27 мая 1927. Т.Э.Лоуренс — Э.М.Форстеру: «Наши письма разминулись возле этого края Индийского океана. Душевный кризис, который заставил его написать мне, вызвал и его письма к вам. Мне было известно о другом ребенке. Хотя он все еще отчаянно влюблен в эту женщину. Господи помилуй.
читать дальшеХорошо, что он предложил вам продать его пробный экземпляр "Семи столпов". Это должно принести некоторую сумму наличных...»(26).
Замечание о другом ребенке непонятно. В письмах Форстера говорилось лишь о маленьком сыне, которого родила Палмеру жена, и о том, что она забеременела еще до брака, в чем Палмер признался Форстеру. В тех письмах, что известны, не говорилось также и о том, что сам Палмер предложил продать свой пробный экземпляр "Семи столпов". Поэтому я думаю, что одно письмо Форстера отсутствует. Что это за "другой ребенок"? Не похоже, что Палмер и его жена ждут второго ребенка. Такое впечатление, что жена Палмера до брака родила ребенка от другого мужчины. Можно также предположить, что у Палмера, хотя он все еще любит жену, есть ребенок от другой женщины, но это менее вероятно.
В тот же день Лоуренс пишет еще одно письмо Форстеру — полностью посвященное Палмеру. В нем он опять подчеркивает ценность для коллекционера того пробного экземпляра "Семи столпов", который находится у Палмера: повторяет, что лишь там есть исключенная Бернардом Шоу первая глава первоначальной версии книги (27).
Я в прошлый раз не заметила комментарий Джереми Уилсона, в котором тот пишет, что на самом деле сохранились и другие пробные экземпляры "Семи столпов" с этой главой (28). Уилсон более подробно пишет об этих экземплярах в примечаниях к одному письму Лоуренса Шарлотте Шоу. В письме говорится: "Пробный экземпляр, содержащий вырезанную первую главу, принадлежал Палмеру, маленькому загорелому парню - вроде полевого мышонка - которого я любил больше всех других товарищей по танковому корпусу. Он был одним из тех, кто находился в Клаудс-хилле, и он собирал - страница за страницей - второй экземпляр гранок по мере того, как Пайк присылал их мне. Это единственная сохранившаяся копия первой главы. Палмер был втянут в крайне несчастливый и неблагоразумный брак (Э.М. Ф[орстер] поддерживал его, и на время спас положение, а возможно, и его разум): деньги немного уменьшили бы неприятности..." (29). А в примечаниях Уилсон пишет: "Лоуренс забыл, что распространил гранки первых восьми глав "Семи столпов" в 1924 году. Эти гранки, из которых уцелели по меньшей мере три экземпляра, содержали исключенную первую главу"(30). В комментариях к переписке ТЭЛ и Форстера Уилсон уже не пишет, что Лоуренс за три года забыл о существовании таких экземпляров, и не уточняет, сколько их дошло до наших дней.
8 июня Форстер написал: "Дорогой Т.Э. Получил ваше письмо от 19 мая. Я сделаю то, что кажется лучшим мне (которого это непосредственно касается).
Я уже купил рисунок Джона в рассрочку, а если П. станет требовать всю сумму, я, конечно, буду вынужден выложить деньги (shell it out). (41 фунт еще ему должен.)
Но я не чувствую, что он должен оставить армию. Ведь куда он пойдет? В домашний ад. И какое единственное средство сделать этот ад выносимым? Хорошая работа. А я понимаю, что раз он все время прослужил в армии, маловероятно найти ему такую работу. Так ведь? Или есть еще что-то, кроме его нищеты, что я упустил?
Я надеюсь увидеть его здесь скоро. Он мне нравится и я нравлюсь ему, но он старается рассказывать мне так мало, что ему трудно помочь. Я хотел видеть его отца. "Нет, нет". Некая ужасная тайна, природу которой я могу в конце концов раскрыть. Его жена, верх странности, хотела меня видеть. Опять "нет, нет" — и тут, должен признаться, думаю, он прав, потому что я ее ненавижу.
Женщины повсюду — рядами, стадами, толпами — обычно унылые и удрученные. Я борюсь с собой, чтобы не испытывать к ним неприязни, и цепляюсь за веру в то, что хотя бы образование, творение человека, может искусственно сделать их приличнее. И я на самом деле люблю мою мать, хотя она и причинила мне много боли.
Но теперь, случай за случаем (с Пошем — лишь один из них) проходят перед судом — передо мной: жизни и карьеры мужчин рушатся, мужчинам мешают дружить. К сексу терпимы только тогда, когда он эпизодичен и незаконен. Спокойной ночи. Я сержусь, мне грустно. Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь. Э.М.Ф." (31).
Суждения Форстера и Лоуренса часто совпадали, отчего, думаю, Лоуренс и называл Форстера "самым цивилизованным человеком" (19) из всех, кого он встречал, и восхищался его "утонченным, изысканным, ясным... образом мыслей"(19). Иногда друзья понимали друг друга с полуслова. Письмо от 19 мая Лоуренс закончил фразой: "Женщины — дьяволы, которым нет никакого оправдания". Форстер откликнулся развернутой жалобой — и тоже не на одну лишь жену Палмера, а на женщин вообще. Форстер никогда не высказывал таких мыслей открыто, был откровенен лишь с теми, кто, как Лоуренс, разделял его мысли, поэтому, в отличие от того же Лоуренса, не прослыл женоненавистником.
В 1930-е годы Форстер писал в записной книжке о женщинах: "Их неискренность и желание польстить вызывают интерес у меня и очаровывают Ф.Л. Л[укаса], который теперь предпочитает их общество мужскому: можно ошибаться и признавать это, не чувствуя себя униженным.
Женщины отбились от рук: это cуть сборника его статей, и я думаю, что так и есть. Двадцать лет назад я думал: "Мне это неприятно, но далеко это не зайдет" и говорил с фальшивым энтузиазмом о женских правах. Она получит все, чего хочет, я смогу продолжать держаться вдали от нее, думал я. Я не жалел для нее ничего, кроме своего общества. Но это уже зашло далеко, подобно упадку сельской Англии: к этому полудню (в воскресенье в апреле) все молодые мужчины распространили на женщин всеобъемлющий дух товарищества. Если бы женщины когда-либо хотели жить сами по себе, все было бы превосходно. Но я не верю, что они когда-либо этого хотели, разве только для видимости, их инстинкт — никогда не оставлять мужчин самих по себе. Это, я начинаю видеть, война полов, и Д.Г.Л[оуренс] это увидел, несмотря на свой долговременный брак...(1930) (32).
Можно убежать от женщин, выпроводить их или сдаться им. Четвертого не дано.
Мужчинам порой хочется побыть без женщин. Ну почему наоборот — неправда? ("Нет - это правда - не надо так много о себе воображать!" — даже сейчас, когда я это пишу, я слышу этот неискренний недружелюбный визг.) Разрушение клубной жизни — женщины не успокоятся, пока оно не будет полным. (1932)"(33).
Форстер пишет о том же, что волновало и Лоуренса, но тот никогда не говорил о женских правах с энтузиазмом, даже с фальшивым.
В 1913 году молодой Лоуренс с раскопок Кархемиша писал родителям: "Мы называем себя великой державой, наших соседей великими державами, и растрачиваем наши деньги, умы и время на полную галиматью. ... Подумайте о суфражистках!" (Сразу вслед за этим он пишет: "Я получил чек от матери на 20 фунтов с пожеланием потратить все на себя, так что я купил греческую печать с отдыхающим атлетом, финикийский бронзовый кувшин и еще некоторые вещички, в том числе новый головной убор, и еще кое-что осталось. Печать - хорошенькая. Если не забуду, запечатаю ей это письмо" (34). Я не удержалась, перевела эти строки: они так живо отражают интересы молодого Лоуренса.)
