[tes3m]

"...в художественном произведении писателю удаются лишь те персонажи, в которых отражены какие-то черты его личности. Других персонажей он не создает, а описывает, и они получаются не слишком убедительными. В случае, если это утверждение верно, из него следует вывод: изучая наиболее удавшихся автору персонажей , написанных с наибольшим сочувствием и пониманием, гораздо объемнее представляешь личность автора, чем по любой из его биографий".(Сомерсет Моэм. По изданию "Записные книжки".М, 1999) Последнюю точку зрения сейчас защищать не принято. Принято осмеивать.Да, разумеется, биографический подход на практике иногда выглядит убийственно.Но и любой метод приведет к заблуждениям, если следовать ему слепо и безоговорочно. Разумеется, надо помнить, что " биографическая интерпретация и использование с этой целью произведений искусства в каждом отдельном случае требуют придирчивой осторожности и перепроверки, потому что произведение искусства - это не документ для биографии... И все же между биографией творца и его произведением существуют связующие звенья, параллелизмы, глухая перекличка и искаженные отражения."(Р.Уэллек и О. Уоррен. "Теория литературы")

Сюда же трогательное описание Моэма у Нагибина: "...так не хотелось огорчать Моэма. Меня заливала несказанная нежность, обостренная страхом за грозную хрупкость так щедро истратившей себя души.
Я чуть ли не со слезами смотрел на мумизированного, изысканного джентльмена, сотворившего столько чудес. Все на нем было сверхэлегантно: летний пиджак из синей рогожки, узкие светлые брюки с бритвенно-острой складкой, бесстрашно яркий шейный платок и последней модели массивный «Роллекс», соскальзывающий на узенькое смугло-крапчатое запястье.

В разговоре нам подвернулся Жан Жироду....Моэм стал говорить о нем в тоне, напрочь отвергающем лицемерное правило: о мертвых или хорошо, или ничего. ... Я осмелился напомнить, что Жироду беззащитен перед живыми ...— Бедные, бедные великие мертвецы! — всплеснул он своими маленькими старушечьими руками. — С ними никто не считается, их в грош не ставят. За что?.. Они творили, боролись, шумели, отстаивали свое я, делали все, чтобы вырваться из тенет забвения. А мы, пользуясь печатью на их устах, омахиваемся от всего ими сделанного и считаем ниже своего достоинства спорить с ними, опровергать их, тем паче ругать...

