Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Мне понравился один из этих молодых людей.

С Flickr. Когда были сделаны фотографии, увы, не написали.

@темы: фотографии, male nude

---

Эдвард Пенфилд (1866 -1925)

Вступление.

Пока я писала о Лейендекере, мне все время хотелось и об Эдварде Пенфилде написать, поскольку иногда они мне кажутся похожими. Правда, Лейендекер обычно писал маслом, а Пенфилд знаменит своими литографиями, напоминающими плакаты Стейнлена и Тулуз-Лотрека. Как и у Стейнлена, на его работах много кошек.Зато, как у Лейендекера, у него очень интересные мужчины. Мне ужасно нравится велосипедист на первом плакате. И мужчина в народном костюме с иллюстрации к The Magenta Village, хотя сперва мне этот наряд показался несуразным. Могучие и сильные мужчины у него вообще получаются так, словно он старался именно для меня, несмотря на то, что некоторые одеты как-то странно - мешковато или так, словно одежду на них вилами навьючивали ( Лейендекер такого никогда не рисовал). А может и не "несмотря на". Может, это придает им дополнительную привлекательность в моих глазах. Нет, не могу о них больше писать. Бесцельное и ни во что не выливающееся восхищение меня изматывает. Я ведь и срисовать-то их не могу, не то что нарисовать самой . И воообще в голове крутится - "ни съесть, ни выпить, ни поцеловать". (Ах да, велосипедист не из их породы, а нравится мне по другим причинам.)

The Magenta Village

Последняя работа из тех, которые напоминают рекламы Лейендекера. А следующую поместили на Flickr как предположительно работу Лейендекера. Не знаю, чья она, но больше похоже на то, что автор Пенфилд. Потом идет точно его работа. А потом не знаю чья, но, кажется, лейендекеровская. Помещаю для сравнения. А еще я видела, что плакат Пенфилда (дама с кошками) где-то поместили как работу Стейнлена.

Реклама динамита Этна

Источники

www.americanartarchives.com/penfield,e.htm
edwardpenfield.com/index.frm.htm
digitalgallery.nypl.org/nypldigital/dgkeysearch...
store.encore-editions.com/xyz93xyz.html
giam.typepad.com/100_years_of_illustration/edwa...
www.artst.org/illustration/edward_penfield/

@темы: художники

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"Опьянение нравственным и интеллектуальным благородством чистой дружбы".

Пруст рассуждает о том, что стремление одного его героя воевать и быть героем основано на его гомосексуальности, хотя сам он этого и не сознает:

он испытывал отвращение ко всякого рода изнеженности и опьянялся любым примером мужества. Размышляя о жизни под открытым небом с сенегальцами...он (целомудренно, наверное) находил в ней какое-то головное сладострастие....подобные люди не отдают себе отчета, что в основе этих умствований, которым они приписывают другое происхождение, лежит физическое желание...этот идеал подразумевал совместную службу с мужчинами в его вкусе в исключительно мужском рыцарском ордене, вдали от женщин, там, где он мог рисковать жизнью, спасая своего ординарца, и умереть, внушая фанатическую любовь своим солдатам.

"наследственный порок, позднее пробудившийся в нем... привел к тому, что он испытывал отвращение ко всякого рода изнеженности и опьянялся любым примером мужества. Размышляя о жизни под открытым небом с сенегальцами, поминутно жертвовавшими собой, он (целомудренно, наверное) находил в ней какое-то головное сладострастие, — туда многое, наверное, вошло от презрения к «музицирующим господинчикам» , — и это чувство, в реальности столь далекое от того, чем оно ему представлялось, не особо отличалось от наслаждений, вызываемых кокаином...
Гомосексуальный идеал мужественности Сен-Лу... был ... банален и лжив. Оттого, что подобные люди не отдают себе отчета, что в основе этих умствований, которым они приписывают другое происхождение, лежит физическое желание, они не замечают этой лжи....Сен-Лу восхищался смелостью молодых людей, опьянением кавалерийских атак, нравственным и интеллектуальным благородством чистой дружбы двух мужчин, когда один жертвует своей жизнью другому. Война, из-за которой в столицах не осталось никого, кроме женщин, что могло бы привести гомосексуалистов в отчаяние, является, помимо того, страстным гомосексуальным романом, если у гомосексуалиста хватает ума на измышление химер, но недостаточно для того, чтобы разгадать их происхождение и понять себя.Так что к тому времени, когда юноши из чисто спортивного подражательного духа (так раньше все играли в «чертика») шли на фронт добровольцами, Сен-Лу стал находить в войне много больше идеальных черт, чем в своих конкретных желаниях, несколько отуманенных идеологией; этот идеал подразумевал совместную службу с мужчинами в его вкусе в исключительно мужском рыцарском ордене, вдали от женщин, там, где он мог рисковать жизнью, спасая своего ординарца, и умереть, внушая фанатическую любовь своим солдатам."
Впрочем, Пруст добавляет: "...что бы в его смелости ни таилось...я бесконечно больше восхищался Сен-Лу, требующим назначения на самые опасные позиции, чем г-ном де Шарлю (тоже гомосексуалистом) , презирающим светлые галстуки".
Марсель Пруст "Обретенное время". 1922.
"Читаю Пруста с ужасом и наслаждением. Думаю, что мы его любим так, как современники любили Байрона."(А.Ахматова. 1937) Представляю, как должны были читать "Обретенное время" некоторые участники Первой мировой в 1927 году, когда эта заключительная часть "В поисках утраченного времени" была наконец издана. Вообще-то я знаю таких в Англии - читали и восхищались. Хотя и ужас не могли не чувствовать.
Но при желании, конечно, можно сказать, что Пруст оклеветал героические идеалы и героев, опустил их, как говорится, до своего низменного уровня.

@темы: Марсель Пруст, гомосексуальность

---

Зигфрид Сассун читает стихи - The Poetry Archive

А это он с женой. Очень хорошо вышли, по-моему.

Сассун и Макс Бирбом с женой.

Вспомнилось, как Вудхауз завуалированно передает грубые ругательства того времени, никогда ничего прямо не называя, но намекая на то, какие это сильные выражения. В биографии Сассуна я прочла, как он чуть не подрался с обругавшим его шофером. Причем он-то, рассказывая об этом инциденте другу, сказал, как именно его обозвали. То ли друг, то ли биограф заменили буквы (кроме первых и последних) точками: "b..y f.....g t..t".(отсюда.стр.160)Надо сказать, Сассун действительно так водил, что как же его было не обозвать? Дж.М.Уилсон пишет: "Даже Т.Э. Лоуренс, вряд ли знавший, что такое страх, был, по словам Сассуна, устрашен его вождением за пять минут". Помню обсуждение cлов hell и devil - насколько грубыми они казались в то время и кажутся сейчас. Кажется, не такими уж и грубыми они были, судя по тому, что пишет тот же Лоуренс в письме Шарлотте Шоу 29.11.24 о премьере одной пьесы Дж. Барри: " Форстер был на премьере. И Зигфрид Сассун. Им понравилось: по крайней мере, З.С. не сказал: " Oh Hell", что он обычно восклицает, когда ему скучно в общественном месте". Вряд ли Лоуренс стал бы цитировать в письме к пожилой даме совсем уж шокирующие выражения.

@темы: язык, Зигфрид Сассун, Лоуренс Аравийский

---

Мне так понравилась эта фотография с плюшевым мишкой, что помещаю ее отдельно.

См.

1915. США.
Взяла тут

@темы: фотографии

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Часовня, расписанная Жаном Кокто.Часовня Сен-Пьер –Вильфранш-сюр-Мер

Панорама
Не в моем вкусе, но было интересно увидеть. Ссылку нашла у  Fausthaus

@темы: художники

---

Три отдельных записи об иллюстраторе Дж.М. Флэгге (1877 - 1960)

1. Дж.М.Флэгг и кукла.

2. Флэгг - автор знаменитых плакатов, изображающих дядю Сэма и Америку.

+2

И он же изобразил отношения между правительством (дядя Сэм) и народом (Америка) таким вот образом:

Flagg's sketch of the government after sodomizing the people.

3.Раз уж сам художник позволяет себе такие шутки, признаюсь в том, что у меня один его вполне милый рисунок

вызывал ассоциации, которые я объяснила вот тут в сообществе Homoerotic ART. Предупреждаю: связываю его там с не самыми пристойными изображениями. Ассоциации личные и к замыслу художника отношения не имеющие.

Просто четыре его рисунка.

Источники.

illustrationart.blogspot.com/2007/08/james-mont...
www.flickr.com/photos/library_of_congress/30302...
www.americanartarchives.com/flagg.htm
www.bpib.com/illustra2/flagg.htm

@темы: художники

---

"Разве бывают мужчины жестоки?"

