"ЮНИС. Какой прелестный у вас синий жакетик. СТЕЛЛА. Сиреневый. БЛАНШ. Обе вы ошибаетесь. Это флорентийская лазурь. Синева платья мадонны на картинах старых мастеров". Теннесси Уильямс. Трамвай "Желание"(Перевод В.Неделина) читать дальшеЗаранее предупреждаю, ничего не имею против этого перевода. Сама все время убеждаюсь, как бывает трудно перевести и точно, и так, чтобы по-русски звучало естественно.А тут еще текст и сценичным должен быть. Просто в очередной раз напоминаю себе, что судить по переводу об оригинале надо осторожно. Одна знакомая меня спросила, как выглядит эта самая флорентийская лазурь. В сети я нашла перевод "флорентийская лазурь - florentine blue" и картинку Florentine Blue Chandelier вот тут (под номером 3). Но я помнила, что перевод тут не буквальный, только не помнила, как там на самом деле, а в сети полного текста не находила. Зато нашла название цвета Fra Angelico blue. Вот тут, например. У него и правда есть мадонны в нарядах такого оттенка. читать дальшеЯ уже "вспомнила", что у Теннесси Уильямса так и написано "Fra Angelico blue", как вдруг обнаружила, что у меня на полке стоит эта пьеса на английском, просто я о ней забыла. А там написано: It`s Della Robia blue. The blue of the robe in the old Madonna pictures. И у Делла Робиа тоже есть этот цвет (Тут он показан). читать дальшеПравда, на последнем изображении он наряд Мадонны сине-фиолетовый, но цвет могли просто исказить. Вот и "Благовещение" Фра Анжелико я видела такое: читать дальше Думаю, судя по найденным в сети образцам, что "Fra Angelico blue", "Della Robia blue" и "florentine blue" это один и тот же цвет, хотя Фра Анжелико и не флорентиец. (upd Sherlock в комментариях меня поправила: «Фьезоле, где он родился - практически Флоренция). Ну и, насколько помню курс истории искусств, всегда Анжелико причисляли именно к флорентийской школе... Ну и, опять же, он монах монастыря Сан-Марко - что тоже во Флоренции.» Ладно, снимаю это возражение) Кстати, я несогласна с переводом "peculiarly tender blue, almost a turquoise" (оттуда же) как "небо проглядывает такой несказанной, почти бирюзовой голубизной". По-моему, не речь вовсе не о том, что голубой цвет неба "такой несказанный", а просто о том, что он своеобразный. Но это я уже придираюсь.
Однажды я объясняла, почему считаю правильным, что в кино роль Лоуренса играли такие красивые актеры, как Питер О`Тул и Рэйф Файнс: потому что окружающим он казался очень привлекательным. Я добавлю в тот пост еще такие цитаты из воспоминаний одного сослуживца (из ВВС): "Я никогда не уставал говорить с ним о чем угодно. У него был очаровательный голос и его глаза меня завораживали"; "Он был обворожителен в разговоре - даже если просто слушать его голос и смотреть в его удивительные синие глаза".по-английскиI never tired of talking to him about anything. He had a charming voice, and his eyes fascinated me. He was fascinating to talk to, if only to listen to his voice and look into his wonderful blue eyes. Источник Другие вспоминали и об улыбке. Черчилль ( я раньше цитировала такой его отзыв) описал ее так: "Он улыбнулся своей мягкой, сияющей, загадочной улыбкой"("He smiled his bland, beaming, cryptic smile").
Последняя картинка в предыдущем посте очень мне напомнила советский фантастический роман, который я случайно прочла в детстве. читать дальшеСлучайно, потому что ничего подобного у нас дома среди книг не было. Только классика и современная западная литература. А ту потрепанную книгу я нашла в доме дедушки. К сожалению, ее нет при мне. Мои родители не взяли ее при переезде (а я надеялась, что они вывезут все книги), когда старый дом снесли. Дальше идет не совсем пересказ, а мои воспоминания, дополненные воображением. В романе советский корабль терпел крушение (или был потоплен) у берегов Индонезии или Малайзии и спаслись с него двое: простой матрос и офицер. Матроса спасли партизаны (шла война против колонизаторов) и его приключения меня не заинтересовали, а офицер попал в какое-то секретное место, где американцы и англичане разрабатывали новые виды оружия. Главный Безумный Ученый был именно англичанин, причем с виду элегантный и приятный джентльмен. Он собирался жениться на дочке американского миллиардера и эта девица с отцом тоже почему-то были там же. Русского моряка этот джентльмен сперва решил использовать для опытов: поместил в камеру, где его подвергли воздействию лучей, заставлявших то смеяться, то плакать, то злиться, то бояться, то радоваться и любить всех на свете. читать дальше Сцена, в которой этот сильный человек тщетно боролся сам с собой и чувствовал себя игрушкой каких-то злых сил, смеясь и плача по приказу, была одной из моих любимых. Почти инстинктивно он залез под металлический столик, скорчился там... и пришел в себя. Тут в комнату вошел сам экспериментатор и главный герой сразу ему сказал, что понял - это были именно лучи, а не что-то подмешанное в еду или распыленное в воздухе. Англичанин