Эти записи опираются, помимо текста Голдинга, на исследования литературоведов, в основном англоязычных. Источники указаны в примечаниях.Продолжение
этой записи.
Явные и скрытые гомоэротические мотивы в трилогии Уильяма Голдинга "На край земли"- 1.
В третьем романе трилогии есть сцена, в которой Толбот по приглашению лейтенанта Саммерса несет вместе с ним ночную вахту. Поскольку дежурство не входит в обязанности первого помощника капитана, ясно, что Саммерс затеял это для того, чтобы деликатно избавить Толбота от необходимости ночевать в своей каюте — в бывшей каюте Колли, в которой недавно умер еще и Виллер (1). Толбот, очарованный красотой ночи, слышит бой корабельных склянок: "музыка — ибо это была она, гармония и все остальное — плыла вокруг нас, легкая, как струя за кормой, как ветер, волшебная, как лунный свет"(2). Звуки смолкают, "но тут все еще были луна, и звезды, и блеск моря" (3). Толбот задумывается о величии природы — веру Саммерса в то, что оно напоминает людям о существовании Творца, он считает наивной. Саммерс в подтверждении своих взглядов вспоминает строки псалма. Они кажутся Толботу не более убедительными, но поэтичными. А поэзия в его мыслях теперь неразрывно связана с его любовью к Мэрион Чамли.
читать дальше"— ... О, Чарльз, Чарльз, я так безумно, так отчаянно, так безумно, безумно влюблен!
Чарльз Саммерс молчал. Маски лунного света, скрывавшие наши лица, сделали неизбежным это ночное признание. Оно вырвалось против моей воли.
— Ты ничего не говоришь, Чарльз. Я тебе надоел? Прости, что примешиваю такой, должно быть, кажущийся тривиальным предмет ко всему тому, что нас сейчас окружает — и даже к разговору о так волнующей тебя религии. В сущности, не знаю, почему ты настолько добр, что меня выслушиваешь. Но ты ведь именно такой.
Первый лейтенант отошел к штурвалу и заговорил там с матросами. Он долго смотрел в нактоуз. Я забеспокоился, не случилось ли чего, но через несколько минут он, медленно ступая, вернулся ко мне.
— Это та молодая леди, которую ты встретил на борту "Альционы"?
— Кто же еще?
Казалось, он погрузился в мрачное раздумье, затем ответил.
— В самом деле, кто же еще? Не сомневаюсь, она так же добродетельна, как и хороша собой..." (4)
Толбот в очередной раз проявил и свою наблюдательность, и свою непонятливость. Это сочетание качеств делает его идеальным рассказчиком, когда Голдингу нужно донести до читателя то, что должно остаться неизвестным для самого Толбота. Иногда — неизвестным до поры до времени, как в случае с Колли, о гомосексуальности которого в конце концов (после множества подсказок) догадался даже Толбот. Но многого он так и не поймет — ни того, что Зенобия была беременна, ни того, что в подслушанном им разговоре мисс Грэнхем называла "дремучим средневековьем"(5) именно его понятия (добавив "Остается уповать на время — когда-нибудь и до него дойдет, будем надеяться!"(5)), ни, тем более, того, что первый лейтенант Чарльз Саммерс был в него влюблен. (Напоминаю, что литературовед Джон Кэри, автор биографии Голдинга, писал: «бедный лейтенант Чарльз Саммерс, ... очевидно (для читателя, хотя и не для Толбота) влюблен в Толбота» (William Golding: The Man Who Wrote Lord of the Flies by John Carey, 2010, p. 455), а также отметил, что после первой публикации романа критик Питер Кэмп написал в рецензии, опубликованной «Санди таймс», что Саммерс влюблен в Толбота (Ibid, p. 488).)