"И спросил Ветала раджу: "Скажи, о раджа, кто же подлее - мужчины? Или, может быть, женщины?"
Выслушал раджа и ответил: "Так творец устроил, что женщины легкомысленны и являются причиной всех грехов. Разве бывают мужчины жестоки? А женщины по природе своей и жестоки и грешны".
"Двадцать пять рассказов Веталы" (перевод с санскрита).М.1958
Это и само по себе звучит смешно, а там перед этим еще и история о том, как муж два раз грабил и пытался убить жену, а она его все любила.

@темы: история повседневности

---

Элегантные мужчины

Эти изображения я решила собрать в отдельном посте (не все, а только те, которых у меня еще не было или были худшего качества). Думаю, это на меня повлиял Зигфрид Сэссун (он любил модно одетых молодых людей).

Источники те же, что и в предыдущем посте с этим тэгом.

@темы: Лейендекер

---

"Найди себе ты милую такую/ Чтобы могла с тобой уйти".

Я обычно стесняюсь писать о музыке, даже о песнях, потому что ничего в этом не понимаю и мало что слушаю.Никогда бы не подумала, что мне понравится песня, которая называется "Сухою бы я корочкой питалась". Когда я встречала упоминания о ней в литературе, обычно думала, что, должно быть, чепуха какая-нибудь. А теперь слушаю почти две недели подряд. Но подчеркиваю: если бы не Юрий Морфесси пел, и слушать бы не стала. Он так потрясающе исполняет песни, которые у других звучат как-то нищенски... Ладно, не всегда и не у всех. Это я утрирую. И я ведь не особо люблю, когда мужчина поет песню от улица женщины (редко у кого это получается искренне), а Морфесси так поет, что я даже и не удивляюсь такому выбору.
Сними ты мне комнату сырую,
Чтоб могла я в ней прожить,
Найди себе ты милую такую,
Чтоб могла тебя любить.
тут

a-pesni.golosa.info/org.html -а это ссылка на большой сайт с текстами песен и статьями. Показала  undel

@темы: поток сознания, музыка

---

Я объединила два поста из моего дневника: об английском секс-символе 20-х-40-х годов

Айворе Новелло и о его романе с выдающимся английским поэтом Зигфридом Сэссуном. Это не только история любви, но, возможно, и история мести.
Айвор Новелло, знаменитый певец, композитор и актер, славился своей красотой, но не неприступностью, поэтому мало кто в высшем свете смотрел на него иначе, чем на куртизанку в брюках, и испытывал что-то похожее на серьезное чувство. Исключением был Эдвард Марш, поэт, ученый, личный секретарь Черчилля и покровитель искусств. Особенно покровительствовал он молодым поэтам - Руперту Бруку, Уилфриду Оуэну, Роберту Грейвзу и Зигфриду Сэссуну (они познакомились еще до войны). Марш не скрывал своего восхищения перед мужской привлекательностью своих молодых друзей, но говорили, что его отношения с ними оставались относительно чистыми, поскольку Эдвард Марш после перенесенной в детстве болезни был импотентом. Зато он очень любил смотреть на красивые юношеские тела. Обычно он просил своих протеже ночевать у него в гостях полностью обнаженными, чтобы он мог на них любоваться. Самым красивым молодым человеком, которого он знал, был Руперт Брук (в англоязычной Википедии пишут, что и Йейтс, и Черчилль называли его "самым красивым молодым человеком в Англии"). Пишут, что после того, как Брук погиб на войне, Марш иногда доставал складную кровать, на которой тот у него ночевал (так и называл ее - "кровать Руперта Брука"), смотрел на нее и плакал, вспоминая, какой тот был красивый. Айвор Новелло отчасти заменил для Марша Руперта Брука, хотя красота его была совсем другого типа. Брук был бело-розовый и золотистый, с детскими чертами лица, что делало его похожим на мальчишку, несмотря на высокий рост. А у Новелло была внешность "латинского любовника" (в Голливуде его называли "английским Рудольфом Валентино). Но и его называли самым красивым в Англии. Дружившая с ним актриса Маргарет Рутерфорд писала: "Никто из тех, кто когда-либо встречал Айвора Новелло, не мог забыть красоту его лица и грацию движений. Он был совершенно особенный".(Margaret Rutherford: an autobiography 1972 Стр. 68).
Интересно, что Зигфрид Сэссун первоначально относился к Новелло резко отрицательно. Новелло был автором песни, которую постоянно распевали во время войны, и Сэссун эту песню ненавидел. В 1916 году он говорил: "Я однажды убью человека, сочинившего «Keep the Home Fires Burning». В 1919 он познакомился с Айвором Новелло в доме Марша, и то ли остался равнодушен к его красоте, то ли (что вероятнее) заставил себя ее не замечать. В 1922 году Сэссун был в Венеции со своим тогдашним возлюбленным, принцем Филлипом Гессенским, как раз когда Новелло снимался там в фильме. Актер попытался возобновить знакомство, но Сэссун был так груб, что это шокировало принца. В свое оправдание поэт сказал, что он презирает Новелло и "все, что с ним связано". Думаю, прежде всего имелись в виду массовая культура и конформизм.
Следующая встреча поэта и актера состоялась 24 сентября 1924 года. К этому времени принц уже вернулся в Германию (роман продолжался в письмах), Сэссун пережил еще несколько любовных историй и был одинок. Он описывал себя в это время как человека, страдающего от "сексуального голода" и испытывающего влечение ко всем встречным привлекательным юношам. Надо иметь в виду, что он был избалован деньгами, славой и преклонением окружающих, да еще и не испытывал желания искать сексуальных партнеров среди солдатов, матросов, бродяг и лондонских полицейских, традиционно привлекавших других британских джентльменов. Он любил красивых, элегантных и изысканных молодых людей из высшего общества, а в тот момент никто из таких ему не попадался. Актриса Констанс Колльер, дружившая с Маршем, пригласила Сэссуна к себе на чай. Пригласила она и Новелло (она как раз помогла ему переделать написанный им сценарий его крайне успешного фильма "Крыса" в пьесу). Колльер знала, что Сэссун терпеть не может Новелло, знала также, что он в данный момент одинок (биограф Сэссуна даже подозревает, что он сам просил ее с кем-нибудь его познакомить), поэтому специально ради него она пригласила и молодого актера Глена Байама Шоу.
Но совершенно неожиданно Сэссун выбрал Новелло, безумно им увлекся и тот, по его словам, вскоре вверг его в "беспросветный маленький ад". Биограф Сэссуна, Дж.М. Уилсон, словно позабыв, что только что расписывал, как неучтиво вел себя его герой по отношению к Новелло, всячески пытается очернить рокового красавца. Новелло-де с детства был избалован матерью, потом испорчен славой, под его очарованием скрывался эгоизм, "свои сексуальные потребности он удовлетворял, не заботясь о партнере", а в груди у него был камень вместо сердца. В то же время другие источники считают возможным, что Новелло намеренно завлек оскорбившего его когда-то человека и в дальнейшем вполне целенаправленно свел с ним счеты. После первых восторгов в артистической и ужинов в любимом ресторане Новелло (Savoy Grill) Сэссун вдруг стал жаловаться, что в его возлюбленном есть "нечто нечеловеческое", а себя стал считать жертвой собственной слабости. Сэссун уничтожил дневники, которые вел в то время, так что неизвестно, что в точности произошло, но известно, что Сэссун говорил другу, будто Новелло втоптал в грязь его самые возвышенные чувства. Сэссун чувствовал, что он не контролирует ситуацию, к чему он совершенно не привык. До этого все его возлюбленные смотрели на него как на кумира. Все они были поклонниками его таланта и восхищались им как героем войны. А теперь от него ожидалось, что это он должен преклоняться перед кумиром. Ни какой власти над Новелло он не имел. Он чувствовал себя глубоко униженным, но в то же время не имел силы прекратить мучительную связь и начал уже получать какое-то мазохическое наслаждение от этих отношений, как вдруг, через 5 месяцев после начала их романа, все закончилось. У биографов нет сомнений, что именно Новелло разорвал их отношения, хотя неизвестно, было ли это задумано заранее, или же актеру просто надоел его любовник. Сэссун очень страдал и впоследствии не любил упоминать о Новелло. В этом же году он написал Глену Байаму Шоу и предложил встретиться. Кстати, у того тоже был в прошлом роман с Айвором Новелло. А сам Айвор в это время встречался с писателем Экерли, о котором я уже рассказывала раньше.
Я поместила здесь несколько фотографий Сэссуна - первую сделал Сесил Битон, остальные - любительские. Снимала леди Оттолин Моррел.На последнем фото Эдвард Марш в кругу друзей Изображения Новелло дальше отдельно.