Суфражистки (сторонницы движения за предоставление женщинам избирательных прав) вызывали раздражение Лоуренса и позже. Ему казалось, что у западных женщин не слишком мало, а слишком много прав. В 1927 году Лоуренс писал Шарлотте Шоу о книге Этель Смит (женщины-композитора, сторонницы равноправия женщин): "Признаюсь, она мне слегка действует на нервы. Возможно, в те дни, которые она помнит, женщины и были угнетены, но я вижу мало следов этого в наши дни. Если многие из них чувствуют так, как она, палку скоро перегнут в другую сторону"(35).
Лоуэлл Томас в книге "С Лоуренсом в Аравии" пишет: "Возможно, женщины в краю 1001 ночи сыграли такую незначительную роль в войне потому, что мужчины их народа сами носят юбки и имеют предубеждение против "юбок"- объяснил полковник Лоуренс. И добавил философски: "Возможно, это одна из причин, по которой я так люблю Аравию. Насколько я знаю, это единственное место, где уцелела власть мужчин!"
Но полковник Лоуренс отрицает утверждение другого знатока Аравии [Томас не пишет, кого он имеет в виду], что мужчина тут абсолютный господин, а женщина просто рабыня. Хотя "она - объект его чувственных удовольствий, игрушка, с которой он играет всякий раз, когда пожелает и как пожелает"; хотя "знание — его, невежество — ее"; хотя "небесный свод и cвет — его, темнота и темница — ее"; и хотя "его удел — командовать, ее — слепо повиноваться," она все еще владеет обширным, косвенным влиянием. Но ее почти не видно и не слышно. В самом деле, Аравия - единственная земля, где мало успеха имела пропаганда госпожи Кэтт и госпожи Пэнхерст за равное избирательное право.
...Эмир Фейсал посетил Версальскую Мирную Конференцию как глава арабской делегации, но его жена, вскоре ставшая первой королевой новой династии в Багдаде, его не сопровождала."(36)
Любопытно сравнить эти рассуждения с тем, как Лоуренс в "Семи столпах мудрости" объясняет распространенность гомосексуальных связей между мужчинами в Аравии: "Здесь, в Средиземноморье, влияние женщин и предполагаемая цель их существования были ограничены сознанием того, что они связаны с физическим миром – в простоте, без вызова, как бедные духом. Но то же суждение, отрицая равенство полов, сделало любовь-партнерство и дружбу невозможными между мужчиной и женщиной. Женщина стала механизмом для упражнения мускулов, в то время как духовная сторона мужчины могла быть удовлетворена только среди равных. Так и возникали эти партнерские отношения мужчины с мужчиной, где человеческая натура питалась чем-то большим, чем контакт плоти с плотью" и "Они [Дауд и Фаррадж] были примером восточной привязанности между мальчиками, которую изоляция женщин сделала неизбежной"(37).
Любопытно, что эти отрывки при заметном сходстве имеют и довольно значительные различия. В разговоре с Лоуэллом Томасом Лоуренс не обсуждал гомосексуальность (или же сам Лоуэлл Томас счел за лучшее не касаться в своей книге этой темы), зато в "Семи столпах", в книге, которая была задумана как великая и которую должны были оценить интеллектуалы, Лоуренс оправдывает однополые мужские союзы в Аравии тем, что женщина там не может быть равным партнером, но не пишет прямо о том, что сам он одобряет такое положение женщин в Аравии и тем более не проявляет открытого злорадства, не повторяет с удовольствием, что "знание — его, невежество — ее". А оправдывая не "совершенную любовь" между мужчинами, а просто "контакт плоти с плотью", он тоже подбирает аргумент, который должен был быть понятен западному читателю: единственной альтернативой однополому сексу оказывается секс с потрепанными проститутками. Сочувственное описание мужской гомосексуальности ("люди были молодыми и крепкими; горячая плоть и кровь бессознательно заявляли свои права на них и раздирали их утробы странными желаниями. Наши лишения и опасности разжигали этот мужской жар в климате настолько изнурительном, насколько можно представить. У нас не было ни закрытых мест для уединения, ни толстых одежд, чтобы спрятать свою природу. Мужчина жил с мужчиной открыто во всем. ... наши молодые люди начали равнодушно удовлетворять скромные нужды друг друга своими непорочными телами – холодная договоренность, в сравнении кажущаяся бесполой и даже чистой. Позже некоторые начали оправдывать этот бесплодный процесс и уверяли, что друзья, которые содрогались вместе на зыбком песке, сплетаясь разгоряченными телами в отчаянном объятии, находили там, в темноте, чувственное содействие духовной страсти, сплотившей их души в одном пламенном порыве" (37)) поразило читателей, но большинство из них стало объяснять это терпимостью Лоуренса. И в наше время принято писать, что "Лоуренс с большей терпимостью, чем многие его современники, относился к гомосексуальности".
Предположим, что это и правда была именно терпимость, т.е. спокойно-доброжелательное отношение к тому, что не свойственно самому — тогда получается, что Лоуренс был не похож ни на кого в тогдашней Англии. Ведь терпимость к гомосексуальности даже в самых свободомыслящих кругах распространилась позже, чем признание равенства мужчин и женщин.
Когда Лоуренс в 1913 возмущался суфражистками в письме к родным, это было понятно: его родители, как и другие консервативно настроенные англичане, порицали женщин, стремящихся к равноправию. Но они также запрещали юному Лоуренсу и его братьям произносить имя Оскара Уайльда, они не одобряли дружбу Лоуренса с Вивианом Ричардсом, потому что подозревали Ричардса в гомосексуальности (и не ошибались). И в этом от них не отличались другие консерваторы: осуждение "потерявших стыд" современных женщин шло рука об руку с осуждением гомосексуалистов. Более того, люди с умеренно прогрессивными взглядами еще могли порицать или высмеивать суфражисток, но одобрять казни неверных жен на Востоке или требовать введения такого обычая на Западе они уж никак не могли — это стали воспринимать как варварство как минимум на два столетия раньше.
Вот что пишет в своих мемуарах Дж.Б.Арнольд, чья жена (в компании с братом-гвардейцем и двумя его товарищами) познакомилась с Лоуренсом на званом обеде: "У него было лицо Сфинкса, высокий лоб, пристальный взгляд и спокойный голос. Этот человек, хрупкого сложения и с мягким голосом, был Лоуренс, "Некоронованный король Аравии". ... Мало какое из послевоенных новшеств ужасало Лоуренса больше, чем то, что мужчина и женщина теперь могли вместе танцевать на глазах у всех, встав из-за стола, за которым они обедали или ужинали. "Это еще можно было бы понять, — заметил он, — будь обнимающиеся мужем и женой — хотя даже тогда это было бы слишком откровенным зрелищем для взглядов окружающих — но для пары, которая не претендует на такие отношения, такое действие немыслимо". — "Наверное, в ваших аравийских пустынях старательно избегают таких благоприятных возможностей для того, что вежливо именуется "неприятными происшествиями в свете"?" — "Арабы - тоже люди, и ошибки в поведении случаются в пустынях, как и везде. Но случаев бесчестья, которые люди Запада легкомысленно называют "любовными треугольниками", не бывает. Есть эффективное средство. Как только треугольник обнаруживается, две виновные стороны из него устраняются — немедленной смертью!" — "Как бы подскочил уровень смертности в западных странах!" — воскликнул один из гвардейцев. "Да. Но не недостаток в них чистоты и не уменьшение рождаемости"— ответил он сухо. От его неразговорчивости и следов не осталось. Сфинкс стал излагать свои суждения, как остроумный и опытный рассказчик, свободно и четко, однако обдуманно и обнаруживая тот такт, что принес ему успех в дипломатии" (38).