почувствовал к нему уважение, а выяснив, что русский по образованию физик, Безумный Ученый окончательно решил, что использовать его в качестве подопытного животного не стоит и предложил сотрудничество. Тот обещал подумать (притворился, разумеется) и стал жить в этом исследовательском центре на правах почетного пленника. Англичанин думал, что русский рад сбежать из СССР, и делился с ними своими перспективами на будущее, описывал, какая начнется райская жизнь, когда он закончит свое изобретение, миллиардер выдаст за него свою дочку и он вернется в Лондон и будет жить там с симпатичным русским долго и счастливо. Но русский думал о том, как бы сбежать и перед этим выведать какие-нибудь военные тайны. Не помню, как уж так вышло, но он оказался в потайной комнате, где стояло что-то вроде большого компьютера. Там был и какой-то чрезвычайно больной, полуразрушенный человек, который кое-как попросил вошедшего подключить его к машине и превратился в крепкого пожилого господина с самоуверенными и даже властными манерами. Он сказал, что изобрел эту машину и называется она интегратор, а способна она на многое. Тот, кто к ней подключен, чувствует то, что недоступно другим, а мысль его не знает преград. Не помню, можно ли было читать мысли с помощью интегратора, но в остальном он действовал потрясающе: как наркотик, Кольцо Всевластия и компьютер сразу. Но, увы, он и опасен был как наркотик и Кольцо Всевластия: чем больше им пользовались (подключился, стал гениальным - совершил научное открытие или, допустим, мгновенно научился рисовать - или погрузился в грезы наяву), тем больше разрушали свое тело и в конце концов уже не могли без него обходиться. Оказалось, что этот ученый тоже англичанин, а первый отнял у него это изобретение, угрожая, что убьет его друга (честное слово, не придумываю), которого он похитил, но потом якобы отпустил. На самом деле, как потом выяснилось, никуда он его не отпустил, а держал там же и то ли проводил на нем опыты, то ли просто пытал, так что, когда друзья наконец-то встретились (кажется, с помощью русского, хотя, может, и по воле случая, не помню) и ученый, который и сам-то, как я уже говорила, выглядел ужасно из-за интегратора, увидел, во что превратился его друг, он в ярости напал на злодея-экспериментатора, тот нечаянно пристрелил его друга, а обманутый изобретатель взорвал все здание с помощью интегратора, который мог и такое.(А еще там была сцена, в которой друзья кинулись друг другу в объятия - честное слово, кажется, опять не придумываю, хотя у меня этот фрагмент как-то сливается в памяти с той сценой из "Случая с переводчиком" Конан-Дойла, в которой София узнает своего брата: там брат кричит: " София, София!", а тут кто-то кричал: "Генри, Генри!" Или это я сочинила?) Главный герой еще раньше сбежал, присоединился-таки к матросу и партизанам, а в конце романа, вернувшись в СССР, изобрел (вернее, воспроизвел) нечто напоминающее интегратор, но безопасное, и назвал его дифференциатором. Книга называлась "Властелин мира"( романы с таким названием есть у Жюля Верна, Беляева и еще кого-то), а вот фамилию автора я не помню. Сам роман был издан в 50-е годы. В Интернете я ничего о нем не нашла, а интересно было бы посмотреть, что я забыла и перепутала. И что вообще потом придумала. Интегратор мне очень нравился (я даже иногда думала, что хотела бы рискнуть здоровьем и подключиться к нему) и о потере книги я жалею. upd Книга нашлась, правда, в воспоминаниях она была лучше, но многое я помнила правильно. Картинка из того издания.
aretania написала про Дина Корнуэлла (1892-1960): "я готова терпеть китч, если человек умеет рисовать" (Тут пост с его картинами). Наверное, я тоже. Cама не знаю, почему вдруг полюбила американских иллюстраторов первой половины 20 века (не всех, понятно) Вот иллюстрации еще одного - Фредерика Р. Граджера (1871-1953). отсюда А дальше рисунки попроще. И я, увы, потеряла ссылку, не могу сказать, где эти их нашла. Помню, что они из журнала Colliers. Манерой напоминают иллюстрации из советских журналов 50-х годов, которые я видела в детстве. 3
Я писала недавно о фотографе Nickolas Muray, помещала у себя портреты, сделанные им. А еще мне показалась интересной его фотография "Женщина в камере, раскладывающая пасьянс": 5 Она так похожа на девушек, нарисованных на обложках старых американских журналов и книг из разряда pulp fiction, которых много, например, тут, у аретании
Раз уж перешли к pulp fiction, вот что-то тоже приключенческое и фантастическое, но тут уже и мужчины есть. +3
aretania спрашивала, фейк ли это, я нашла исходные фотографии. Одну помнила с детства, а пока искала вторую, обнаружила, что в Интернете иногда называют этот пример фотошопа подлинной фотографией. тут и т.д. Лично мне не нравится эта фотография ( я вообще не люблю мистификации), а у себя ее вешаю только потому, что раз где-то ее называют настоящей, то для равновесия кто-то должен и показать, из чего она была сделана.