+3

На последнем фото Сэссун и Глен Байам Шоу навещают Эллен Терри.
Источники - *Siegfried Sassoon .Jean Moorcroft Wilson 2003тут
In Search of Ruritania. David Slattery-Christy 2006тут
www.imdb.com/title/tt0014249/trivia
www.circa-club.com/gallery/gay_history_icons_si...
Anything But Merry! David Slattery-Christy2008 тут
History Of Homosexuality In Europe, 1919-1939 Florence Tamagne стр.196

Новелло

Это был Айвор Новелло в детстве, а вот он с мамой, певицей, которая мечтала сделать сына "звездой". Как видите, у него не только очень красивая внешность, но и хороший для сцены рост (1.80) Тут ему 23 года (1916) и он уже известен.Два года назад он написал песню "Keep the Home Fires Burning" - о тех, кто дома ждет сражающихся солдат. Год назад он познакомился с Эдвардом Маршем - известным меценатом, литератором и личным секретарем Черчилля. В 1916 году Новелло познакомился с самим Черчиллем и с молодым (21 год) актером Бобби Эндрюсом, который будет его спутником жизни до смерти.




На последних двух фото ему 41 год (1934) , а дальше идет снимок, сделанный Сесилом Битоном в конце 40-х годов, т.е.Новелло уже ближе к 60, чем к 50. Умрет он в 59 лет от коронарной недостаточности.

Надо сказать, некоторые его поклонники считают, что он прожил бы дольше, если бы не потрясение, пережитое в 1944 году. Он был арестован за неправильное использование талонов на бензин (я не поняла толком, что случилось, но, кажется, его поклонница, работавшая на заправке, налила ему или больше бензина, чем было положено, или бензин лучшего качества). А вину свою он усугубил тем, что пытался дать взятку полицейскому при аресте, а на суде на вопрос, признает ли он себя виновным, ответил, что не признает, поскольку ему нужно было ездить на концерты, которые, по его мнению, поддерживают дух военных. Поэтому вместо штрафа он был приговорен к 8 неделям тюрьмы. Эдвард Марш, который оставался его другом, пытался найти защиту у Черчилля, но тот не стал вмешиваться, хотя и сказал, что штрафа было бы достаточно. Новелло провел в тюрьме 4 недели, поклонники ему очень сочувствовали, писали письма. Хотя любовь публики после этого случая не уменьшилась, пишут, что он никогда потом уже не мог придти в себя от того, что с ним так поступили (он так и не признал себя виновным). Однако он продолжал писать песни и мюзиклы и выступать на сцене. Когда он умер (в 1951 году), Ноэль Коуард записал в дневнике: " Снесена еще одна путеводная веха. Бедный, бедный Бобби, он будет полностью опустошен". На похоронах было много людей, причем женщин в 50 раз больше, чем мужчин. "Именем Новелло названа награда Ivor Novello Awards, учреждённая в 1955 году и призванная оценивать в первую очередь мастерство авторов и аранжировщиков в популярном музыкальном искусстве"(из Википедии). Дальше на фото Новелло и Ноэль Коуард, а потом Новелло с Бобби Эндрюсом.

Новелло в кино:

В конце красивые, на мой взгляд, фотографии памятника, установленного в Кардиффе земляками Новелло (он валлиец).

@темы: английская литература, Англия

---

Glory be to God for...

Первой я поместила картину Лейендекера "За чаем", потом те вещи, на которые больше всего любовалась в последнее время.Очаровательный Новый год - девочка (1916), затем "Я получил образование!", затем элегантная пара и жених с невестой (увы,властная невеста и не очень счастливый жених). Потом все остальные - дети, бабушки, ветераны, дамы...

Источники

www.americanartarchives.com/leyendecker,jc.htm
www.americanartarchives.com/leyendeceker,jc_stu...
www.illustratedgallery.com/collection/leyendeck...
openlettersmonthly.com/issue/december-2008-semi...
iamachild.wordpress.com/2009/06/16/joseph-chris...
www.thebespokenfor.net/ronsfashionlife/2009/03/...
kraustex.blogspot.com/2007_05_01_archive.html
www.flickr.com/groups/leyendecker/

@темы: Лейендекер

---

Фотографии, сделанные леди Оттолайн Моррелл

И едва мы над ними склоняемся, желая
Составить для себя ликующий букет,
Они тут же гибнут: мы это ощущаем
Не в их поблекших красках, а в наших сердцах.(c)
Ах, этот невыносимый смех на фотографиях! Это все, с чем остаешься, — с застывшими мгновениями, украденными у жизни...(с)

На этой и на следующей фотографии Зигфрид Сассун запечатлен с лордом Дэвидом Сесилом и его женой (брак был по любви) в 1932 году в поместье эксцентричной меценатки леди Оттолайн Моррелл (сводная сестра герцога Портлендского, кузина королевы, супруги короля Георга V), дружившей с членами группы Блумсберри и многими другими выдающимися людьми. Видимо, маскарад. Я не выяснила, кого изображают Сесил с женой, а еще мне интересно, чью сумку держит Сассун. Не мог же он сам с такой ходить.

Мне очень нравится следующая фотография. На ней Зигфрид Сассун и Дэвид Сесил сидят в таких чудесных позах.


Это 1922 год. На 10 лет раньше, чем на "маскарадных" фотографиях. Третий - Jean de Menasce, о котором мне больше ничего не известно. Тут он не только третий, но и лишний, т.к. как раз в 1922 году в гостях у леди Оттолайн Моррелл Сассун ухаживал за Дэвидом Сесилом, тогда еще студентом, хотя из этого ничего и не вышло. Дэвид Сесил, младший сын маркиза Солсбери, впоследствии историк, литератор (кстати, автор биографии Макса Бирбома) и один из инклингов, также известен как "любовь всей жизни" писателя Лесли Поулса Хартли (автора интересных рассказов и романов, из которых почему-то наиболее известен "Посредник"). О том, были ли отношения между ними платоническими или нет, существуют разные мнения и этого касаться я не буду, тем более, что сейчас речь идет об отношениях Дэвида с Зигфридом Сассуном. Дэвид Сесил был восторженным поклонником поэзии Сассуна, поэтому, встретив его у леди Оттолайн Моррелл, стал ходить за ним по пятам, слушать, как говорится, открыв рот, восхищаться и т.д. Сассун cперва, как пишут, даже избегал на него смотреть, чтобы не увлечься, но потом, видимо, решил, что юноша делает ему авансы, и сам попытался сойтись с ним поближе. Но это ему не удалось и в письме к одну сочувствующему другу он написал так (по поводу того, что Дэвид Сесил не смог пойти с ним в ресторан, как обещал): "Нелегко забыть то, как он cо мной обошелся, хотя и простительно для того, кто так молод и чьи глаза похожи на дикие цветы". Хотя в дальнейшем они мирно общались при случайных встречах, но, по словам биографа, отзывы Сассун о лорде Сесиле говорят о том, что он так его и не простил. А тот, в свою очередь, позднее вспоминал, что любимый поэт при личном знакомстве оказался "удивительно грубым". Дальше можно видеть Сассун с мопсом леди Оттолайн; просто Сассун; Сассун играющего в крокет с хозяином поместья, сэром Моррелом, Сассуна с писателем У.Дж. Тернером; Сассуна вместе с бароном Сэквиллом и сэром Филипом Николсом, на котором сидит мопс; Сассуна с Робертом Грейвзом и Сассуна с Йейтсом в 1920 году .

А это фотографии без Сассуна. Дочь леди Моррел, Джулиан (11 лет); она же с кузиной; кто-то купается (в 1921); лорд Девид Сесил под зонтиком от солнца (в окружении неизвестных лиц).

Э.М. Форстер

галерея фотографий, сделанных леди Оттолайн Моррелл
"Siegfried Sassoon" Jean Moorcroft Wilson
"Foreign country"(the first biography of L. P. Hartley) Adrian Wright

Леди Оттолайн Моррелл (Сесил Битон)

@темы: Зигфрид Сассун, гомосексуальность, английская литература, Э.М.Форстер

---

Сказка

"Жил-был лесник в густом, густейшем лесу, солнце туда проникало только клочьями, а от звука охотничьих рогов становилось страшно. Дом лесника стоял там, где было глуше всего. Лесник поутру уехал из дому и маленькой дочке наказал никуда не выходить — это был день особый, о котором нужно было помнить и в который нужно было всего опасаться. Девочка наказ забыла и пошла к темному озеру неподалеку, обсаженному растрепанными ивами. Она села против озера, обратилась к нему, а оттуда стали выглядывать незнакомые бородатые лица. Деревья зашумели, и закипела вода. Казалось, будто там закричали лягушки, и три окровавленных — все в крови — руки высунулись, и каждая показала покрасневшим пальцем на девочку".
Так пересказывает маленькую сказку Людвига Тика (сказка Мехтильды, домоправительницы из драмы «Синяя Борода») Н. Берковский в книге "Романтизм в Германии". Я полюбила читать ее в детстве: читала не подряд, а отрывки о разных произведениях. То, как Берковский пересказывает и комментирует, мне безумно нравилось и нравится. "Страшный мир у Тика — бывший прекрасный мир: лес с его таинственной жизнью, дом лесника, дети, лесное озеро, сказочное волшебство, после чего идет превращение: прекрасное чернеет, становится безобразным, хотя прекрасное еще и просвечивает сквозь безобразное. Три руки сказали в этой сказке очень многое. Три руки — это бывшая органическая жизнь, три руки и напоминают о ней и радикально разрушают ее образ, — руки у живых существ, но трехруких существ не бывает: в одном и том же образе и живая жизнь и тяжкое поражение, нанесенное ей, живая симметрия сквозь мертвую асимметрию, поруганная парность. Озеро закипает: оно еще природа, но оно же и котел на очаге у ведьмы.