Слушатели, видимо, объясняли такие рассуждения Лоуренса его крайним стремлением к чистоте и целомудрию или даже отвращением к сексу вообще.
Лоуренс обсуждал гомосексуальность лишь с теми, кому он мог доверять, а "Семь столпов мудрости" при его жизни были изданы очень маленьким тиражом, поэтому немногие могли сопоставить его высказывания о женщинах с высказываниями о мужской однополой любви и задать себе вопрос, почему Лоуренса ужасает зрелище обнимающихся (даже в танце) мужчины и женщины (даже мужа и жены), хотя о любовниках мужского пола он одобрительно пишет: "Этот парень, по имени Турки, был старой любовью Али ибн эль Хуссейна, животное начало в каждом взывало друг к другу, и они неразлучно бродили вокруг, получая удовольствие от прикосновений и молчания"(37).
Можно было бы спросить, почему, если Лоуренс испытывает отвращение к сексу вообще, он только о сексе между мужчиной и женщиной, даже супружеском, пишет как о чем-то грязном, как о "нечистоплотном удовольствии" (увидев молодую жену Ауды, Лоуренс, по его словам, "начал подшучивать над стариком за то, что он так стар и все еще так глуп, как и весь его народ, чтобы видеть в наших комических репродуктивных процессах вместо нечистоплотного удовольствия главное занятие в жизни"(37)), а юных любовников (Лоуренс не скрывает, что юношей связывают не только узы духовной любви) Дауда и Фараджа называет чистыми ("я взял их обоих, главным образом потому, что они казались такими юными и чистыми", "причинять им боль, ... казалось мне низостью, почти святотатством по отношению к этим солнечным созданиям, на которых не пала еще тень нашего мира"), восхищается "открытостью и честностью [их] совершенной любви", их готовностью "получать без возврата даже друг от друга"(37)?
Кстати, любопытно противопоставление понятий "грязь" и "чистота" у Лоуренса: чистыми он называет молодых мужчин и то, что они "удовлетворяют скромные нужды друг друга своими непорочными телами", а грязь связывается с сексом между мужчиной и женщиной и с "нашим грязным рождением". Вот как Лоуренс говорит с арабами о деторождении:"Через час он извинился и ушел, потому что недавно женился в Шобеке. Мы поговорили об их браке, целью которого было зачатие детей; я возражал, цитируя старика Дионисия из Тарса. Они были потрясены, узнав, что он шестьдесят лет прожил в безбрачии и относился к воспроизводству так же, как к испражнению – всего лишь неизбежные телесные процессы; они повторяли мне заповедь чтить родителей. Я спросил, как они могут с радостью смотреть на своих детей, воплощенное доказательство их совершившейся похоти? Я предложил им представить, что думают дети, видящие, как, подобно червяку, выползает из матери нечто окровавленное, слепое, и это – они сами!"(37)
Лоуренс никогда не восхищался любовью между мужчиной и женщиной — физической, духовной, в браке или вне брака. Но, постоянно находясь среди мужчин, он должен был принять как данность то, что многие из них не могли обходиться без женщин, и к тому же, вряд ли согласились бы постоянно выслушивать, что брак отвратителен и продолжение рода отвратительно, потому что все-таки любили своих детей, а иногда и жен. Парни из рабочей среды, хотя и сами обычно относились к женщинам свысока, были твердо уверены в необходимости брака. В "Чеканке" Лоуренс пишет о разговорах с молодыми летчиками: "Идея (к примеру, о нормальности брака, предоставляющего человеку естественного, дешевого, надежного и согласного партнера по постели), если они воспитаны в ней, воцаряется уже к двадцати годам и становится неоспоримой, просто в силу привычки. Они предпочитают покорную веру активному сомнению"(37). Поэтому Лоуренс в разговорах с мужчинами, проявляющими интерес к женщинам, обычно соглашался, что мужчине бывает нужен брак — и для удовлетворения сексуальных потребностей (женщина как "объект его чувственных удовольствий", "механизм для упражнения мускулов"), и для продолжения рода, и для того, чтобы жена готовила, стирала, убирала.
В письме, написанном в 1935 году старому другу, бывшему военному летчику Джоку Чамберсу, Лоуренс сообщает, что его молодой сосед Пэт Ноулс хочет жениться и уже имеет на примете девушку. Пэт Ноулс был как раз из простых парней, как и Чамберс, поэтому он должен был считать брак необходимым (даже странно, что Пэт к тому времени еще не женат: ему уже шел тридцатый год), а главное — недавно умерла его мать (отец умер на несколько лет раньше), и, видимо, ему было непривычно жить без хозяйки в доме. Впрочем, возможно, он влюбился в эту девушку, только умолчал об этом, говоря с Лоуренсом (которого должен был хорошо узнать за 12 лет дружбы). Лоуренс пишет: "Если она по натуре домохозяйка, они могут извлечь из этого пользу. Но я не знаю ее взглядов — насчет него и насчет жизни в деревне"(39). Тон вполне доброжелательный, но в том же письме он пишет: "Коттедж никогда не будет меньше, чем частично, твоим, когда бы ты этого ни захотел, если только какая-нибудь презренная супружеская чета (scurvy married couple) не снимет его у меня опять. Мне не нравится, когда у меня в доме женщины, ни в каком случае, но я слишком безупречный маленький джентльмен для того, чтобы их не принимать"(39). У Лоуренса в это время сохранялись приятельские отношения с Шарлоттой Шоу, Флоренс Харди и леди Астор, но он, тем не менее, пишет, что не рад видеть у себя вообще никаких женщин. В более раннем письме он писал лишь о том, что прекрасно бы обошелся без всех своих приятельниц младше шестидесяти. (И еще странная деталь: Лоуренс сдавал Клаудс-хилл одной супружеской паре, и, возможно, у него были основания относиться плохо именно к ним (возможно, они оставили дом в плохом состоянии - хотя мне это неизвестно), но он пишет так, будто любая супружеская пара, которая там поселится, должна непременно оказаться презренной.)
+--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Письмо к Чамберсу, кажется, самое позднее свидетельство отношения Лоуренса к браку (оно написано за несколько месяцев до его смерти). В нем не только выражено обычное для него желание держаться подальше от женщин, но видна и та позиция, которой Лоуренс теперь придерживался в разговорах о браке: он оценивает его почти исключительно со стороны бытовых удобств, игнорирует ту его сторону, которая связана с чувствами, а главное — старается показать, что придает отношениям между мужчиной и женщиной мало значения.
Когда литератор Ф.Л. Лукас, друживший с Лоуренсом и Форстером, после развода с первой женой решил решил жениться еще раз, Лоуренс ему написал: "Я надеюсь, Вы решаете Ваши проблемы. Я думаю, я надеюсь, они не так уж много значат в сравнении с подлинным масштабом существования. ... Достаточно парафразов. Я не понимаю, почему Э.М.Ф[орстера] должно волновать, женитесь Вы снова или не женитесь. Это безделица, которую Соломон повторил 400 раз, наказание за нее только скука, а Вы не заскучаете, пока у Вас есть пьесы Уэбстера, чтобы редактировать, и стихи, чтобы писать" (12.4.30) (40).