"Мне нужна во всем капля горечи, непременный свист посреди триумфа, и чтобы в самом восторге было отчаяние. Это мне напоминает Яффу, где пахло лимонными деревьями и трупами; на разрытом кладбище виднелись полуистлевшие скелеты, а над нашими головами зеленые деревца раскачивали свои золотистые плоды. Не чувствуешь ли, сколько полноты в подобной поэзии и что в ней-то заключен великий синтез? Она утоляет все вожделения фантазии и мысли; после нее уже ничего не надо. Но люди со вкусом, люди, любящие прикрасы, подчистки, иллюзии, те, кто составляет руководства по анатомии для дам, кто создает доступную для всех науку, кокетливые чувства и приятное искусство,- они изменяют, выскребывают, очищают, и эти несчастные еще именуют себя классиками! Ах, как я хотел бы быть ученым! Какую прекрасную книгу написал бы я, озаглавив ее - "Об истолковании античного мира"! Потому что я уверен: я-то следую традиции; я только дополняю ее современным чувством. Но, повторяю, древние знать не знали пресловутого высокого штиля, для них не было ничего, о чем нельзя сказать. У Аристофана на сцене испражняются. В Софокловом "Аянте" кровь зарезанных животных струится вокруг плачущего Аянта. (Флобер - Луизе Коле 27 марта 1853 года)
Скачать www.filehoster.ru/files/dp3452 текстМотор подъехал, чужеземный, фиолетовый. Я марку бы назвал, да забываю постоянно. В него шатенка голенастая уселась, дверью хлопнула, и все, и все, и только брызги из-под колеса. Странно, вы как хотите, мне странно, ведь я почти уже любил ее за некоторый пафос очертаний, так сказать, и вообще за выражение лица.
Когда знакомишься на улице, тирады о погоде не проходят, устарели как идея. Предпочитаю для начала выразительный какой-нибудь вопрос философического свойства, например: "Где я? Скажите, девушка, где я?" На многих действует, а этой хоть бы что, не удивилась, как не удивился бы реаниматор или милиционер.
Нет, я не жалуюсь, я в принципе привык бы и к тому, что мир бывает невнимательным и черствым, что благородным образцам соответствует не шибко или требованьям высшим отвечает не вполне. Черт с ним! Не отвечает, и черт с ним. Но почему в таком количестве, во всяком переулке, изначально бесконечно и как раз по отношению ко мне?
Еще я мальчиком все думал, заведу себе зверька, а то их вон-то сколько скачет по полям-то! Возьму в товарищи разумного жирафа, муравьеда или просто кенгуру. Я даже имя подыскал: Лямбда! Я назову его Лямбда. Так думал я, но детство кончилось, а бедный муравьед и по сегодня остается невостребован и скачет, где скакал.
А незнакомка номер два уже тем временем взошла на тротуар, фосфорицируя и рдея. Весьма мила, не хуже первой, даже лучше, то есть даже лучше всех. И очень кстати, я ведь тоже не любой. "Где я? Девушка, девушка, где я? Не к Вам, не к Вам ли я теперь уже совсем почти испытываю что-то, что по некоторым признакам похоже на любовь?"
Найденный текст я изменила в соответствии с тем, что слышу.
Прочла у Мюмлы, что вышла книга, представляющая собой "первую в русской литературе оригинальную попытку проследить занимательную историю изданий и переводов "Книги тысячи и одной Ночи" на Востоке, в Европе и России": "Комедия «Тысячи и одной ночи»: Эстафета мистификаций, или Шедевр европейского романтизма" Дмитрия Морозова. Уточнение "оригинальную" тут уместно, потому что на русском издавалась замечательная книга голландской исследовательницы М.Герхардт "Искусство повествования", в которой увлекательно, хотя и немного, рассказывается и об основных переводах "1001 ночи" на французский и английский. читать дальшеО первом европейском переводчике этих сказок, французе Галлане (тома его перевода вышли в 1703-1713), Герхард пишет, что он (цитирую свою старую запись) "дал Европе 18 века ту "1001 ночь", которую она могла понять и которой могла восхищаться, и в то же время подлинную..." Правда, в некоторых случаях характерная для Галлана изысканная куртуазность производит на современного читателя комическое впечатление. Цитирую по Герхард: " Такова в "Ночных приключениях" реакция Сиди Нумана, когда он обнаруживает, что жена, с которой он недавно сыграл свадьбу, имеет привычку посещать по ночам кладбище, чтобы пожирать трупы: " ... я... думал о том, что мне предпринять, дабы заставить жену изменить образ жизни. Я отверг все насильственные пути, приходившие мне на ум, и решил использовать только пути нежности, чтобы отвратить ее от свойственной ей дурной наклонности." Об английском переводе Лейна (1839-1841) Герхард пишет, что в нем сокращению подверглись стихи и все, что автор счел непристойным: не только на самом деле неприличные вещи, но и, например такое: "в религиозной притче "Набожный израильтянин"... Лейн опускает попытку совращения благочестивого мужчины суетной женщиной, но, поскольку