Указательный палец, направленный на лесникову дочку, — вражеский жест природы в отношении человека: он не свой в природе, природа метит в него.

Для страшного мира у романтиков отличительный признак в этой красоте, светящейся в дебрях безобразия, пробивающейся, хотя пробиться она и не может. Где страшный мир, там пожар и там смерть. В произведениях романтиков под трауром можно различить прекрасное лицо. Так было по крайней мере на первых порах, так было у Тика. В дальнейшем произведения страшного жанра все недоступнее для каких-либо напоминаний о положительном мире. Период торжества и очарованности, с которого начинали романтики, не мог сразу же угаснуть, то с большей, то с меньшей активностью он все еще продолжается в периоде, сменившем его.

Мы это хорошо знаем по Гоголю; у Гоголя страшное и безобразное — бывшая красота, как грязная ведьма из «Вия», бывшая красавица, отемненная и проклятая. Лучшие интерпретаторы Гоголя понимали, что безобразное еще имеет у него и измерение красоты, не утратило его.

Страшный мир у Тика весь на превращениях света в сумерки, здорового и трезвенного — в больное и безумное, органического — в мертвое, прекрасного — в ужасное."

Текст главы о Людвиге Тике из книги "Романтизм в Германии" Н. Я. Берковского я нашла тут czerniec's journal

@темы: интерпретация, романтизм, сказки

---

"Самая болезненная любовная связь в жизни Зигфрида Сассуна"*

Я сначала не собиралась писать о романе Зигфрида Сассуна и Айвора Новелло, так как думала, что в этом не было ничего интересного . Айвор Новелло славился своей красотой, но не неприступностью, поэтому мало кто испытывал к нему что-то похожее на серьезное чувство и вообще смотрел на него иначе, чем на куртизанку в брюках.
Исключением был Эдвард Марш, поэт, ученый, личный секретарь Черчилля и покровитель искусств. Особенно покровительствовал он молодым поэтам - Руперту Бруку, Уилфриду Оуэну, Роберту Грейвзу и Зигфриду Сассуну (они познакомились еще до войны). Марш не скрывал своего восхищения перед мужской привлекательностью своих молодых друзей, но говорили, что его отношения с ними оставались платоническими, поскольку Эдвард Марш после перенесенной в детстве болезни был импотентом.
Пишут также, что он любил смотреть на красивые юношеские тела. Обычно он просил своих протеже ночевать у него в гостях полностью обнаженными, чтобы он мог на них любоваться. Самым красивым молодым человеком, которого он знал, был Руперт Брук (в англоязычной Википедии пишут, что и Йейтс, и Черчилль называли его "самым красивым молодым человеком в Англии"). Пишут, что после того, как Брук погиб на войне, Марш иногда доставал складную кровать, на которой тот у него ночевал (так и называл ее - "кровать Руперта Брука"), смотрел на нее и плакал, вспоминая, какой тот был красивый. Айвор Новелло отчасти заменил для Марша Руперта Брука, хотя красота его была совсем другого типа. Брук был бело-розовый и золотистый, с детскими чертами лица, что делало его похожим на мальчишку, несмотря на высокий рост. А у Новелло была внешность "латинского любовника" (в Голливуде его называли "английским Рудольфом Валентино). Однако и его называли самым красивым в Англии. Дружившая с ним актриса Маргарет Рутерфорд писала: "Никто из тех, кто когда-либо встречал Айвора Новелло, не мог забыть красоту его лица и грацию движений. Он был совершенно особенный"(Margaret Rutherford: an autobiography 1972 Стр. 68).
До встречи с актером Зигфрид Сассун относился к Новелло резко отрицательно. Новелло был автором песни, которую постоянно распевали во время войны, и Сассун эту песню ненавидел. В 1916 году он говорил: "Я однажды убью человека, сочинившего «Keep the Home Fires Burning». В 1919 он познакомился с Айвором Новелло в доме Марша, и то ли остался равнодушен к его красоте, то ли (что вероятнее) заставил себя ее не замечать. В 1922 году Сассун был в Венеции со своим тогдашним возлюбленным, принцем Филлипом Гессенским, как раз когда Новелло снимался там в фильме. Актер попытался возобновить знакомство, но Сассун был так груб, что это шокировало принца. В свое оправдание поэт сказал, что он презирает Новелло и "все, что с ним связано". Думаю, прежде всего имелись в виду массовая культура и конформизм.
Следующая встреча поэта и актера состоялась 24 сентября 1924 года. К этому времени принц уже вернулся в Германию (роман продолжался в письмах), Сассун пережил еще несколько любовных историй и был одинок. Он описывал себя в это время как человека, страдающего от "сексуального голода" и испытывающего влечение ко всем встречным привлекательным юношам. Надо иметь в виду, что Сассун был избалован деньгами, славой и преклонением окружающих, да еще и не испытывал желания искать сексуальных партнеров среди солдатов, матросов, бродяг и лондонских полицейских, привлекавших многих британских джентльменов. Он любил красивых, элегантных и изысканных молодых людей из высшего общества. Актриса Констанс Колльер, дружившая с Маршем, пригласила Сассуна к себе на чай. Пригласила она и Новелло. Она как раз помогла ему переделать написанный им сценарий его крайне успешного фильма "Крыса" в пьесу. Колльер знала, что Сассун терпеть не может Новелло, знала также, что он в данный момент одинок (биограф Сассуна даже подозревает, что он сам просил ее с кем-нибудь его познакомить), поэтому специально ради него пригласила и молодого актера Глена Байама Шоу.
Но совершенно неожиданно Сассун выбрал Новелло, безумно им увлекся и тот, по его словам, вскоре вверг его в "беспросветный маленький ад". Биограф Сассуна Дж.М. Уилсон плохо отзывается о Новелло: тот, по ее словам, с детства был избалован матерью, потом испорчен славой, под его очарованием скрывался эгоизм, "свои сексуальные потребности он удовлетворял, не заботясь о партнере", а в груди у него был камень вместо сердца. В то же время другие источники считают возможным, что Новелло намеренно завлек оскорбившего его когда-то человека и в дальнейшем свел с ним счеты. После первых восторгов в артистической и ужинов в любимом ресторане Новелло Savoy Grill Сассун вдруг стал жаловаться, что в его возлюбленном есть "нечто нечеловеческое", а себя стал считать жертвой собственной слабости. Сассун уничтожил дневники, которые вел в то время, так что неизвестно, что в точности произошло, но известно, что Сассун говорил другу, будто Новелло втоптал в грязь его самые возвышенные чувства. Сассун чувствовал, что он не контролирует ситуацию, к чему он совершенно не привык. До этого все его возлюбленные смотрели на него как на кумира. Все они были поклонниками его таланта и восхищались им как героем войны. А теперь от него ожидалось, что это он должен преклоняться перед кумиром. Никакой власти над Новелло он не имел. Он чувствовал себя глубоко униженным, но в то же время не имел силы прекратить мучительную связь и начал уже получать какое-то мазохическое наслаждение от этих отношений, как вдруг через 5 месяцев после начала их романа все закончилось. У биографов нет сомнений, что именно Новелло разорвал эти отношения, хотя неизвестно, было ли это задумано заранее, или же актеру просто надоел Сассун. Тот очень страдал и впоследствии не любил говорить о Новелло. В этом же году Сассун написал Глену Байаму Шоу и предложил встретиться. Кстати, у того тоже был в прошлом роман с Айвором Новелло. А сам Айвор в это время встречался с писателем Акерли, о котором я рассказывала раньше.
Несколько фотографий Сассуна - первую сделал Сесил Битон, остальные - леди Оттолайн Моррел. Потом идут три фотографии Новелло и Эдвард Марш в кругу друзей.