Скорее всего, Лоуренс тут пишет не совсем то, что думает: пять лет назад, только познакомившись с Лукасом, он написал С.Кокереллу, что тот "потрясающий человек, умственный атлет"(41), который создаст блистательную книгу, если уйдет из университета или разведется. Из этого видно, что Лоуренс, по крайней мере тогда, считал, что брак может быть такой же серьезной помехой для творчества, как и работа в университете. Теперь же старается показать, что брак совершенно незначительная вещь, пустяк. И ни слова о чувствах. Будто любовь или привязанность не имеют к браку никакого отношения или же просто сами по себе ничего не значат. Если Лукас был влюблен в женщину, на которой собирался жениться (это была художница Пруденс Уилкинсон), он мог почувствовать себя уязвленным.
И ведь нельзя сказать, что Лоуренс никогда не испытывал любви или влюбленности — поэтому не понимал этого чувства у других. Даже желая внушить влюбленному в него человеку (доктору Алтуняну), что отвергает его любовь не потому, что тот недостаточно хорош, а потому что он сам не способен любить, Лоуренс все-таки не смог написать, что никогда не любил — написал "почти никогда"(42). И странно было бы, не признай он хотя бы одного случая влюбленности после того, как написал "Я любил тебя" в стихотворном посвящении к "Семи столпам мудрости", которое даже Джереми Уилсон считает имеющим реального адресата (Дахума). И еще любопытный факт: Лоуренс захотел познакомиться с Лукасом (и Форстер устроил эту встречу), потому что на него глубокое впечатление произвело стихотворение Лукаса о любви — 'L'Envoi'.
Последнее четверостишие из 'L'Envoi' Лоуренс, по свидетельству Уилсона, написал на листке с тем самым посвящением к "Семи столпам мудрости".
So, love, I love not you but what I dream you,
My soul grows sick with cluthing at a shade.
Let others seem to win the shapes that seem you:
Only our pain is never masquerade.
(Моя любовь, я любил не тебя, но свою мечту о тебе,
Моя душа заболела, хватаясь за тень.
Пусть другим кажется, что они завоевали тени, которые кажутся тобой,
Лишь наша боль не притворяется ничем.)
Джереми Уилсон, комментируя изданную им переписку Лоуренса с Лукасом, в одном случае попытался внушить читателям мысль, что Лоуренсу было близко не все стихотворение, а лишь последняя строчка. Для этого он цитирует воспоминания Бэнбери (военнослужащего, который упоминается в письмах Форстера и Лоуренса). Там говорится: "Вскоре после нашей встречи мы обсуждали стихотворение Лукаса 'L'Envoi' и он прочитал его мне. Последнюю строчку — «Лишь наша боль не притворяется ничем» — он произнес с такой силой и напряжением, что я понял — в выражении, написанном другим, он почувствовал совпадение с собственными чувствами..." Конечно, Лоуренсу было близко упоминание о боли, но как можно писать, что лишь "последние строки имели для него значение" (Дж. Уилсон), если известно, что Лоуренс восхищался всем стихотворением и переписал его целиком в записную книжку с любимыми стихами? Впрочем, сам Уилсон противоречит себе в предисловии к тому же изданию : "Не могло ли быть связи между тем, что Лоуренс был глубоко взволнован и рассказом Форстера "Доктор Вулэкотт", и стихотворением Лукаса? Оба произведения описывают любовь, существующую лишь в сознании любящего".
Довольно странный вывод. Даже о гомоэротическом рассказе Форстера я бы не рискнула сказать, что возлюбленный там существует лишь в сознании любящего — он, конечно, призрак, привидение погибшего на войне солдата, но ведь это фантастический рассказ. И суть рассказа в том, что главный герой, болезненный и измученный всевозможными комплексами человек, впервые в жизни узнает чувственную любовь (пусть и в объятиях призрака): "он никогда не помышлял о том, что его тело может порождать желание ... он пал со своего пьедестала, но не один, теперь было за кого держаться: широкие плечи, загорелая шея, губы, прикоснувшиеся к нему" (Лоуренс написал Форстеру о рассказе: "просто чудо. ... я ваш должник за переживание такой силы, и сладости, и горечи, и надежды, какое редко кому выпадает"). Любопытно сравнить с тем, как полтора года спустя Лоуренс оценит "Любовника леди Чаттерли", в котором с героиней происходит по сути то же, что с героем рассказа Форстера, — она познает радости физической любви: "Д.Г.[Лоуренс] прежде всегда был для меня таким богатым и зрелым автором, что эта его "Леди Чаттерли" меня глубоко озадачила и причинила мне боль. Ведь правда же, половые дела не стоят всей этой проклятой суеты? Я встречал лишь горстку людей, которые действительно хоть сколько-нибудь об этом заботились" (думаю, последнюю фразу в свою очередь следует сравнить с многочисленными высказываниями Лоуренса, смысл которых удачно выразил Джереми Уилсон: "он (Лоуренс) уверился, что чувственность играет важную роль во всех человеческих побуждениях").
А когда Уилсон пишет о стихотворении Лукаса, что там описана "любовь, существующая лишь в сознании любящего", это может ввести в заблуждение того, кто не видел текста стихотворения — можно подумать, что там описана любовь к кому-то воображаемому, а если и к реальному человеку, то платоническая, в то время как в стихотворении говорится о земной любви, которая влюбленному кажется недостаточной, и о реальном предмете любви, который несравним с тем, каким он казался влюбленному (перевожу третью и четвертую строфу из пяти):
Я жаждал твоей любви. Я получил от тебя то, что в твоих силах было отдать —
Красоту своего тела — и все же я добивался твоей души.
Не любя меня, дорогое дитя, нельзя было меня спасти.
Хотя вся твоя любовь не могла бы сделать меня цельным.
Ведь так томятся людские сердца с тех пор как возник человек;
Красота может проклясть, любовь не может полностью благословить.
Мы тщетно простираем руки — и непорочные руки, и грешные —
Но красота не может одарить, любовь не может взять.
(Мне кажется, Лоуренс мог почувствовать некоторое сходство между некоторыми строками этого стихотворения и своего стихотворного посвящения к "Семи столпам мудрости", например:
Любовь, в пути истомленная, наощупь нашла твое тело —
Наша краткая плата,
наша — на мгновенье.)
Таким образом, любовь сама по себе не казалась Лоуренсу ничего не значащим пустяком. Не осуждал он и чувственную любовь, даже напротив, разделял мнение Форстера, что лучшие отношения между людьми — смесь похоти и дружелюбия. В связи с "Колодцем одиночества" он писал: «Я повидал много случаев любви между мужчинами: иные были на редкость прекрасны и счастливы. Я понимаю, что и женщины могут быть такими же. [Речь идет о женщинах, любящих друг друга.] И если этому следуют наши души, почему нельзя нашим телам?»
Таким образом, мы опять приходим к тому, что Лоуренс мог высоко оценивать и духовную любовь, и чувственную, но во всех случаях это была однополая любовь. Одобрительных же слов о гетеросексуальной любви не находили у него ни я, ни Джереми Уилсон.
Как мы видим на примерах из переписки с Форстером (часть таких примеров еще впереди) Лоуренс и на деле мог способствовать сближению любовников (например, приглашал Форстера посетить Палмера, которого поселил в Клаудс-хилле на время своего отсутствия, упрекал Палмера за то, что тот плохо обошелся с Форстером и т.д.). Лоуренс одобрительно относился и к тому, что Палмер, женившись, изменял жене с Форстером. Как бы удивились, узнав об этом, те, кто считал, что Лоуренс предлагал казнить неверных жен и их любовников из стремления к чистоте.