эта сцена необходима по сюжету, он резюмирует ее словами: "С ним приключилось происшествие, вынудившее его броситься с крыши высокого дома, чтобы избежать неповиновения своему Богу". В общем, этот перевод, предназначенный для семейного чтения, показывает, "как легко можно шокировать английских читателей середины XIX века". Зато Лейн хорошо знал арабский язык и культуру и писал без "манерности, претенциозности стиля, отвлекающих от самих сказок". Следующий (1882-1884) перевод на английский, принадлежавший Джону Пейну, был полным, но насыщенным "лингвистическими выкрутасами...: вымученной, искусственной прозой, тщательно сконструированной из архаических и редких слов и оборотов", так что в наши дни устарел больше перевода Лейна, да и в то время, когда вышел, успеха не имел. Другом Пейна был сэр Ричард Бертон (у меня есть для него отдельный тэг), путешественник и полиглот, особенно увлекавшийся восточной эротикой. Он объявил о своем собственном переводе сказок, который рассматривал как "долгожданную возможность дать обзор обычаев и нравов, которые интересуют все человечество и упоминания о которых не выносит так называемое общество". Увы, как впоследствии доказал исследователь Райт, большую часть своего перевода Бертон попросту списал у Пейна, против чего тот не возражал. "И даже впоследствии он очень беспокоился, как бы разоблачения Райта не выставили Бертона в неблагоприятном свете. Такая прочная привязанность, тем более со стороны легкоранимого и эгоцентричного Пейна, конечно, говорит в пользу Бертона". Однако Бертон разбогател на своем переводе и остался в памяти потомков, а перевод Пейна был забыт. "Как во многих сказках "1001 ночи", повезло недостойному и неразборчивому в средствах." И ведь перевод Бертона вовсе не был улучшенным вариантом перевода Пейна. Напротив, "та английская проза, которой он написан, несомненно, хуже пейновской", а архаизмов у Бартона еще больше. По мнению Герхард, читать этот перевод для удовольствия нельзя. А недавно я узнала, что и Т.Э.Лоуренс разделял это мнение: " у Лейна перевод "1001 ночи" лучше, чем у Бертона". (T. E. Lawrence to Edward Garnett 23.8.22.) Когда Лоуренс в 1923 году получил предложение от издателя Джонатана Кейпа перевести французское переложение "1001 ночи" Мардрюса, он с энтузиазмом согласился. Однако Кейп вскоре узнал, что готовится другой перевод и от замысла пришлось отказаться. Упоминание об энтузиазме меня удивило. О Мардрюсе в книге Герхард говорится как о довольно талантливом писателе, но сомнительном переводчике, наполнившем сказки собственными измышлениями. По словам Герхард, Мардрюс сокращал все, что не имело отношения к теме любви, зато расширял текст, когда переводил эротические отрывки или отрывки, в которых "усилием воображения можно увидеть эротический смысл". Вот было бы смешно, если бы Лоуренс все-таки осуществил такой перевод. Герхард демонстрирует, каким образом Мардрюс изменял текст сказок, на примере одного отрывка, ставшего в переводе совершенно "фемслэшным" (совершенно не представляю, как бы это перевел Лоуренс: воображение мне отказывает). Я сканировала эти страницы. А книга, обложка которой приводится ниже, не имеет прямого отношения к "1001 ночи". Это две сказки, переведенные с арабского молодым Лоуренсом (для себя, когда изучал язык). Изданы они были после его смерти. LAWRENCE, T.E. (translator). Two Arabic Folk Tales,[London]: The Corvinus Press, 1937.
telico цитирует формулировку А. Бенуа: "склонность искать Эрота вне области, подчиненной Афродите" ("Мои воспоминания", из примечаний к главе 28 четвертой книги "Возникновение "Мира искусства", о В.Нувеле: "Разочарования Валечки были всякого рода. Тут были и неудачи в делах сентиментальных, но тут были и неудачи психологического и философского порядка. Первые привели моего друга к убеждению, что он не может иметь успех у женщин, и отсюда выработалась у него склонность искать Эрота вне области, подчиненной Афродите")
Из воспоминаний Л.А. Рождественской о М.Кузмине: "В 1921 году М.А. Кузмину было 46 лет. Небольшого роста, худой, бледный, с впалыми щеками, благодаря чему резче выделялись его выпуклые глаза, Кузмин производил впечатление усталого, изможденного, неухоженного человека.
(...) Материальное положение М.А. Кузмина было, очевидно, плохим. Когда он сотрудничал в “Академии”, он постоянно обращался с просьбой о выдаче ему денег, не считаясь с тем, что работа в издательство им не сдана. В отношении сдачи работы в срок он был весьма неточен. Когда М.А. Кузмин вошел в состав литературных сотрудников издательства, посещения его “Академии” стали еще более частыми. Он как-то прижился в издательстве. Просиживал М.А. Кузмин в тесном помещении издательства довольно долго, иногда молча наблюдал за работой сотрудников.