+3

На последнем фото Сассун и Глен Байам Шоу навещают Эллен Терри.
Источники *Siegfried Sassoon by Jean Moorcroft Wilson, 2003 (тут).
In Search of Ruritania. David Slattery-Christy 2006тут
www.imdb.com/title/tt0014249/trivia
www.circa-club.com/gallery/gay_history_icons_si...
Anything But Merry! David Slattery-Christy2008 тут
History Of Homosexuality In Europe, 1919-1939 Florence Tamagne, стр.196.

 

@темы: Зигфрид Сассун, гомосексуальность, Айвор Новелло, английская литература

---

Сказка, которую я очень любила в детстве и люблю до сих пор.

Людвиг Тик.
Белокурый Экберт

В одном из уголков Гарца жил рыцарь, которого обыкновенно звали Белокурым Экбертом. Он был лет сорока или около того, невысокого роста, короткие светлые волосы, густые и гладкие, обрамляли его бледное лицо со впалыми щеками. Он жил очень тихо, никогда не вмешивался в распри соседей и редко появлялся за стенами своего небольшого замка. Жена его столь же любила уединение, оба были сердечно привязаны друг к другу и только о том горевали, что бог не благословил их брака детьми.

Гости редко бывали у Экберта, а если и бывали, то ради них не делалось почти никаких изменений в обычном течении его жизни, умеренность господствовала в доме, где, казалось, сама бережливость правила всем. Экберт только тогда бывал весел и бодр, когда оставался один, в нем замечали какую-то замкнутость, какую-то тихую, сдержанную меланхолию. Чаще всех приходил в замок Филипп Вальтер, человек, к которому Экберт был душевно привязан, находя образ мыслей его весьма сходным со своим. Вальтер жил по-настоящему во Франконии, но иногда по полугоду и более проводил в окрестностях замка Экберта, где собирал травы и камни и приводил их в порядок; у него было небольшое состояние, и он ни от кого не зависел. Экберт нередко сопровождал Вальтера в его уединенных прогулках, и взаимная дружба их крепла с каждым годом.

Бывают минуты, когда нам мучительно иметь тайну от друга, даже такую, которую прежде тщательно старались скрыть; душа чувствует тогда неопреодолимое влечение вполне открыться близкому человеку, посвятить его в свое самое сокровенное и тем сильнее привязать его. В такие мгновенья взаимно узнают друг друга чуткие души, и нередко случается, что один вдруг отступает в страхе перед приязнью другого.

Туманным осенним вечером Экберт сидел с женою и другом у пылающего камина. Пламя ярко освещало комнату, играя на потолке, сквозь окна глядела темная ночь. Деревья на дворе стряхивали с себя холодную влагу. Вальтер жаловался, что ему далеко возвращаться, и Экберт предложил ему остаться у него, чтобы провести часть ночи в откровенной беседе и отдохнуть затем до утра в одной из комнат замка. Вальтер согласился, подали вина, ужин, подложили дров, и разговор друзей стал живее и откровеннее.

После ужина, когда слуги убрали со стола и удалились, Экберт взял Вальтера за руку и сказал:

— Друг мой, не угодно ли вам выслушать рассказ моей жены о ее приключениях в молодости, которые довольно странны.

— Очень рад, — отвечал Вальтер, и все трое придвинулись к камину.

Это было ровно в полночь, месяц то прятался, то вновь выглядывал из-за бегущих облаков.

— Не сочтите меня навязчивой, — начала Берта, — муж мой говорит — ваш образ мыслей так благороден, что несправедливо было бы что-либо таить от вас. Только, как ни странен будет рассказ мой, не примите его за сказку.

Я родилась в деревне, отец мой был бедный пастух. Хозяйство родителей моих было незавидное, часто они не знали даже, где им достать хлеба. Но более всего меня огорчало то, что нужда вызывала частые раздоры между отцом и матерью и была причиной горьких взаимных упреков. Кроме того, они говорили беспрестанно, что я простоватое, глупое дитя, неспособное к самой пустячной работе, и точно, я была до крайности неловкой и беспомощной, все у меня валилось из рук, я не училась ни шить, ни прясть, ничем не могла помочь в хозяйстве, и только нужду моих родителей я понимала очень хорошо. Часто, сидя в углу, мечтала я о том, как бы я стала помогать им, если бы вдруг разбогатела, как бы осыпала их серебром и золотом и как наслаждалась бы их удивлением; вокруг меня носились духи, они показывали мне подземные сокровища или дарили мне булыжники, превращавшиеся затем в драгоценные камни; одним словом, меня занимали самые необыкновенные фантазии, и, когда мне приходилось встать, чтобы помочь матери или отнести что-нибудь, я становилась еще более неловкой, потому что голова моя кружилась от разных бредней.

Отец всегда был зол на меня за то, что я была в хозяйстве бесполезным бременем; иногда он даже обходился со мной жестоко, и редко удавалось мне слышать от него ласковое слово. Так мне исполнилось восемь лет, И тогда стали не на шутку думать, как бы научить меня чему-нибудь. Отец полагал, что я поступаю так из упрямства и лености, из любви к праздности, короче говоря, он стал стращать меня угрозами; но так как они оказались бесплодными, то он наказал меня жесточайшим образом, приговаривая, что побои будут возобновляться каждый день, потому что я ни к чему не годная бездельница.

Всю ночь я горько проплакала, я чувствовала себя совершенною сиротой и сама к себе испытывала такую жалость, что хотела умереть. Я боялась наступления утра, Я не знала, на что мне решиться, я хотела стать как можно ловчее и не могла понять, чем я глупее других детей. Я была близка к отчаянью.

Когда стало заниматься утро, я поднялась и почти безотчетно отворила дверь нашей хижины. Я очутилась в чистом поле и вскоре в лесу, куда едва еще проникали первые лучи солнца. Я все бежала и бежала без оглядки и не чувствовала усталости, мне все казалось, что отец нагонит меня и, раздраженный моим побегом, еще суровее накажет.

Когда я вышла из лесу, солнце стояло уже довольно высоко, я увидела впереди что-то темное, окутанное густым туманом. То мне приходилось карабкаться на кручи, то пробираться извилистой тропинкой между скал, и тут-то я поняла, что нахожусь в ближних горах, и в моем одиночестве меня стал разбирать страх. Я росла на равнине и еще не видала гор, и в самом слове «горы», когда о них заходила речь, было что-то страшное для моего детского слуха. У меня не хватало духу вернуться назад, страх гнал меня вперед; часто я робко озиралась кругом, когда ветер начинал свистеть в вершинах деревьев или когда в утреннем воздухе слышались отдаленные удары топора. А когда наконец мне встретились угольщики и рудокопы и я услыхала незнакомый говор, то чуть в обморок не упала от ужаса.

Так я прошла несколько деревень и, томимая голодом и жаждой, просила милостыни; на вопросы же любопытных отвечала очень сбивчиво. Проблуждав около четырех дней, попала я на тропинку, которая все более и более уводила меня в сторону от большой дороги. Тут окрестные скалы приняли другой вид и стали еще страннее. Утесы так громоздились на утесы, что, казалось, они рухнут от малейшего порыва ветра. Я не знала, идти ли мне дальше. Было как раз самое лучшее время года, и ночи я проводила в лесу или в заброшенных пастушеских хижинах; тут же мне вовсе не попадалось человеческое жилье, и я не чаяла даже натолкнуться на него в такой глуши; скалы с каждым часом становились страшнее, не раз я проходила по краю бездонных пропастей, наконец и дороги передо мной не стало. Я была безутешна, плакала и кричала, и голос мой отдавался в ущельях жутким эхом. Наступила ночь, и я, выбрав себе местечко, поросшее мхом, хотела отдохнуть. Но я не могла уснуть, слыша необычные ночные звуки и принимая их то за рев диких зверей, то за жалобы ветра между скал, то за крик незнакомых птиц. Я молилась и заснула только под утро.

Я проснулась, когда уже солнце светило мне в лицо. Предо мной возвышалась крутая скала; я взобралась на нее в надежде увидеть выход из этой пустыни или, быть может, заметить где-нибудь человеческие жилища. Но, стоя наверху, я увидела, что все вокруг, куда только хватал глаз, было то же, что и возле меня, все было покрыто туманною мглою, день был серый, пасмурный, и ни деревца, ни лужка, ни кустарника не различал мой взор, не считать отдельных кустов, одиноко и печально торчавших в узких расселинах скал. Не могу передать, с какою тоской желала я увидеть хоть одного человека, даже он напугал бы меня. Нестерпимый голод меня томил; я села на землю и решила умереть. Но спустя немного привязанность к жизни превозмогла, я собралась с силами и целый день шла, тяжко вздыхая и обливаясь слезами; наконец я так устала и силы мои до того истощились, что я едва помнила себя; я не хотела жить; и все-таки боялась смерти.