Впрочем, Лоуренс в поздние годы уже не повторял, насколько мне известно, что женщин следует наказывать за нарушение супружеской верности. Ведь и тогда, когда он это говорил, вернувшись из Аравии, верность или неверность жен его на самом деле не волновала. Двигало им не чувство собственника, как у мужчины, испытывающего страх оттого, что жена может ему изменить, и не забота о прочности института брака, а лишь неудовольствие от мысли, что женщины теперь могут еще более свободно общаться с мужчинами, чем до войны, и неприязнь к женщинам, которые у него на глазах в танце обнимали мужчин.
О "чистоте" и "рождаемости" Лоуренс явно говорил лишь для того, чтобы его слова звучали убедительно для консерваторов (он любил нравиться любой аудитории), но на самом деле он с консерваторами резко расходился во взглядах на религию, мораль, семейные ценности. Он "отвернулся от Бога" (слова самого Лоуренса), называл себя анархистом, "часто выражал свое отвращение к детям" (Кеннингтон), предлагал "контроль над рождаемостью", "чтобы прекратить человеческий род за 50 лет", насмехался над супружеством (когда его младший брат, Арнольд, решил жениться, Лоуренс ему написал: "Проституция — брак a la carte (порционно) ... Я всегда думал, что мы в нашем семействе этим заниматься [т.е. вступать в брак] не станем") и т.д.
С такими взглядами Лоуренс гораздо уютнее чувствовал себя среди либералов, но они-то признавали равенство женщин.Сочетание мизогинии и одобрения гомосексуальности встречалось лишь у достаточно немногочисленной группы людей — тех, кто сам был гомосексуален и при этом не отличался терпимостью (Флоранс Тамань писала в "Истории гомосексуальности", что "культ гомосексуальности в Оксфорде [и Кембридже] был отчетливо связан с всепроникающей мизогинией, с презрением к женщине").
Кстати, слова Лоуренса о "чистоте" брака, на мой взгляд, становятся понятнее, если сопоставить их с рассуждениями таких людей: выйдя за пределы среды английских интеллектуалов начала 20 века, схожие взгляды можно обнаружить у Андре Жида (например, его рассуждение в "Коридоне" о том, что любовь к юношам спасала в Греции чистоту женщины) и у Пазолини (И.Кон писал о нем, что "его политические взгляды всегда были очень противоречивы, сочетая коммунистические и ультралевые идеи с ностальгией по добуржуазному прошлому. Например, он сожалел о растущей эмансипации женщин и возражал против легализации абортов, потому что это ослабляет гомоэротические связи между неженатыми мужчинами, к которым в итальянской деревне традиционно относились терпимо").
Впрочем, тогда в Англии и люди со схожими взглядами, следуя духу времени, редко выражали эти взгляды открыто. Они никак не могли в одно и то же время защищать свои права и требовать сделать женщин бесправными. Лоуренс к тому же имел особые причины для осторожности: он не должен был давать повода заподозрить у себя склонности, с которыми его присутствие в армии оказалось бы нежелательным. Кроме того, он с юных лет, по воспоминаниям друзей, не любил, когда над ним смеялись (хотя очень любил разыгрывать и выставлять в смешном свете других), и сознавал, что рискует вызвать насмешки, если окружающие увидят в его нападках на женщин отражение его личных комплексов. Гораздо выгоднее была позиция сильного и уверенного в себе человека, равнодушно снисходительного к женскому полу, обреченному самой природой на второстепенное положение по сравнению с мужчинами.
Ральф Ишем вспоминал: "Мы говорили об общем друге, которого подвела жена. Он [Лоуренс] сказал: "Но у женщин эмоции слишком сильные и разнородные, чтобы позволить им придерживаться какой-то определенной линии поведения. Их бесчестное поведение не принципиально и не сознательно, как у мужчин; оно просто результат эмоционального нездоровья, и с этим ничего не поделаешь".
Это напоминает отзыв Лоуренса о стихах Шарлотты Мью, которые в 1924 году ему рекомендовал С.Кокерелл. Лоуренс оценил их так: "Мисс Мью: слишком много эмоций для ее искусства, для ее интеллекта, для ее воли. Такая интенсивность чувств - признак слабости". По его мнению, по-настоящему понравиться ее стихи могли лишь тому, в ком вызовет ответное волнение ее страстность, а о себе он написал: "Я холоден по отношению к женщинам, так что могу против нее устоять, так что хочу против нее устоять".
Такой отзыв многим кажется удивительным, поскольку, как написал Олдингтон, "в поэзии Шарлотты Мью нет ничего эротического и даже почти нет ничего характерно женского". Ее стихами восхищался Зигфрид Сассун. Но отношение Лоуренса к Шарлотте Мью определялось ее полом. В юности Лоуренс любил стихи Кристины Россетти, но в зрелые годы его неприязнь к женщинам стала мешать ему оценивать их творчество. Сперва Лоуренс даже не хотел читать стихи Мью, он написал Кокереллу: "Не слышал о Шарлотте Мью, но если бы всех женщин, когда-либо писавших что-то самостоятельно, удавили при рождении, история английской литературы не изменилась бы, как и мои книжные полки". В письмах к Шарлотте Шоу Лоуренс отзывался о писательницах мягче. На ее жалобу, что женщины не пишут "хороших понятных вещей", он отвечал: "Писательницы: "нет хороших понятных вещей"!!!! Господи. Джейн Остин, Кэтрин Мэнсфилд, семейство Бронте, Дороти Ричардсон, Мэй Синклер, Вирджиния Вулф. Просты, как посохи. Отвратительно просты. Чего женщинам не хватает в литературе так это способности писать, расцвечивая повествование. Писательниц полно: нет искусных мастеров прозы".
По тому, что пишет Лоуренс, заметно, что ему не нравятся не столько конкретные женщины, сколько сама их принадлежность к женскому полу. Отдельных женщин он может похвалить, но о женском поле никогда не скажет ничего хорошего. Например, на него произвела глубокое впечатление пьеса Бернарда Шоу "Святая Иоанна" (о Жанне д'Арк), он даже увидел сходство между собой и героиней (некоторые исследователи считают, что Шоу действительно видел сходство между Лоуренсом и своей Иоанной), а об исполнительнице главной роли написал: "С[ибил] Т[орндайк] очень хороша в роли Жанны. Конечно, она не Тесиджер, но играет эту, настолько логичную, святую лучше, чем я вообще ждал от женщины".
Через год, увидев новую постановку старой пьесы Шоу "Цезарь и Клеопатра", Лоуренс написал Шарлотте Шоу: "Цезарь и Клеопатра" превосходят "Иоанну" во всем, кроме музыкального ритма прозы. ... Конечно, проблема с "Иоанной" в том, что главная роль там женская. На свете никогда не было гениальной женщины (по крайней мере, я думаю, что не было), поэтому придать ей первостепенное значение в пьесе значит сознательно разрушить пьесу".
Удивительный поворот. В прошлом году страдания героини показались ему такими созвучными его собственным, что он после спектакля написал Шарлотте Шоу письмо о происшествии в Дераа. Теперь же он словно бы больше не отождествляет себя с героиней, даже считает, что сама пьеса неудачна, оттого, что центральный образ там не мужской, а женский, а гениальных женщин не бывает. Думаю, замечание "по крайней мере, я думаю, что не было" он добавил, чтобы не спорить с Шарлоттой Шоу. Противоречивость его натуры отразилась и в этом письме: Лоуренс пишет, что ему понравилось, как играла актриса, изображавшая Клеопатру, а вот чтобы увидеть хорошего Цезаря придется подождать, пока в Англии или США родится Элеонора Дузе мужского пола. Почему он вспомнил именно актрису, а не какого-нибудь великого актера?