Вообще М.А. Кузмин говорил немного. Манера разговора у него была какая-то робкая, застенчивая. Иногда во время разговора он даже краснел. М.А. Кузмин никогда не говорил о своей повседневной жизни, жалоб на какие-либо бытовые неустройства я от него не слышала. Жаловался он иногда на мучавшие его сильные головные боли. Помогал ему от болей, по его словам, крепкий горячий хорошего качества чай. Если ему не удавалось купить чай высшего сорта, он обращался за помощью в Дом литераторов.
Рассказывал он также о том, что ему трудно писать рецензии на новые театральные постановки по заказам журналов. Трудность заключалась в срочности и точном выполнении срока заказа. Придя из театра усталым, с головной болью, он, по его словам, не принимался за работу, а долго ворчал, что больше не будет брать на себя такие обязанности. Только выпив горячего чаю и немного отдохнув, он принимался за работу.
М.А. Кузмин любил музыку, умел играть на рояле и охотно садился за рояль. Ноты он разбирал легко и мог сыграть незнакомое ему музыкальное произведение прямо с листа.
(...) Иногда М.А. Кузмин вспоминал о своих старых знакомых, но воспоминания эти, к сожалению, были на уровне сплетен.
Так, вспоминая о жене художника-портретиста Юрия Анненкова, Кузмин рассказывал, что Любовь Анненкова, в связи с тем, что слух у нее был плохой, старалась не вести беседу с людьми, а сама что-нибудь рассказывать. В основном она рассказывала о своем муже Юрии Анненкове, причем часто прибавляла: “У него много жен, но я у него самая главная”.
Хороший портрет Кузмина более раннего времени сделал Юрий Анненков. Он изобразил лицо Кузмина как-то в двух планах. Действительно, М.А. Кузмин производил впечатление человека двух планов.
(...)
Федор Сологуб относился к Кузмину неприязненно." Отсюда Тут же о А.А. Франковском, переводчике М.Пруста. читать дальше"Филолог по образованию, он очень хорошо изучил иностранные языки — английский, немецкий, французский и др.
Качество его переводов научных книг было на высоком уровне. Адриан Антонович, хотя и не числился редактором собрания творений Платона, но фактически принимал активное участие в редакционной работе над отдельными томами, и его поправки и замечания охотно принимались переводчиками и редакторами издания. Когда же А.А. Франковский принялся за перевод художественной литературы, он проявил неожиданно (очевидно, даже для себя) особые талантливость и мастерство. Переводы А.А. Франковского отличаются не только точностью, но и умением уловить стиль, так сказать, “душу” переводимого им произведения.
Его мастерство достигло расцвета в сделанном им переводе сочинений французского писателя Марселя Пруста. Эта его работа получила похвальный отзыв и в современной прессе.
А.А. Франковский был исключительно порядочным и честным человеком.
Принадлежал он к типу чудаков. Он отличался необыкновенной застенчивостью и скромностью. Был замкнут и молчалив, и даже не всегда отвечал на обращенный к нему вопрос. Промямлит что-то непонятное и отвернется. Но когда Адриан Антонович вступал в спор по интересующим его вопросам научного, исторического, литературного характера, он убежденно отстаивал свое мнение, увлекался, краснел и даже сердился.
С людьми А.А. Франковский сходился туго — по его виду казалось, что он относится к людям скептически.
М.А. Кузмин в описании редакционных собраний переводчиков шутливо охарактеризовал А.А. Франковского такой строчкой: “Домашний скептик молчалив”.
О своей личной жизни А. Ант. ничего не рассказывал. В Ленинграде родных у него не было, жил он одиноко, женат не был.
Внешне А.А. Франковский выглядел угрюмым, неприветливым и даже сердитым. Первое впечатление о нем было обманчивым. Когда Н.В. Болдырев познакомил А.А. Франковского с сотрудниками издательства, сотрудники высказали Н.В. Болдыреву свое впечатление, неблагоприятное для А.А. Франковского, и сомнение в возможности сработаться с ним. В ответ Н.В. Болдырев рассмеялся и сказал: “Да что Вы — ведь это же божья коровка”. Болдырев был прав.
А.А. Франковский очень любил музыку, умел хорошо слушать и воспринимать ее. Он часто посещал концерты в Филармонии. Однажды на концерте в Филармонии А.А. Франковский оказался сидящим рядом с одной из сотрудниц издательства. На следующий день один из постоянных посетителей “Академии”, не знавший личной жизни Адриана Антоновича, сообщил сотрудникам, что видел А.А. Франковского в Филармонии с женой. Когда его спросили, почему он думает, что А.А. Франковский был с женой, он ответил: “Кто же может сидеть, так угрюмо отвернувшись от своей спутницы и не разговаривать с ней, как не муж, поссорившийся с женой”.
