmus_paul.html

@темы: Пол Кадмус и его круг, джентльмены и простые парни, художники