К вечеру окрестные места повеселели; мысли и желания мои оживали вместе с природой, жажда жизни охватила мою душу. Мне послышался вдали шум мельницы, Я ускорила шаги, и как хорошо, как легко стало мне на сердце, когда я наконец действительно достигла конца голых скал; я снова увидела перед собой леса и луга с далекими приветливыми горами. У меня было такое чувство, словно я перешла из ада в рай; мое одиночество и моя беспомощность перестали казаться мне страшными.

Вместо ожидаемой мельницы нашла я водопад, и радость моя от того очень уменьшилась; я зачерпнула ладонью воды из ручья, и вдруг мне послышался в стороне тихий кашель. Никогда не бывала я так неожиданно обрадована, как в эту минуту; я пошла на звук и увидела на краю леса отдыхающую старуху. Она была почти вся одета в черное; черный капор закрывал ей голову и большую часть лица; в руке держала она клюку.

Я подошла ближе к ней и попросила о помощи; она посадила меня подле себя и дала мне хлеба и немножко вина; я ела, а она между тем пела пронзительным голосом духовную песнь. Когда же она кончила, то велела мне идти за собою.

Как ни странны казались мне и голос, и вся наружность старухи, однако ж я чрезвычайно обрадовалась ее предложению. Она шла при помощи своей клюки довольно проворно и на каждом шагу так дергала лицом, что я сначала не могла удержаться от смеха. Дикие скалы отходили все далее и далее, мы прошли через красивый луг, а потом через довольно большой лес. В ту самую минуту, как мы из него вышли, солнце садилось; никогда не забуду я впечатления, произведенного во мне этим вечером. Все кругом было облито нежнейшим пурпуром и золотом, вершины дерев пылали в вечернем зареве, и на полях лежало восхитительное сияние; леса и ветви дерев не колыхались, ясное небо подобно было отверстому раю, и в ясной тиши нежно и печально звучали колокола далеких деревень.

В первый раз моя юная душа прониклась тогда предчувствием того, что такое мир и как в нем живут люди. Я забыла и себя, и свою спутницу, мысли и взоры мои мечтательно блуждали между золотыми облаками. Мы взошли на холм, осененный березами; внизу расстилалась долина, тоже в зелени берез, и среди них маленькая хижина. Веселый лай раздался нам навстречу, и скоро маленькая собачонка, виляя хвостом, кинулась к старухе; потом она подбежала ко мне, осмотрела меня со всех сторон и снова возвратилась к старухе, радостно прыгая.

Спускаясь с пригорка, я услыхала чудное пенье какой-то птицы в хижине; она пела:

Уединенье —
Мне наслажденье.
Сегодня, завтра,
Всегда одно
Мне наслажденье —
Уединенье.

Эти немногие слова повторялись все снова и снова; звуки этой песенки я бы сравнила разве только со сливающимися вдали звуками охотничьего рога и пастушеской свирели.

Любопытство мое было до крайности напряжено; не дожидаясь приказания старухи, я вошла вместе с ней в хижину. Несмотря на сумерки, я заметила, что комната была чисто прибрана, на полках стояло несколько чаш, на столе какие-то невиданные сосуды, а у окна в блестящей клетке сидела птица, та самая, что пела песню. Старуха кряхтела, кашляла и, казалось, не могла найти себе покоя; то она гладила собачку, то разговаривала с птицей, которая на все ее вопросы отвечала все той же песенкой. Мне казалось, что старуха при этом меня вовсе не замечала. Рассматривая ее, я не раз приходила в ужас, потому что лицо ее было в беспрестанном движении и голова тряслась, вероятно, от старости, так что я решительно не могла уловить, каков ее вид на самом деле.

Отдохнувши немного, она засветила свечу, накрыла крохотный столик и принесла ужин. Тут только вспомнила она обо мне и велела мне взять один из плетеных стульев. Я уселась прямо против нее, между нами стояла свеча. Старушка сложила свои костлявые руки и, громко молясь, продолжала гримасничать, так что я чуть было не захохотала снова, но удержалась, боясь рассердить ее.

После ужина она опять стала молиться, а затем указала мне постель в низкой узенькой горнице; сама же легла в большой комнате. Я скоро заснула, почти оглушенная всем происшедшим со мной, но в продолжение ночи несколько раз просыпалась и слышала тогда, как старуха: то кашляет, то разговаривает с собакой и птицей, которая, казалось, дремала и тем не менее по временам пела отдельные слова из своей песни. Все это вместе с шумом берез под окном и трелями дальнего соловья составляло такую странную смесь, что мне казалось, будто я еще не проснулась, а из одного сновиденья попадала в другое, еще более удивительное.

Поутру разбудила меня старуха и почти тотчас же посадила за работу. Мне велено было прясть, и я скоро выучилась этому; сверх того, я должна была ходить за птицей и за собачкой. Я скоро освоилась с хозяйством, и все предметы вокруг стали мне знакомы; мне уже казалось, что все так и должно быть, как оно есть, и я перестала думать о странностях старухи и о том, что жилище наше так необычайно и отдалено от людей и что птица — не простая птица. Правда, красота ее часто бросалась мне в глаза; ее оперенье сияло всевозможными цветами, шейка и спинка переливались тончайшей лазурью и ярчайшим пурпуром, а когда она начинала петь, то так гордо надувалась, что ее перья казались еще великолепнее.

Старуха часто уходила и возвращалась не раньше вечера; я выбегала с собачкой ей навстречу, и она называла меня своим дорогим дитятком и доченькой. Я полюбила ее наконец от чистого сердца; известно, как легко человек ко всему привыкает, особенно в детстве. По вечерам она учила меня читать; я скоро освоилась с этим искусством, и чтение стало для меня в моем уединении неисчерпаемым источником радости, потому что у старушки было несколько старинных рукописных книг с чудесными сказками.

До сих пор дивлюсь себе, припоминая тогдашний мой образ жизни: не посещаемая никем, я была замкнута в тесном семейном кругу, ведь собака и птица казались мне давно знакомыми, друзьями, членами семьи, но впоследствии я никак не могла вспомнить странной клички собаки, как ни часто я называла ее тогда по имени.

Так я прожила у старушки четыре года, и мне было уже около двенадцати лет, когда она стала ко мне доверчивее и наконец открыла мне тайну. Оказалось, что птица каждый день кладет по яйцу, в котором находится или жемчужина, или драгоценный камень. Я и прежде замечала, что старуха потихоньку шарит в клетке, только я никогда не обращала на это особенного внимания. Теперь она поручила мне собирать в ее отсутствие эти яйца и бережно складывать в те необыкновенные сосуды. Она оставляла мне пищи и долго, несколько недель, месяцев, не возвращалась домой; прялка моя жужжала, собака лаяла, чудесная птица пела, а в окрестностях было так тихо, что я во все это время не помню ни одной бури, ни одного ненастного дня. К нам не забредал странник, сбившийся с пути в лесу, дикий зверь не приближался к нашему жилищу; я была весела и работала изо дня в день. Быть может, человека следовало бы считать истинно счастливым, если бы он мог так спокойно прожить до самой смерти.

Из того немногого, что я прочла, я составила себе удивительное понятие о людях и обо всем судила по себе и своему окруженью; когда дело шло о веселых людях, то я не могла иначе вообразить их, как маленькими собачками, пышные дамы казались мне такими, как моя птица, а старые женщины — похожими на мою удивительную старушку. Я читала также о любви и воображала себя героиней странных историй. Мое воображение создало прекраснейшего в мире рыцаря, я наделила его всеми совершенствами, хотя и не знала, собственно, каким он должен казаться после всех моих усилий; но я душевно сокрушалась, думая, что, может быть, он не станет отвечать мне взаимностью; тогда, чтоб расположить его к себе, я мысленно, а иногда и вслух, произносила трогательные речи. Вы посмеиваетесь. Для всех нас, конечно, минуло теперь время юности.

С тех пор мне приятнее было оставаться одной, я становилась тогда полной госпожой в доме. Собака очень меня и во всем исполняла мою волю; птица на все вопросы мои отвечала песней, прялка весело вертелась, и я в глубине души не хотела никакой перемены состоянии. Старушка, возвращаясь из дальних путешествий, хвалила меня за прилежание, она говорила, что с тех пор как я занимаюсь ее хозяйством, оно идет гораздо лучше; она любовалась моим ростом и здоровым видом, одним словом, обходилась со мной как с родной дочерью.

Ты молодец, дитя, — сказала она мне однажды хриплым голосом, — если и впредь будешь так себя вести, тебе всегда будет хорошо; но худо бывает тем, которые уклоняются от прямого пути, не избежать им наказания, хотя, быть может, и позднего.