(...)
В 1941 году, во время блокады А.А. Франковский оставался в Ленинграде. Одинокий, не умеющий приспособиться к трудным условиям жизни, он сильно голодал.
В самое трудное время, в конце декабря 1941 года, Адриан Антонович как-то забрел к нам. Когда он уходил, я тоскливо спросила: “Да выживем ли мы, Адриан Антонович?” — “Выживем”,— решительно ответил он. Адриан Антонович был уверен, что силой воли можно преодолеть физические лишения. К глубокому сожалению, он ошибался. В скором времени нам стало известно, что А.А. Франковский от истощения упал на улице. Упал он на улице Кирочной, недалеко от дома, где жил литературовед Б.М. Энгельгардт , с которым А.А. Франковский был знаком по совместной работе в “Академии”.
По просьбе Адриана Антоновича его внесли в квартиру Б.М. Энгельгардта, который тоже был при смерти от истощения. Умерли они оба почти одновременно. Жена Б.М. Энгельгардта (урожденная Гаршина), человек психически неуравновешенный, после смерти мужа кончила жизнь самоубийством — выбросилась из окна на мостовую." Как жаль, что башня из слоновой кости не укрывает от войны и других ужасов жизни.
aretania написала, что ей нравятся рисунки цветными карандашами. Мне тоже нравятся. Цветы Янссена напомнили мне поздние рисунки Митрохина (ему было уже под девяносто). "Айва и хурма", "Миндаль и грецкие орехи", "Раковины", "Гиацинты" (я сканировала их из альбома "Дмитрий Митрохин". Л.: Аврора. 1977) : Митрохин - один их первых книжных иллюстраторов, которых я узнала. Я уже писала о книге "Французские народные сказки" (1959), которую очень любила в детстве. Когда мама мне ее читала, она сказала, что иллюстрировал эти сказки знаменитый художник, рассказала, что он был в "Мире искусства" и т.д. Третий рисунок сделан к сказке, о которой я несколько раз писала (и Мерри ее вспоминала) - Ночь четырех ненастий". Рыцарь, старуха, на которой он женился, и слуга. О художнике в Википедии upd Раз уж я пишу о том, чем этот художник важен именно для меня, добавлю, что еще он оформлял «Семь любовных портретов» Анри де Ренье в переводе Кузмина. "Кузмину нравился стиль рисунков Митрохина."отсюда А это уж совсем излишние детали, но пусть подтверждают мысль о том, как тесен мир читать дальше: Митрохин иллюстрировал русские сказки в пересказе Артура Рэнсома, знаменитого (не у нас) английского детского писателя (и шпиона), чья книга "О ласточках и амазонках" считается одной из лучших детских книг на английском языке. Я же о нем писала в связи с тем, что эта книга была вдохновлена общением автора с семьей доктора Алтуняна, а доктор Алтунян был влюблен в Т.Э.Лоуренса, лечился даже у психиатра от несчастной любви (Лоуренс отвечал на его письма, напоминал, что надо больше думать о жене и четырех дочерях, а не маяться дурью, однако был, кажется, польщен и писал Грейвзу, что наиболее дорожит тремя людьми: Э.М.Форстером, Ф.Мэннингом (тоже литератор) и Алтуняном.)
Директор театра характеризует актера и актрису, работающих вместе: "Самая лучшая и самая порядочная эстрадная пара. ...Спокойные, трудолюбивые, никаких истерик и сердечных страданий, на работу являются минута в минуту, после выступления— сразу домой, и оба такие джентльмены, ну прямо настоящие леди". О.Генри. Деловые люди (Перевод И. Бернштейн) На английском."As square and high-toned a little team as ever came over the circuit. ... Quiet, hard workers, no Johnny and Mabel nonsense, on the job to the minute, straight home after their act, and each of 'em as gentlemanlike as a lady." O. Henry. Strictly Business
I Знаменитый писатель Иван Перезвонов задумал изменить своей жене. Жена его была хорошей доброй женщиной, очень любила своего знаменитого мужа, но это-то, в конце концов, ему и надоело. Целый день Перезвонов был на глазах жены и репортеров... Репортеры подстерегали, когда жена куда-нибудь уходила, приходили к Перезвонову и начинали бесконечные расспросы. А жена улучала минуту, когда не было репортеров, целовала писателя в нос, уши и волосы и, замирая от любви, говорила: - Ты не бережешь себя... Если ты не думаешь о себе и обо мне, то подумай о России, об искусстве и отечественной литературе. Иван Перезвонов, вздыхая, садился в уголку и делал вид, что думает об отечественной литературе и о России. И было ему смертельно скучно. В конце концов писатель сделался нервным, язвительным. - Ты что-то бледный сегодня? - спрашивала жена, целуя мужа где-нибудь за ухом или в грудо-брюшную преграду. - Да, - отстраняясь, говорил муж. - У меня индейская чума в легкой форме. И сотрясение