Толбот видит, что друг не рад его признанию, но не может объяснить это ревностью и подыскивает другие причины: Саммерсу стало скучно от его излияний или же он оскорблен тем, что вместо религии они заговорили о таком несерьезном предмете, как романтическая любовь, которая Саммерса, по мнению Толбота, совершенно не интересует. Какое-то время Толбот даже боится, что что-то стряслось. Саммерс тем временем, очевидно, собрался с силами и готов сыграть свою роль наперсника главного героя — выслушать рассказ о его безумной любви. Толбот делится с ним горестями: он не знает, как Мэрион к нему относится, сомневается, такая ли она, какой ему показалась, а главное — он страдает из-за того, что она плывет в Индию, а он — в Австралию.
"Мир не мог бы дальше разбросать людей. Ты не знаешь, что это такое" (6) — говорит он, не подозревая, что и Саммерс почти лишен возможности объясниться с предметом своей любви, хотя тот не плывет на другом корабле, а стоит рядом с ним. Но Саммерс в ответ пытается его утешить.
"— Как бы то ни было, я знаю эту молодую леди. Я видел ее. Помнишь, я решил стоять на вахте во время званого вечера и бала, потому что не танцую? Я видел, как вы танцевали вместе.
— И что?
— Что ты хочешь от меня услышать?
— Не знаю." (7)
Саммерс уверяет Толбота, что Мэрион его не забудет, тому эти слова кажутся простой любезностью.
"— Нет. Я знаю женщин.
Это заставило меня рассмеяться.
— Так уж и знаешь! Каким это образом? Ты настоящий морской волк, моряк с колыбели, мастер своего благородного дела, знающий все о ходе корабля!
— У кораблей женский характер, сам знаешь. Но я понимаю женщин. Я понимаю их пассивность, нежность, способность воспринимать впечатления, как воск — отпечатки... И больше всего их страстную потребность отдавать...
— Мисс Грэнхем, миссис Брокльбанк! А разве нет синих чулков? Это вовсе не отличительный признак женского ума!
Он молчал некоторое время, затем ответил — так вяло, словно я разбил его в споре и привел в уныние.
— Пожалуй, да."(8)
Я уже упоминала этот эпизод, связав его с другим, из полуавтобиографического романа Голдинга "Пирамида" — там режиссер и актер Ивлин де Трейси, разговаривая с главным героем, наивным юношей, о женщинах, объясняет, почему так хорошо их понимает: "Во мне много женского, Оливер. Так что уж я-то знаю". Оливер не догадывается, что Ивлин де Трейси гей, а тот так и не решается намекнуть на свои чувства к нему. Вернее, уже приближается к этому, как, похоже, и Саммерс, но, так же, как и тот, натыкается на полное непонимание со стороны собеседника, "приходит в уныние" и не решается продолжить. При этом Оливер относится к Ивлину де Трейси с любовью и восхищением (как и Толбот к Саммерсу): "Я его обожал", "Я глядел на него и преданно улыбался. Вокруг него всклубился легкий туман, а сам он, четкий и милый, оставался в середке" (они выпили в театре перед выходом героя на сцену) (9).
Эдмунд Толбот имеет представление не только о чисто физической стороне однополого влечения, но и о возможности любви мужчины к мужчине, как это становится понятно из одного его размышления о поэзии: "Все мы безумцы! Это правда, я свидетель тому, что не только поэзия, но даже попытка сочинить стихи — замена, какой бы жалкой она ни была, присутствия предмета любви. Будь то Бог Мильтона или Темная Леди и еще более темный Джентльмен Шекспира, будь то Лесбия или Амариллис — или, черт возьми, Коридон, предмет любви возносит разум в ту сферу, где лишь иррациональное в языке имеет какой-то смысл" (10). (Я еще буду писать о тех обстоятельствах, при которых эти мысли приходят в голову Толботу, сейчас лишь хочу пояснить, что, по моему мнению, он называет адресата сонетов Шекспира "еще более темным [в сравнении с Леди] Джентльменом" не потому, что не помнит о белой коже этого молодого человека, описанной в сонетах, но прежде всего потому, что играет со значениями слова dark (темный, смуглый, темноволосый, порочный, сомнительный, неизвестный и т.д.). Чтобы сохранить хотя бы намек на эту игру слов, я написала "Темная Леди", хотя у нас более распространен вариант "Смуглая Леди".)