Кстати, хотя к актрисам (на сцене, а не в жизни) Лоуренс относился достаточно хорошо, но еще лучше он относился к оперным певицам (слушал записи Клары Батт, Фриды Гемпель, Елены Герхардт). В этом он опять-таки сходился с Форстером: в записной книжке последнего после тех неодобрительных слов о женщинах, которые я цитировала, есть запись о том, что при всех женских недостатках одного у них не отнять: они могут самозабвенно петь, в то время как мужчина, даже самый хороший певец, всегда хоть немного, но любуется собой, своим голосом.
Роберт Грейвз пишет, что Лоуренс лучше всего относился к немолодым женщинам, занятым домашним хозяйством. Рональд Сторрс пишет, что с его женой и сестрой Лоуренс был любезен, потому что они "что-то делали", а не переносил лишь женщин "разодетых и знающих людей" (тем не менее Сторрс добавляет, что Лоуренс не был бы очень огорчен, узнав, что больше не увидит ни одну женщину). И Майнерцхаген утверждает, что Лоуренс не был женоненавистником, а не переносил лишь светских женщин, "расфуфыренных девиц", "шумных потаскушек" (о том, как легко было выглядеть в глазах Майнерцхагена потаскушкой, можно судить по такому факту: если в магазине он видел продавщицу с накрашенными губами или ногтями, он мог позвать управляющего и потребовать, чтобы его обслужила другая — "не размалеванная", он, Лоуренс, был недоволен тем, что женщины после Первой мировой стали пользоваться большей свободой, подчеркивать свою сексуальность нарядами и косметикой). Хотя Лоуренс и не одобрял женского стремления к равноправию, он сохранял хорошие отношения с некоторыми женщинами, чьи интересы были далеки от хлопот по хозяйству: с Гертрудой Белл, Шарлоттой Шоу, леди Астор, леди Скотт (во втором браке — леди Кеннет). Лоуренс работал вместе с Гертрудой Белл и даже относился к ней, как вспоминают, "почти как к коллегам-мужчинам". Правда, надо иметь в виду, что почти все эти женщины (Гертруда Белл, леди Астор, леди Скотт) сами осуждали суфражисток, а себя считали исключениями среди женщин.
Дело было вовсе не в том, что Лоуренс осуждал безделье. Он никогда не говорил, что мужчины должны трудиться, напротив, неоднократно заявлял, что добывать себе средства к существованию работой отвратительно и он этим заниматься не собирается, в тридцать лет радовался тому, что может позволить себе не иметь никакого определенного занятия, благодаря деньгам, которые дает ему отец. Но женщины, чье время не было занято домашним хозяйством или другой работой, были ему неприятны, потому что они обычно придавали большое значение романтическим отношениям с мужчинами. (Однако Лоуренсу понравился Стивен Теннант, хотя тот был светским бездельником, причем не только разряженным, но и раскрашенным.)
Лоуренс терпеть не мог и некоторых женщин, которые были очень деятельны, но при этом любили внимание мужчин —например, путешественницу-писательницу Розиту Форбс и поэтессу Лору Райдинг. По поводу первой из них он написал Шарлотте Шоу, что "не переносит людей, извлекающих выгоду из своего пола", причем, как ясно из письма, это значит, что Лоуренсу не нравилась та готовность, с которой мужчины помогали кокетливой и привлекательной Розите во время ее путешествий. По поводу второй он написал Дэвиду Гарнетту, что его "выводят из терпения люди, которые подхлестывают свой пол, пока не начинает казаться, что он заполнил целиком их жизни и тела": его раздражала в Лоре Райдинг ее сексуальность.
Лоуренс в 1935 году обидел Лору, которая хотела с ним подружиться. Грейвз написал ему: "Я почувствовал себя очень несчастным из-за ссоры между тобой и Лорой и дорого бы дал, чтобы ее прекратить". Он пересказывает по порядку то, что произошло: Лора Райдинг написала Лоуренсу, передала вопрос от Грейвза и ждала, что Лоуренс ответит ей. "Вместо этого ты написал длинное болтливое письмо мне и как что-то второстепенное сделал легкомысленное замечание о невразумительном стиле Лоры. Мой протест ничего до тебя не донес. Ты просто написал мне опять, и всем своим тоном выразил, что считаешь Лору в умственном отношении каким-то уродцем и даже еще хуже — что Лора ничего не значит сама по себе и является каким-то приложением ко мне..." (упоминание о том, что Лоуренс "как что-то второстепенное сделал ... замечание" о Лоре, напомнило мне, как он передал в постскриптуме привет первой жене Лукаса, добавив, что "всегда помещает жен в постскриптум" и это его единственная привычка, заимствованная на Востоке).
На это Лоуренс ответил, что он пошел в механики, чтобы не общаться с женщинами, и с Лорой они никогда не поймут друг друга: "Пропасть между нами не ее артистизм, а ее сущность и моя - и очень похоже, ее пол и мой". Джереми Уилсон пишет: "Лоуренс чрезвычайно не любил Лору Райдинг и боялся, что из-за страстной влюблённости в нее Грейвз погибнет как поэт". Лоуренс часто выражал подобные опасения — "Кеннингтон женился, больше мы о нем не услышим", "брак сделает Сассуна обыкновенным". Из того, что он говорил это заранее, еще не познакомившись с избранницами своих друзей, видно, что он считал губительным для таланта не брак с какой-нибудь конкретной неподходящей женщиной, вроде Лоры Райдинг, а брак вообще — с любой женщиной.
Селандина Кеннингтон, пытаясь доказать, что Лоуренс не был женоненавистником, хотя и не испытывал к женщинам "обычного интереса с сексуальной точки зрения" (отсюда), писала, что Лоуренс "глубоко не одобрял то, что делают многие женщины - мешают мужчине выполнять его предназначение", "склонны лишать его стремления к приключениям", "удерживают его, чтобы он заботился об их удобствах" (Селандина добавляет, что "против этого он выступал постоянно и упорно"). Она относит слова Лоуренса не ко всем женщинам (пусть и ко многим), желая верить, что Лоуренс все-таки некоторых женщин и некоторые браки одобрял. Селандина тут повторяет то, что слышала от Лоуренса, а он, по понятным причинам, не мог быть с ней очень откровенен, касаясь этого вопроса. Она, видимо, не задумывается о том, насколько может судить о значении и выгодах брака для обоих полов человек, сам не нуждающийся в женщинах.
От какого предназначения и от каких приключений женщины, по мнению Лоуренса, удерживали мужчин и почему его это так волновало? Можно подумать, что он постоянно подбивал окружающих мужчин отправляться в далекие путешествия и совершать подвиги, а жены их не пускали. Но ни в его письмах, ни в воспоминаниях о нем я не нашла и намека на что-либо в этом роде. О своих сослуживцах в РАФ он писал (в письме Хенли, автору нескольких гомоэротических произведений, которые понравились им с Форстером): "Конечно, в РАФ уж наверняка поспокойнее, чем в Ливерпуле или Глазго [среди моряков]. Мои товарищи по службе не сражаются - и завербовались главным образом для того, чтобы избежать тягот борьбы за пропитание", причем он оценивал эту спокойную жизнь очень одобрительно: "Эти люди приветливы, честны, дружелюбны, и очень уютны. ... Мне кажется, мы добрее друг к другу, чем те парни, что окружают вас - и не такие неотесанные" (отсюда).