мозга! И воспаление почек!! - Милый! Ты шутишь, а мне больно... Не надо так... - умоляюще просила жена и целовала знаменитого писателя в ключицу или любовно прикладывалась к сонной артерии... Иногда жена, широко раскрывая глаза, тихо говорила: - Если ты мне когда-либо изменишь - я умру. - Почему? - лениво спрашивал муж. - Лучше живи. Чего там. - Нет, - шептала жена, смотря вдаль остановившимися глазами. - Умру. - Господи! - мучился писатель Перезвонов. - Хотя бы она меня стулом по голове треснула или завела интригу с репортером каким- нибудь... Все-таки веселее! Но стул никогда не поднимался над головой Перезвонова, а репортеры боялись жены и старались не попадаться ей на глаза. II Однажды была Масленица. Всюду веселились, повесничали на легкомысленных маскарадах, пили много вина и пускались в разные шумные авантюры... А знаменитый писатель Иван Перезвонов сидел дома, ел домашние блины и слушал разговор жены, беседовавшей с солидными, положительными гостями. - Ване нельзя много пить. Одну рюмочку, не больше. Мы теперь пишем большую повесть. Мерзавец этот Солунский! - Почему? - спрашивали гости. - Как же. Писал он рецензию о новой Ваниной книге и сказал, что он слишком схематизирует взаимоотношения героев. Ни стыда у людей, ни совести. Когда гости ушли, писатель лежал на диване и читал газету. Не зная, чем выразить свое чувство к нему, жена подошла к дивану, стала на колени и, поцеловав писателя в предплечье, спросила: - Что с тобой? Ты, кажется, хромаешь? - Ничего, благодарю вас, - вздохнул писатель. - У меня только разжижение мозга и цереброспинальный менингит. Я пойду пройдусь... - Как, - испугалась жена. - Ты хочешь пройтись? Но на тебя может наехать автомобиль или обидят злые люди. - Не может этого быть, - возразил Перезвонов, - до сих пор меня обижали только добрые люди. И, твердо отклонив предложение жены проводить его, писатель Перезвонов вышел из дому. Сладко вздохнул усталой от комнатного воздуха грудью и подумал: "Жена невыносима. Я молод и жажду впечатлений. Я изменю жене". III На углу двух улиц стоял писатель и жадными глазами глядел на оживленный людской муравейник. Мимо Перезвонова прошла молодая, красивая дама, внимательно оглядела его и слегка улыбнулась одними глазами. "Ой-ой, - подумал Перезвонов. - Этого так нельзя оставить... Не нужно забывать, что нынче Масленица - многое дозволено". Он повернул за дамой и, идя сзади, любовался ее вздрагивающими плечами и тонкой талией. - Послушайте... - после некоторого молчания сказал он, изо всех сил стараясь взять тон залихватского ловеласа и уличного покорителя сердец. - Вам не страшно идти одной? - Мне? - приостановилась дама, улыбаясь. - Нисколько. Вы, вероятно, хотите меня проводить? - Да, - сказал писатель, придумывая фразу попошлее. - Надо, пока мы молоды, пользоваться жизнью. - Как? Как вы сказали? - восторженно вскричала дама. - Пока молоды... пользоваться жизнью. О, какие это слова! Пойдемте ко мне! - А что мы у вас будем делать? - напуская на лицо циничную улыбку, спросил знаменитый писатель. - О, что мы будем делать!.. Я так счастлива. Я дам вам альбом - вы запишете те прекрасные слова, которыми вы обмолвились. Потом вы прочтете что-нибудь из своих произведений. У меня есть все ваши книги! - Вы меня принимаете за кого-то другого, - делаясь угрюмым, сказал Перезвонов. - Боже мой, милый Иван Алексеевич... Я прекрасно изучила на вечерах, где вы выступали на эстраде, ваше лицо, и знакомство с вами мне так приятно... - Просто я маляр Авксентьев, - резко перебил ее Перезвонов. - Прощайте, милая бабенка. Меня в трактире ждут благоприятели. Дербалызнем там. Эх вы!! IV - Прах их побери, так называемых порядочных женщин. Я думаю, если бы она привела меня к себе, то усадила бы в покойное кресло и спросила - отчего я такой бледный, не заработался ли? Благоговейно поцеловала бы меня в височную кость, а завтра весь город узнал бы, что Перезвонов был у Перепетуи Ивановны... Черррт! Нет, Перезвонов... Ищи женщину не здесь, а где-нибудь в шантане, где публика совершенно беззаботна насчет литературы. Он поехал в шантан. Разделся, как самый обыкновенный человек, сел за столик, как самый обыкновенный человек, и ему, как обыкновенному человеку, подали вина и закусок. Мимо него проходила какая-то венгерка. - Садитесь со мной, - сказал писатель. - Выпьем хорошенько и повеселимся. - Хорошо, - согласилась венгерка. - Познакомимся, интересный мужчина. Я хочу рябчиков. Через минуту ее отозвал распорядитель. Когда она вернулась, писатель недовольно