Покуда она говорила, я, будучи от природы жива и проворна, не обращала вниманья на ее слова; и только я припомнила их и не могла понять, что же раз-под этим старушка. Я взвешивала каждое слово, раз читала о сокровищах, и наконец мне пришло в голову, что, может быть, ее перлы и самоцветы вещи ценные. Скоро мысль эта стала мне еще яснее. Но разумела она под прямым путем? Я никак не могла полного смысла этих слов.

Мне минуло четырнадцать лет, и какое это несчастье для человека, что он, приобретая рассудок, теряет вместе с тем невинность души. Мне стало ясно, что только от меня зависит в отсутствие старухи унести и птицу ее, и драгоценности и отправиться на поиски того мира, о котором я читала. И тогда я, быть может, смогу найти того прекрасного рыцаря, который не выходил у меня из головы. Сначала мысль эта не особенно меня взволновала, но однажды, когда я сидела за прялкой, она невольно овладела мной, и я так углубилась в нее, что уже видела себя в богатом уборе, окруженной рыцарями и принцами. После таких мечтаний я чрезвычайно огорчалась всегда, оглядевшись кругом, видела себя снова в тесной хижинке. Впрочем, старушке не было до меня дела, лишь бы я только исполняла свои обязанности.

Однажды хозяйка моя опять собралась из дому, сказала, что на этот раз она будет в отлучке долее обыкновенного и что без нее я должна смотреть за всем и не скучать. Я простилась с нею с каким-то страхом, мне казалось, что никогда я уже не увижу ее. Долго смотрела я ей вслед и сама не понимала причины своей тревоги; у меня было такое чувство, словно я вот-вот приму решение, хотя я еще не сознавала отчетливо какое.

Никогда не заботилась я так прилежно о собачке и птице; они стали милее моему сердцу, чем когда-либо. Спустя несколько дней после ухода старухи я проснулась с твердым решением бросить хижину и, унеся с собой птицу, поглядеть так называемый свет. Сердце во мне болезненно сжималось, то я думала остаться, то эта мысль становилась мне противной; в душе моей происходила непонятная борьба, словно там состязались два враждебных духа. Мгновеньями мое тихое уединенье представлялось мне прекрасным, но затем меня снова захватывала мысль о незнакомом мире с его удивительным разнообразием.

Я сама не знала, на что решиться, собака беспрестанно прыгала вокруг меня, солнечные лучи весело бросали свет на поля, зелень березок сверкала и переливалась. У меня было такое чувство, словно я должна сделать что-то очень спешное, и я вдруг схватила собачку, крепко привязала ее в комнате и взяла под мышку клетку с птицей. Собака, удивленная таким необыкновенным поступком, рвалась и визжала, она смотрела на меня умоляющим взглядом, но я боялась взять ее с собою. Затем я взяла один из сосудов с самоцветами и спрятала его, а остальные оставила.

Птица как-то чудно вертела головой, когда я вышла с ней за двери; собака силилась сорваться с привязи и побежать за мной, но поневоле должна была остаться.

Избегая диких скал, я пошла в противоположную сторону. Собака продолжала лаять и визжать, и это глубоко меня трогало; птица не раз собиралась запеть, но, оттого что ее несли, ей, верно, было неловко.

Чем далее я шла, тем слабее становился лай собаки, и наконец он совсем замолк. Я плакала и чуть было не возвратилась, но жажда новизны влекла меня вперед.

Я миновала горы и прошла лес, когда же смерклось, принуждена была зайти в деревню. Я страшно робела, входя на постоялый двор, мне отвели горницу и дали постель; я спала довольно спокойно, только старуха приснилась мне и грозила.

Путь мой был довольно однообразен, но чем дальше я уходила, тем тревожнее становилось воспоминание о старухе и о собаке; я думала, что, вероятно, собака без моей помощи умрет от голоду; а идя лесом, я ждала, что старуха вдруг выйдет мне навстречу из-за деревьев. Так шла я, вздыхая и плача; когда же во время отдыха я ставила клетку на землю, птица начинала петь свою песню и живо напоминала мне покинутое мною прекрасное уединение. А так как человек от природы забывчив, то мне казалось, что прежнее детское мое путешествие было не так печально, как это; я желала даже оказаться в прежнем положении.

Я продала несколько самоцветов и после долгого пути пришла в какую-то деревню. Уже при самом входе в нее мне стало как-то странно на душе, я испугалась, сама́ не зная отчего; но скоро я поняла, в чем дело: это была та самая деревня, где я родилась. Как я была поражена! Тысячи воспоминаний ожили во мне, и радостные слезы ручьями полились из глаз. Многое в деревне переменилось, появились новые дома, другие, из тех, что строились на моих глазах, обветшали, кое-где видны были следы пожара; все казалось гораздо теснее и меньше, нежели я ожидала. Я бесконечно радовалась, что после стольких лет увижу родителей; я нашла наш домик, увидела знакомый порог, ручка у двери была прежняя, и дверь — как будто я только вчера ее притворила; сердце мое неистово билось, я поспешно отворила дверь — но в горнице сидели люди с чужими лицами, они пристально посмотрели на меня. Я спросила о Мартине-пастухе; мне ответили, что уже три года, как он и жена его умерли. Я бросилась назад и, громко рыдая, ушла из деревни.

А я было так тешилась мыслью поразить их своим богатством; мечты моего детства сбылись самым удивительным образом — и все напрасно, они не могут порадоваться со мной, и то, что я лелеяла как лучшую надежду в жизни, навсегда погибло.

В красивом городке я наняла себе небольшой домик с садом и взяла служанку. Хотя свет и не казался мне так чудесен, как я некогда воображала, но я понемногу забывала старушку и свое прежнее местопребывание и жила довольно счастливо.

Птица давно уже перестала петь; и я немало была запугана, когда однажды ночью она вдруг снова запела свою песенку, хотя и не совсем ту что прежде. Она пела:

Уединенье,
Ты в отдаленье.
Жди сожаленья,
О преступленье!
Ах, наслажденье —
В уединенье.

Всю ночь напролет я не могла сомкнуть глаз, в памяти моей встало все минувшее, и я сильнее, нежели когда-либо, чувствовала всю неправоту моего поступка. Когда я проснулась, вид птицы стал мне противен, она не сводила с меня глаз, и ее присутствие беспокоило меня. Она не умолкая пела свою песню, звеневшую громче и сильнее, чем в былое время. Чем больше я смотрела на нее, тем страшнее мне становилось; наконец я отперла клетку, всунула руку и, схватив ее за шейку, сильно сдавила, она жалостно взглянула на меня, я выпустила ее, но она была уже мертва. Я похоронила ее в саду.

С этого времени я начала бояться своей служанки; думая о совершенных мной самой проступках, я воображала, что она, в свою очередь, когда-нибудь обокрадет меня или даже убьет. Давно уже знала я молодого рыцаря, который мне чрезвычайно нравился, я отдала ему руку — и тут, господин Вальтер, конец моей истории

— Если б вы видели ее тогда,- горячо подхватил Экберт, — видели ее красоту, молодость и непостижимую прелесть, сообщенную ей странным ее воспитанием. Она казалась мне каким-то чудом, и я любил ее сверх всякой меры. У меня не было никакого состояния, и если я живу теперь в достатке, то всем обязан ее любви; мы здесь поселились и никогда еще не раскаивались в нашем браке.

— Однако же мы заговорились, — сказала Берта, — на дворе глухая ночь — пора спать.

Она встала и направилась в свою комнату, Вальтер, поцеловав у нее руку, пожелал ей доброй ночи и сказал:

— Благодарю вас сударыня, я живо представляю вас со странной птицей и как вы кормите маленького Штромиана.

Вальтер тоже лег спать; один Экберт беспокойно ходил взад и вперед по комнате. «Что за глупое созданье человек, — рассуждал он, — я сам настоял, чтобы жена рассказала свою историю, а теперь раскаиваюсь в этой откровенности. Что, если он употребит ее во зло? Или сообщит услышанное другим? А не то, ведь такова природа человека, его охватит непреодолимое желание завладеть нашими камнями, и он станет притворяться, обдумывая тем временем свои планы».

Ему пришло на ум, что Вальтер не так сердечно простился с ним, как следовало ожидать после такого откровенного разговора. Раз уж в душу запало подозренье, то каждая безделица укрепляет ее в нем. Затем Экберт начал упрекать себя в низкой недоверчивости к славному другу, но не мог все же от нее отделаться. Всю ночь напролет провел он в таком состоянии и спал очень мало.

Берта занемогла и не вышла к завтраку; Вальтер, которого это, по-видимому, не слишком обеспокоило, расстался с рыцарем довольно равнодушно. Экберт не мог понять его поведения; он пошел к жене, она лежала в горячке и говорила, что, верно, ночной рассказ довел ее до этого состояния.