Судя по его описаниям, в этой жизни, которую он так одобрял, приключений было не больше, чем в жизни женатых. И какому предназначению (от которого их могли отвлечь женщины) следовали эти мужчины, "завербовавшиеся, чтобы избежать тягот борьбы за пропитание" — например, тот же Пош Палмер? Однако, если поискать в мемуарах и письмах упоминания о событиях, которые могли так возмутить Лоуренса, что вызвали его нападки на женский пол, приведенные Селандиной Кеннингтон, все указывает на женитьбу Палмера (и, возможно, другие браки, заключенные молодыми летчиками и солдатами) — Лоуренс обсуждает брак Палмера в письмах к Форстеру, жалуется на семейную жизнь Палмера Шарлотте Шоу.
Может показаться, что брак Палмера недостаточный повод для таких обобщений как "женщины ... мешают мужчине выполнять его предназначение", "склонны лишать его стремления к приключениям", "удерживают его, чтобы он заботился об их удобствах", но ведь именно этот брак (и похожие случаи, когда другие любовники Форстера, вступив в брак, переставали с ним встречаться или встречались реже) послужил поводом для обобщений Форстера — "жизни и карьеры мужчин рушатся, мужчинам мешают дружить". И именно этот брак вызвал слова Лоуренса о том, что "женщины — дьяволы, которым нет никакого оправдания". Вообще Форстер и Лоуренс рассуждают так, будто Палмера женили чуть ли не насильно, при том, что сам же Лоуренс мрачно констатирует, что Палмер страстно влюблен в жену (и он не дитя, сколько бы Лоуренс ни называл его "крошкой" (little thing), а мужчина 28 лет, вполне способный сам отвечать за свои поступки).
Лоуренс давно смирился с тем, что большинство мужчин испытывают влечение к женщинам. О том, что именно в гетеросексуальности было для него наиболее неприятно, можно судить по тому факту, что о физической близости между мужчиной и женщиной он часто упоминал, а о любви между мужчиной и женщиной — нет. Он часто писал о том, что женщина для многих мужчин всего лишь сексуальный объект, "механизм для упражнения мускулов", и что секс вообще невыносимо унизителен для женщины (об этом говорится в его письме Шарлотте Шоу). Думаю, в "Любовнике леди Чаттерли" его задели вовсе не откровенные эротические описания, а то, что героиня не чувствует, что секс ее унижает, а, напротив, радуется ему. Больше всего его раздражала женщина не тогда, когда это была суфражистка, а тогда, когда это была счастливая возлюбленная. Любовь к женщине никогда не вызывала у него одобрения — только недоумение, осуждение, сожаление, насмешку. Поэтому и женщины, стремящиеся понравиться мужчинам или, еще хуже, нравящиеся мужчинам, были ему так неприятны.
Хотя он и писал в связи с Розитой Форбс, что ему не нравятся "люди" (people), "извлекающие выгоду из своего пола", но имел в виду явно только женщин. Он никогда не осуждал мужчин, желающих нравиться и даже "извлекающих выгоду" из своей привлекательности: "Красота была для него сознательным оружием. Он одевался только в черное или только в белое, без единого пятнышка, и тщательно выбирал жесты"; "моя охрана, в особенности аджейли, были по натуре щеголями, тратили свое жалованье на одежду или украшения, а время тратили, заплетая свои блестящие волосы в косички"; "мои спутники... позволяли Рахейлю много поблажек в поведении, отчасти из-за его животной притягательности и тенденции выставлять себя напоказ" и т.д.
Любовник Дауда, Фаррадж, "красивое создание с мягкими чертами, похожий на девочку, с невинным гладким лицом и заплаканными глазами", упрашивая одного из арабов, сопровождавших Лоуренса, взять с собой и их, "встал перед ним на колени, и все женственное в нем проявилось в этом порыве". Если бы так повела себя женщина, Лоуренс ее осудил бы, а тут, напротив, умилился. Хотя Лоуренс преклонялся перед мужественностью, он иногда упоминал одобрительно и о женственных чертах во внешности — но только описывая юношей (об Али: "его юность, мальчишеская или девическая"), а не самих женщин.
Впрочем, не помню, чтобы он вообще когда-нибудь похвалил именно внешность женщины, за одним исключением — в юности, путешествуя по Франции, он написал другу: "Тарасконки отвратительны, точь в точь серые лошади, тогда как женщины Арля великолепны: матроны выглядят величественно с их греческими профилями и крохотными фригийскими колпаками из черной ткани". К слову, когда я впервые узнала, что он назвал арлезианок великолепными, я удивилась (цитировалось лишь одно это слово, а не весь отрывок), но, увидев, что он обратил больше всего внимания на их национальные костюмы, удивляться перестала (оксфордский эстет должен был оценить их колоритность).
Гораздо удивительнее, что в дальнейшем он даже подобным образом женщин больше не описывал. Но красоту замечать не перестал: "Смешение кровей наделило его лицо и тело сильной привлекательностью, возможно, плотской, но трансформированной его характером. Никто не мог, взглянув на него, не испытать желания увидеть его вновь; особенно когда он улыбался, что он делал редко, одновременно губами и глазами"; "одежды из белого хлопка вздулись колоколом вокруг их стройных талий и лодыжек, безволосых загорелых тел; и кудряшки, заплетенные в длинные рожки над каждым виском, придавали им сходство с русскими танцорами"; "его белые ноги мелькали под отброшенными полами его кашемировой одежды. Мы на Востоке редко видели красоту тела, приоткрытого от босых ног; когда ритм и грация движения становились видимой, с игрой мускулов и сухожилий, показывающих механику каждого шага и равновесие покоя" и даже "мертвецы [турки] выглядели на удивление красиво. Ночь была освещена нежным светом, придавая их телам оттенок слоновой кости. Их кожа была белой там, где ее раньше закрывала одежда, намного белее, чем у арабов; и эти солдаты были очень молоды" и т.д. и т.п.
Если кто-нибудь возразит, что в Аравии Лоуренс видел только мужчин, а женщины там скрывались под покрывалами (те же, кого он увидел без покрывал, например, юная жена Ауды, были так непривлекательны, что не стоили описания), я напомню, что в Англии Лоуренс посещал великосветские приемы, видел множество женщин с ничем не прикрытыми лицами и даже с не очень прикрытыми телами — но вдохновили они его разве что на известное замечание: "Я не получаю удовольствия от женщин. Я никогда не думал дважды, а вернее, ни разу не думал о фигуре какой-нибудь женщины, но мужские тела — в покое или в движении — особенно последние — сразу привлекают меня". Художнику Эрику Кеннингтону Лоуренс однажды написал: "Неужели тебе и правда нравятся обнаженные женщины? Они же совсем не выразительные".
Я думала, что Лоуренс все же заметил красоту невесты (потом жены) Зигфрида Сассуна, ведь биограф Сассуна Джин Муркрофт Уилсон написала, что "даже Т.Э.Лоуренс был очарован Эстер", но оказалось, что в том письме, на котором основывается это заявление, Лоуренс, отвечая на расспросы леди Астор, смог сказать о внешности "будущей миссис Сассун" (он написал, что беседовал с ней, но не узнал ее имени) только то, что она высокая, но не смуглая, и, "кажется, темноволосая".
Видимо, Дж.М.Уилсон написала, что Лоуренс был очарован Эстер, потому что он не стал ее ругать и даже пожалел: она собиралась стать женой сорокасемилетнего мужчины,у которого до нее было много любовных связей с мужчинами (самая длительная — со Стивеном Теннантом), но ни одной — с женщиной. По словам Лоуренса, она была в ужасе, и он постарался ее приободрить — как он выражается, "не проявляя глупого оптимизма" (любопытно было бы послушать). Завершил он описание этой встречи так: "Мне понравилось безрассудно смелое создание. Вообразите — связаться с З.С!"