Но одно дело — знать о любви мужчины к мужчине, связывая ее с античностью или с сонетами Шекспира, другое — объяснить ею поступки своего друга, о котором, к тому же, у Толбота сложилось мнение как о человеке, пусть и очень занятом своей "драгоценной карьерой" (11), но непреклонно добродетельном и верном своим религиозным принципам. Саммерс иногда пытается намекнуть Толботу, что совсем не так добродетелен, как тот думает. К примеру, когда Толбот страдает оттого, что думает, будто нечаянно приблизил смерть больного мистера Преттимена, а заодно вспоминает и Колли с Виллером, которым не помог, Саммерс замечает: "Тебе не в чем раскаиваться. Господи, хотел бы я, чтобы и у меня было так же мало поводов чувствовать себя виновным, как у тебя" (Толбот горячо возражает, что не встречал человека лучше Саммерса) (12).
Впрочем к тайному чувству вины, мучающему лейтенанта Саммерса, я вернусь позднее.
В фильме тоже есть сцена ночного дежурства, но отсутствует приведенный выше диалог. Вместо этого герои обсуждают служебные неприятности Саммерса, к которым пора перейти и мне. Даже Толбот замечает, хотя и не сразу, что переживания Саммерса из-за того, что капитан приблизил к себе лейтенанта Бене, объясняются не только тем, что планы Бене (особенно по ремонту мачты) кажутся Саммерсу опасными для корабля. Трудно не заметить, что первым лейтенантом руководят также зависть и ревность. И очень показательно, что Толбот, хотя и считает эту ревность чисто служебной, боится произнести вслух само слово "ревность" в применении к Саммерсу. Читатель узнает об этом из описания разговора Толбота с казначеем Джонсом (персонажем, играющем довольно значительную роль в романе, но не в фильме). В ответ на замечание Джонса, что Саммерс не одобряет то, что предлагает Бене, Толбот начинает говорить "Да. Но ведь он..." и замолкает.
"Мне не хотелось произносить это слово. Оно, казалось, могло приписать Чарльзу Саммерсу почти женскую слабость. Казначей повернул голову на толстой шее, взглянул мне в глаза и тихо произнес: "Он...?" Я промолчал. "Ревнует" — опасное слово." (13)
Перевод цитат везде, кроме особо оговоренных случаев, мой.Примечания1)Толбот занял эту каюту, чтобы свою отдать Мэрион, когда надеялся, что она перейдет на их корабль, а потом в его бывшую каюту перешла больная Зенобия. Толбот сперва даже самому себе не признается, что ночью ему там жутко, но Голдинг намекает на это читателю.
"Повествование подчеркнуто фактологично, поэтому об эмоциональном состоянии Эдмунда можно судить только по косвенным данным, и то не сразу. Сначала не понятно, почему юноша вдруг хочет, вопреки правилам, оставить у себя на ночь лампу (p.51). Кроме того, остается без авторских комментариев тот факт, что Эдмунд не спешит лечь спать вечером и отправляется гулять по кораблю. Ситуация проясняется лишь благодаря проницательности Саммерса: молодой человек боится спать в каюте с трагическим прошлым (p.55-56). <...> Эдмунд живет в каюте, где умерли два человека, которых он мог бы спасти, которые надеялись на его помощь, и хотя он не говорит об угрызениях совести, но сон выдает его переживания: «Ты мог спасти нас» (p.63)" (А.С. Ласточкина. Нарративные стратегии в трилогии У.Голдинга "На край земли": дис. на соиск. ученой степени кандидата филологических наук. СПб., 2011, стр.155)
2) 'The music — for such it was, harmony and all — drifted about us, gentle as the wake and the wind, magic as the moonlight' (Fire Down Below by William Golding, Faber & Faber, 89).
3) 'But there were still the moon and stars and the glitter of the sea (Ibid, 90)
4) "... Oh, Charles, Charles, I am so deeply, so desperately, so deeply, deeply in love!"