Он живет почти безвыездно на Ривьере, прогревая свою оскудевшую кровь жарким солнцем Средиземноморья, но раз в год отправляется в Лондон, чтобы обновить гардероб. Лучшему портному заказываются костюмы и пальто, лучшему сапожнику — обувь, с особым тщанием отбираются галстуки и платки в нагрудный кармашек. Франтовство девяностолетнего старца не смешно хотя бы потому, что оно позволило ему одевать своих персонажей (особенно дам) с изысканностью, которую можно встретить у Бальзака и Пруста.
В разговоре нам подвернулся Жан Жироду. Возможно, я упомянул о том, что живу в Париже на улице, носящей его имя, это возле Елисейских полей, в сторону Триумфальной арки. Моэм стал говорить о нем в тоне, напрочь отвергающем лицемерное правило: о мертвых или хорошо, или ничего. То был уже не первый случай, когда он набрасывался на ушедших с яростью, достойной противника во плоти и крови, в крепком доспехе, с навостренным мечом. Я осмелился напомнить, что Жироду беззащитен перед живыми — стоит ли нападать на него столь яростно. — Бедные, бедные великие мертвецы! — всплеснул он своими маленькими старушечьими руками. — С ними никто не считается, их в грош не ставят. За что?.. Они творили, боролись, шумели, отстаивали свое я, делали все, чтобы вырваться из тенет забвения. А мы, пользуясь печатью на их устах, омахиваемся от всего ими сделанного и считаем ниже своего достоинства спорить с ними, опровергать их, тем паче ругать, как по выдумке Жироду ругали греки неприятеля, прежде чем кинуться на деморализованных бранью воинов. Жироду беззащитен? Ничуть! Он имеет миллионы защитников по всему миру, вы, очевидно, из их числа, он имеет защитника в себе самом и даже во мне — я до сих пор разделяю его заблуждение, что можно находить достаточно глубины на поверхности жизни. Но я злюсь на него, я не могу простить, что «Электру» написал он, а не я. Пьеса о троянской войне еще лучше, но я не завидую — такого мне не написать. Английской иронии, тяжеловесным потугам на юмор никогда не достичь роскошества галльского остроумия. А нет ничего остроумнее «Троянской войны не будет» . У англосаксов есть ирония, есть сарказм, грубоватый юмор, но остроумие всегда вымученное, даже у Бернарда Шоу. Я острю тоньше, чем Шоу или Во, но слишком робко. И «Электру» я мог бы написать, но написал ее Жироду, оставив меня без лучшей пьесы. Что я, должен ему за это руки целовать? И я ведь тоже не из землероек, мне на поверхности было не хуже, чем Жироду, но в этом двухмерном пространстве он меня теснил. Боже, как он был красив и элегантен! Прав этот школьный учитель Моруа, назвавший его первым во всем. Говорят, Жироду отравили. Он был дипломатом и пал жертвой политической интриги. Никогда в это не поверю. Как не верю в важность дипломатических миссий Рубенса. Художник не может быть ничем, кроме того, что он есть. Все остальное — игра.
Я спросил: была ли служба Моэма в Интеллидженс сервис тоже игрой. «Чистой воды! — не задумываясь, ответил он. — Лоуренс — Аравийский. Моэм — Петербургский. Я начисто не понимал, что у вас происходит. Положа руку на сердце, не понимаю и сейчас. Вы хотите осчастливить людей, в этом, если не ошибаюсь, цель марксизма. Но ведь это невозможно. Каждый носит в себе свой ад и никому его не отдаст... «Жироду убили из зависти, — сказал Моэм. — Он был слишком талантлив, слишком знаменит, слишком блестящ и к тому же на редкость удачлив. Он шел от успеха к успеху, ни разу не оступившись. Добавьте к этому победительную внешность, обаяние, брызжущее фонтаном остроумие, успех у женщин и душевную широту, начисто отсутствующую у французов. Чересчур много для одного человека. Казалось, он создан Господом в назидание и унижение окружающим. А великих людей и так ненавидят. Сколько ненависти возбуждали ваш Толстой и ваш Достоевский. Как ненавидели Байрона, мучили Шиллера, Бетховена, тех, кого надо носить на руках и осыпать лепестками роз. Их и носили и осыпали, но за это же ненавидели: за свои восторги и поклонение, за собственную малость».».

@темы: английская литература, литература

Comments

[sige_vic]

Вы хотите осчастливить людей, в этом, если не ошибаюсь, цель марксизма. Но ведь это невозможно. Каждый носит в себе свой ад и никому его не отдаст

Вах :-)
Скажи, а ты согласна с высказыванием Моэма относительно английского остроумия?
А Уайлд, допустим? :-) Вудхаус? :-)

[tes3m]

sige_vic

а ты согласна с высказыванием Моэма относительно английского остроумия? А Уайлд, допустим? :-) Вудхаус? :-)

Может, мы как англоманки уже одичали вслед за британцами, но меня их юмор вполне устраивал до сих пор... Дуглас Адамс тоже вредничал на этот счет, но он признал четверых: Чосера, Диккенса, Остен и Вудхауза. Я бы и Джерома добавила, и Теккерея (ну как это у него нет юмора?), да и многие писали забавно. А теперь есть Терри Прэтчетт.

[sige_vic]

tes3m Ну, видишь, вот Моэм тут типа грубый юмор и сарказм от остроумия отделяет. Мне всегда казалось, что, допустим, пьесы Уайлда именно в высшей степени остроумны :-)

[tes3m]

но остроумие всегда вымученное,

- не знаю... Вот он французов приводит в пример... А кого конкретно? Тот же Жироду мне таким уж смешным не кажется. Не говоря уже о том, что у него есть юмористический рассказ -стеб над ШХ - именно что вымученный и грубый сразу. Не знаю, о чем он вообще.

[Alnika]

Тот же Жироду мне таким уж смешным не кажется.

Мне он вообще не кажется смешным. И в общем и целом французский юмор (или остроумие) как-то не для меня, очевидно.

Может, мы как англоманки уже одичали вслед за британцами, но меня их юмор вполне устраивал до сих пор...:

))) Абсолютно. Чем не остроумен Уайльд? А прелестный юмор Джерома... Ну в общем не согласная я.

[Rice_Paddy_Guro_]

Моэм просто кокетничает, говоря о Жироду. Это всё с целью дать понять, что он остроумнейший английский писатель (в смысле "галльского" остроумия)

[tes3m]

TakitaGlory Но еще ему и Жироду явно нравился.