Удивительно, что пишущие о Лоуренсе иногда серьезно утверждают, что "для него не было разницы между мужчиной и женщиной" — и в подтверждение ссылаются на отрывок из письма Лоуренса Эрнсту Тертлу: "Женщины? Мне нравятся некоторые женщины. Мне не нравится их пол: как и легион мужчин. Некоторых мужчин. Между женщиной и мужчиной нет никакого различия, которое я могу почувствовать. Они выглядят иначе, согласен, но, если вы работаете с ними, совсем нет никакой разницы. Я не могу понять всю эту суету вокруг пола. Он так же очевиден, как рыжие волосы - и, мне кажется, так же мало существенен". Это Лоуренс в 1929 году пишет человеку, с которым недавно познакомился — тот, член парламента от партии лейбористов, сделал в парламенте запрос о службе Лоуренса в Индии (газеты обвиняли того в шпионской деятельности), в связи с чем Лоуренс сам позвонил ему, чтобы развеять слухи. Некоторые биографы, видимо, не сомневаются, что Лоуренс должен был тут же проникнуться к этому новому знакомому безграничным доверием и совершенно чистосердечно начать описывать ему свое отношение к мужчинам, женщинам и различиям между ними.
Лоуренс и в других случаях иногда отвечал на вопросы об отношении к женщинам уклончиво: "Уверяю вас, я не испытываю ни любви, ни ненависти к женскому полу. Одни из женщин хорошие, другие плохие. Так же как мужчины, собаки и мотоциклы". Хотя такие отговорки в сущности мало кого обманывают: ясно ведь, что, говоря о "хороших" и "плохих" женщинах, как и о "хороших" и "плохих" собаках и мотоциклах, он подходит к ним с иными мерками, чем к мужчинам.
Ч.1
Примечания 26. T.E. Lawrence, Correspondence with E.M. Forster and F.L. Lucas edited by Jeremy Wilson, Nicole Wilson, Castle Hill Press, 2011, pp.65-66
27. Ibid, p.66
28. Ibid, p. 62
29. The proofs, containing the cut-out 1st chapter, belonged to Palmer, the little brown field-mouse of a man whom I liked best of the Tank Corps fellows. He was one of the Clouds Hill party, and kept my duplicate proof, page by page, as Pike sent them down to me. It is the only copy of the first chapter extant. Palmer was caught in a most unhappy and unwise marriage (EMF stood by him, and saved, possibly his reason, certainly the situation, for the time): money would alleviate the trouble, slightly... (T. E. Lawrence Letters Volume III: T. E. Lawrence, Correspondence with Bernard and Charlotte Shaw, 1928 Fordingbridge, Castle Hill Press, 2000, р. 68).
30. Ibid,р. 70
31. T.E. Lawrence, Correspondence with E.M. Forster and F.L. Lucas edited by Jeremy Wilson, Nicole Wilson, Castle Hill Press, 2011, p.67
32. Commonplace Book by E. M. Forster, Stanford University Press, 1988, pp. 59-60
33. Ibid, 92-93
34.We call ourselves a great power, and our neighbours great powers, and go fiddling away our money and minds and minutes on absolute balderdash. Germany is going in for armaments, England for insurances, and all of them for nonsense... consider the suffragettes! Still - I got a cheque for £20 from Mother, with injunctions to spend it on myself, so I bought a Greek seal of a resting athlete, a Phœnician bronze bowl, and some other little things, including a new head-cloth, and have still something in hand. The seal is pretty, and if I can remember I’ll seal this letter with it. (March 28 1913) webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:2...)
35.Last week I read Ethel Smyth's latest." I confess she slightly jars me. Perhaps in the days she remembers, women were oppressed: but I see little traces of it today. If many of them feel like her, the boot will soon be on the other foot. (T. E. Lawrence Letters Volume III: T. E. Lawrence, Correspondence with Bernard and Charlotte Shaw, 1928 Fordingbridge, Castle Hill Press, 2000, р. 94)
36."Perhaps the reason why women played such a small part in the War in the Land of the Arabian Nights," explained Colonel Lawrence, " was because their men-folk wear the skirts and are prejudiced against petticoats." Then adding philosophically, " Perhaps that is one of the reasons why I am so fond of Arabia. So far as I know, it is the only country left where men rule!"
But Colonel Lawrence denies the assertion made by another authority on Arabia that man is the absolute master and woman a mere slave. Although " she is the object of his sensual pleasures, a toy with which he plays whenever and however he pleases "; although " knowledge is his, ignorance is hers " ; although " the firmament and the hght are his, darkness and the dungeon are hers "; and although " his is to command, hers is blindly to obey," she still wields a vast, indirect influence. But one sees and hears very little of her. Arabia is one country, indeed, where the equal suffrage propaganda of Mrs. Catt and Mrs. Pankhurst has made little headway.
...Emir Feisal attended the Versailles Peace Conference as the head of the Arabian delegation, but his wife, who shortly afterward became the first queen of a new dynasty in Bagdad, did not accompany him. (With Lawrence in Arabia. by Lowell Jackson Thomas, 1924, pp. 188).
37. Цитирую в переводе FleetinG_ отсюда
38. Few post-war innovations more dismayed Lawrence than the custom of a man and woman arising from the dinner or supper table to dance together before those who watched the arena."It might be understood," he remarked, "if the embracing couple were husband and wife — though, even then, the performance is somewhat open to public view — but for a pair not claiming that relationship, the action is unthinkable." "Such opportunities for what are politely termed 'social mishaps' are studiously avoided in your Arabian deserts, I suppose?" "Arabs are human beings, and errors of conduct happen in deserts as elsewhere. But the dishonours which occidentals carelessly refer to as 'triangles' do not occur. The remedy is efficient. Upon its discovery, the two delinquent sides of the triangle are obliterated from the figure — by instant death!" "How the death rate would jump in western countries!" exclaimed one of the Guardsmen. "Yes — but not their lack of cleanliness nor the decrease in their birth rates," he dryly replied. His taciturnity was wholly put aside. The Sphinx had become freely articulate — a witty and experienced raconteur sentences, however, were measured and betrayed the tact which had won triumph for his diplomacies... (Giants in dressing gowns by Julian Biddulph Arnold, Macdonald, 1942, рp. 142-143
39.The cottage will never be less than partly yours, whenever you want it, unless some scurvy married couple borrow it from me again. I don't like women in my place, anyhow; but am too perfect the little gent to refuse them. ... Pat still camps his side of the road. He has an idea of marriage in the offing, and a definite girl in view. If she is a housekeeper by nature, he and she could make a good thing of that spot. But I don't know her views, of him or of country life. 26.1.35
40.T.E. Lawrence, Correspondence with E.M. Forster and F.L. Lucas edited by Jeremy Wilson, Nicole Wilson, Castle Hill Press, 2011, p.284
41.Ibid, p. 261
42."I do not love anybody and have not, I think ever—or hardly ever." ()
Остальные примечания допишу позже.
История взаимоотношений Э.М.Форстера и рядового Палмера. Ч.2
27 мая 1927. Т.Э.Лоуренс — Э.М.Форстеру: «Наши письма разминулись возле этого края Индийского океана. Душевный кризис, который заставил его написать мне, вызвал и его письма к вам. Мне было известно о другом ребенке. Хотя он все еще отчаянно влюблен в эту женщину. Господи помилуй.
читать дальше
+
Ч.1
Примечания
читать дальше
+
Ч.1
Примечания