С этого вечера Вальтер редко посещал замок своего друга, он приходил ненадолго и говорил о самых незначащих предметах. Такое поведение как нельзя более мучило Экберта, и хотя он старался скрыть это от Берты и Вальтера, но всякий легко мог заметить его душевное беспокойство.

Болезнь Берты усиливалась; врач был встревожен, у нее пропал румянец, а глаза час от часу становились лихорадочнее. Однажды утром она позвала к себе мужа и выслала служанок.

— Мой друг, — сказала она, — я должна открыть тебе что едва не лишает меня рассудка и разрушает мое здоровье, хотя это может показаться совершенным пустяком. Ты знаешь, что, когда заходила речь о моем детстве, я, как ни старалась, не могла припомнить имени собачки, за которой я так долго ухаживала. Вальтер же вечер, прощаясь со мною, сказал вдруг: «Я живо представляю себе, как вы кормите маленького Штромиана.» Случайно ли это? Угадал ли он имя или знал его прежде и произнес с умыслом? А если так, то какую связь имеет этот человек с моей судьбой? Я много раз хотела уверить себя, что мне это только почудилось, но нет, это так, это наверное так. Невероятный ужас овладел мною, когда посторонний человек таким образом восполнил пробел в моей памяти. Что ты на это скажешь, Экберт?

Экберт взволнованно глядел на страждущую жену; он молчал и думал о чем-то; потом произнес несколько утешительных слов и вышел. В неописуемой тревоге ходил он взад и вперед в одной из дальних комнат. В продолжение многих лет Вальтер был его единственным собеседником, и, несмотря на это, теперь это был единственный человек в мире, существование которого пугало и мучило его. Ему казалось, что на душе у него станет легче и веселее, когда он столкнет его со своей дороги. Он взял свой арбалет и пошел рассеяться на охоте.

Случилось это в суровый вьюжный зимний день, глубокий снег лежал на горах и пригибал к земле ветви деревьев. Экберт бродил по лесу, пот выступил у него на лбу, он не нашел дичи, и это еще больше его расстроило; вдруг что-то зашевелилось вдали, это был Вальтер собиравший древесный мох. Экберт, сам не зная, что делает, прицелился, Вальтер оглянулся и молча погрозил ему, но стрела уже сорвалась, и Вальтер упал.

Экберт на миг почувствовал, что на сердце у него стало легко и покойно, но затем ужас погнал его к замку, который был не близко, потому что он, сбившись с дороги, далеко забрел в лес. Когда он вернулся, Берты уже не было на свете; перед смертью она много еще говорила о Вальтере и о старухе.

Долгое время Экберт жил в полном уединенье; он и прежде бывал всегда подавлен, потому что странная история жены тревожила его и он все боялся какого-нибудь несчастья; теперь же он вовсе потерялся. Тень убитого друга неотступно стояла перед его глазами, его вечно мучила совесть.

Иногда, чтобы развлечься, ездил он в соседний большой город, появляясь там в обществе и на празднествах. Ему хотелось какой-нибудь дружеской привязанностью заполнить пустоту в душе, вспоминая о Вальтере, он трепетал перед мыслью иметь друга, ибо был уверен, что с любым другом будет несчастлив. Он так долго и безмятежно спокойно жил с Бертой, дружба Вальтера в течение многих лет доставляла ему столько радости, и теперь оба были унесены смертью, и так внезапно, что бывали минуты, когда его жизнь казалась ему какой-то странной сказкой, а не чем-то достоверно существующим.

Молодой рыцарь Гуго фон Вольфсберг привязался к тихому, печальному Экберту и, видимо питал к нему чувство непритворной дружбы. Обрадованный и удивленный Экберт тем охотнее готов был ответить на его чувства, что вовсе их не ожидал. Оба стали часто видеться, рыцарь старался оказывать Экберту всякого рода любезности, они не выезжали друг без друга, показывались в обществе всегда вместе, словом, стали неразлучны.

Но Экберт бывал весел только на короткое время, чувствуя, что Гуго любит его по неведенью; тот ведь не знал его, не знал его истории, и он испытывал снова непреодолимое желание открыться ему, чтобы увериться, подлинный ли это друг. Но сомнения и страх возбудть к себе презрение удерживали его. Иногда он был убежден в собственной низости и думал, что ни один человек, хоть немного знающий его, не смог бы его уважать. При всем том Экберт не в силах был превозмочь себя; однажды во время прогулки верхом вдвоем с другом он рассказал ему все и затем спросил его, может ли он любить убийцу. Гуго был растроган и пытался утешить его; Экберт вернулся с ним в город с облегченным сердцем. Но казалось, над ним висит проклятие — как раз после порыва откровенности он начинал терзаться подозрении, потому что, едва они вошли в ярко освещенную залу, как выражение лица его друга ему не понравилось. Ему почудилась злобная усмешка, ему показалось странным, что Гуго мало с ним разговаривает, много говорит с другими, а на него не обращает внимания. В зале находился один старый рыцарь, который был всегдашним недоброжелателем Экберта и часто выпытывал об его жене и богатстве; к нему-то и подошел Гуго и завел с ним тайный разговор, в продолжение которого оба оглядывали на Экберта. А тот увидел в этом подтверждение своих подозрений, решил, что его предали, и им овладела ужасная ярость. Пристально вглядываясь, он увидел вдруг Вальтерово лицо, знакомые, слишком знакомые черты его; продолжая смотреть, он окончательно уверился, что не кто иной, как Вальтер, разговаривает со Старым рыцарем. Ужас его был неописуем; он бросился вне себя из комнаты, в ту же ночь оставил город и, беспрестанно сбиваясь с пути, возвратился в замок.

Тут, как беспокойный дух, он метался по комнатам, не мог сосредоточиться ни на одной мысли, одно ужасное видение сменялось другим, еще более ужасным, и сон ни на миг не смыкал его глаз. Иногда казалось ему, что он обезумел и что все это плод его разыгравшеюся воображения; затем он снова вспоминал черты Вальтера, и с каждым часом все казалось ему загадочнее. Он решил отправиться в путешествие, чтобы привести свои мысли в порядок; он решил навсегда отказаться от своей потребности в дружбе, в обществе людей.

Он ехал, не выбирая пути и даже не обращая внимания, какие места он проезжает. Проскакав таким образом, не останавливаясь, несколько дней, он вдруг заметил, что заблудился в лабиринте скал, откуда не было возможности выбраться. Наконец он повстречался с крестьянином, который указал ему тропинку, пролегавшую мимо водопада; Экберт хотел из благодарности дать ему денег, но крестьянин отказался. «Ну, что же,- подумал Экберт, — уж не воображу ли я сейчас опять, что это не кто иной, как Вальтер», — и, оглянувшись назад, он увидел, что верно, это не кто иной, как Вальтер. Экберт пришпорил коня и погнал во весь дух через поля и леса и скакал до тех пор, пока лошадь не пала под ним. Не заботясь об этом, он продолжал свой путь пешком.

Погруженный в свои мысли, он взошел на пригорок, ему почудился близкий веселый лай, шум берез, и он услыхал чудесный звук песни:

В уединенье
Вновь наслажденье,
Здесь нет мученья,
Нет подозренья.
О наслажденье
В уединенье!

Тут рассудок и чувства Экберта помутились; он не мог разобраться в загадке, то ли он теперь грезит, то ли некогда его жена Берта только привиделась ему во сне; чудесное сливалось с реальным; окружавший его мир был зачарован, и он не мог овладеть ни одной своей мыслью, ни одним воспоминаньем.

Согнутая в три погибели старуха, кашляя, поднималась на холм, подпираясь клюкой.

— Принес ли ты мою птицу? Мой жемчуг? Мою собаку? — закричала она ему навстречу. — Смотри же, как преступление влечет за собой наказание: это я, а не кто другой, была твоим другом Вальтером, твоим Гуго.

— Боже, — прошептал Экберт, — в каком страшном уединенье прожил я всю свою жизнь!

— А Берта была сестра твоя.

Экберт упал на землю.

— А зачем она так вероломно покинула меня? Все кончилось бы хорошо; конец ее испытаниям приближался. Она была дочерью рыцаря, отдавшего ее на воспитание пастуху, дочерью твоего отца.

— Почему эта ужасная мысль всегда мучила меня, почему я это предчувствовал? — вскричал Экберт.

— Потому что однажды в раннем детстве ты слыхал, как об этом рассказывал твой отец; в угоду своей жене он не воспитывал при себе дочери от первого брака

Лежа на земле, обезумевший Экберт умирал; глухо, смутно слышалось ему, как старуха разговаривала, собака лаяла и птица повторяла свою песню.
Людвиг Тик (1773—1853), переводчик Александр Ардалионович Шишков
Название в оригинале: Der blonde Eckbert. — Дата создания: 1797. Отсюда
Сказка с невеселым концом, к сожалению.

@темы: романтизм, сказки