Charles Summers was silent. The masks of moonlight which were hiding our faces made the night-time confession inevitable. It has burst from me without any volution.
"You say nothing, Charles. Have I annoyed you? I beg your pardon for mixing what must seem a trivial matter in all this going on round us—mixing it too into talk of the religion which is your deepest concern. In fact I do not know why you should be so kind as to listen to me. But so you are."
The first lieutenant went to the wheel and talked with the men there. He stared long into the binnacle. I wondered if anything was wrong, but after a few minutes he came back to me slowly.
"It is the young lady you met aboard Alcyone."
"Who else could it be?"
He seemed to brood. Then—
"Who else indeed? I have no doubt she is as virtuous as lovely—" (Ibid, 91-92)
5) Уильям Голдинг. Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. «Симпозиум» 2000 г. (в сети)
6) 'The world could hardly thrust people farther apart. You cannot know what it is like' (Fire Down Below by William Golding, Faber & Faber, 93)
7) "I know the young lady, at all events. I saw her. You remember how, since I do not dance, I elected to take the watch for the period of the entertainment and ball? I saw you dancing together."
"Well?"
"What do you expect me to say?"
"I do not know."(Ibid, 93)
8) "She will not forget you."
"It is good of you to say so."
"No. I understand women."
It made me laugh.
"Do you say so indeed? How can that be? You are a proper old tarry breeks, a son of a gun, a man master of an honourable profession and skilled in the way of a ship!"
"Ships are feminine, you know. But I understand women. I understand their passivity, gentleness, receiving impressions as in wax—most of all their passionate need to give—"
"Miss Granham, Mrs Brocklebank! And are there not bluestockings? This is no character of a female wit!"
He was silent for a while, then spoke heavily enough, as though I had defeated him in argument and dispirited him.
"I suppose not." (Ibid, 94-95)
9) "Пирамида" (пер. Елена Александровна Суриц). (в сети)
10) 'We are all madmen! It is true—I am a witness to it that not poetry but the attempt at poetry is a substitute however poor for the presence of the beloved. I was above myself and saw things plainly as from a mountain top. Whether it be Milton's God or Shakespeare's Dark Lady and even darker Gentleman—whether it be Lesbia or Amaryllis or devil take it, Corydon, the Object lifts the mind to a sphere where only the irrational in language makes any sense' (Close Quarters by William Golding, Faber & Faber, 213).
11) Уильям Голдинг. Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. «Симпозиум» 2000 г. (в сети)
12) Fire Down Below by William Golding, Faber & Faber, 156-157.
13) "I observe that the first lieutenant is co-operating in the business under protest."
"Yes. But then he is—"
I did not like to say the word. It would seem to credit Charles Summers with an almost feminine weakness. The purser turned his head on his thick neck and looked me in the eye. He spoke the words softly.
"He is?"
I said nothing. 'Jealous' is a dangerous word. (Close Quarters by William Golding, Faber & Faber, 244)
Чтобы не смешивать записи о трилогии "На край земли" и записи об отношении Уильяма Голдинга к гомосексуальности (с переводами отрывков из его дневников и т.п.), вот ссылки на несколько записей второго типа:
1,
2,
3,
4. Цитаты из дневника и статей Голдинга помогли мне немного понять то, что казалось странным в его романах. (Помню, например, как меня, когда я меньше знала о нем как о человеке, удивил тот эпизод из "Свободного падения", в котором повествователь вспоминает священника, подавлявшего свое влечение к нему, и говорит, что не осудил бы его, если бы тот решился его поцеловать, и более того: «И будь у него даже более варварские желания – что ж, они достаточно обычны в нашем мире и причинили меньше вреда, чем какая-нибудь религиозная догма или политическая утопия. По крайней мере я мог бы потом, в мои сегодняшние дни, порадовать себя, говоря: я дал радость и утешение такому-то человеку» (Уильям Голдинг, «Свободное падение», перевод Шерешевской, Сухарева).
Текст "Свободного падения" в сети).