спросил: - Какой это дурак отзывал вас? - Это здесь компания сидит в углу. Они расспрашивали, зачем вы сюда приехали и о чем со мной говорили. Я сказала, что вы предложили мне "выпить и повеселиться". А они смеялись и потом говорят: "Эта Илька всегда напутает. Перезвонов не мог сказать так!" - Черррт! - прошипел писатель. - Вот что Илька... Вы сидите - кушайте и пейте, а я расплачусь и уеду. Мне нужно. - Да расплачиваться не надо, - сказала Илька. - За вас уже заплачено. - Что за глупости?! Кто мог заплатить? - Вон тот толстый еврей-банкир. Подзывал сейчас распорядителя и говорит: "За все, что потребует тот господин, - плачу я! Перезвонов не должен расплачиваться". Мне дал пятьдесят рублей, чтобы я ехала с вами. Просил ничего с вас не брать. Она с суеверным ужасом посмотрела на Перезвонова и спросила: - Вы, вероятно... переодетый пристав?.. Перезвонов вскочил, бросил на стол несколько трехрублевок и направился к выходу. Сидящие за столиками посетители встали, обернулись к нему, и - гром аплодисментов прокатился по зале... Так публика выражала восторг и преклонение перед своим любимцем, знаменитым писателем. Бывшие в зале репортеры выхватили из карманов книжки и со слезами умиления стали заносить туда свои впечатления. А когда Перезвонов вышел в переднюю, он наткнулся на лакея, который служил ему. Около лакея толпилась публика, и он продавал по полтиннику за штуку окурки папирос, выкуренных Перезвоновым за столом. Торговля шла бойко. V Оставив позади себя восторженно гудящую публику и стремительных репортеров, Перезвонов слетел с лестницы, вскочил на извозчика и велел ему ехать в лавчонку, которая отдавала на прокат немудрые маскарадные костюмы... Через полчаса на шумном маскарадном балу в паре с испанкой танцевал веселый турок, украшенный громадными наклеенными усами и горбатым носом. Турок веселился вовсю - кричал, хлопал в ладоши, визжал, подпрыгивал и напропалую ухаживал за своей испанкой. - Ходы сюда! - кричал он, выделывая ногами выкрутасы. - Целуй менэ, барышна, на морда. - Ах, какой вы веселый кавалер, - говорила восхищенная испанка. - Я поеду с вами ужинать!.. - Очин прекрасно, - хохотал турок, семеня возле дамы. - Одын ужин - и никаких Перезвонов! Было два часа ночи. Усталый, но довольный Перезвонов сидел в уютном ресторанном кабинете, на диване рядом с хохотушкой-испанкой и взасос целовался с ней. Усы его и нос лежали тут же на столе, и испанка, шутя, пыталась надеть ему турецкий нос на голову и на подбородок. Перезвонов хлопал себя по широким шароварам и пел, притоптывая: Ой, не плачь, Маруся, - ты будешь моя! Кончу мореходку, женюсь я на тебя... Испанка потянулась к нему молодым теплым телом. - Позвони человеку, милый, чтобы он дал кофе и больше не входил... Хорошо? Перезвонов потребовал кофе, отослал лакея и стал возиться с какими-то крючками на лифе испанки... VI В дверь осторожно постучались. - Ну? - нетерпеливо крикнул Перезвонов. - Нельзя! Дверь распахнулась, и из нее показалась странная процессия... Впереди всех шел маленький белый поваренок, неся на громадном блюде сдобный хлеб и серебряную солонку с солью. За поваренком следовал хозяин гостиницы, с бумажкой в руках, а сзади буфетчица, кассир и какие-то престарелые официанты. Хозяин выступил вперед и, утирая слезы, сказал, читая по бумажке: - "Мы счастливы выразить свой восторг и благодарность гордости нашей литературы, дорогому Ивану Алексеичу, за то, что он почтил наше скромное коммерческое учреждение своим драгоценным посещением, и просим его от души принять по старорусскому обычаю хлеб-соль, как память, что под нашим кровом он вкусил женскую любовь, это украшение нашего бытия"... В дверях показались репортеры. VII Вернувшись домой, Перезвонов застал жену в слезах. - Чего ты?! - Милый... Я так беспокоилась... Отчего ты такой бледный?.. Я думала - ушел... Там женщины разные!.. Масленица... Думаю, изменит мне... - Где там! - махнув рукой, печально вздохнул знаменитый писатель. - Где там!
шутка для Т.Ночью дракон и рыцарь ложатся в одной пещере, и рыцарь кладет между ними меч, а дракон - девицу. Дракон храпит тоненько; рыцарь спит, не снимая шлема, и к долгому храпу добавляет долгое эхо. Девица не может уснуть, выходит то подышать, то попить воды, то вылить воду; возвращаясь на место между рыцарем и драконом, она водит руками по рыцарю и дракону и наощупь не чувствует разницы. Меч нагревается в темноте. Когда девица выходит снова, дракон придвигается к рыцарю, а рыцарь к дракону; и оба перестают храпеть вообще. Возвращаться в пещеру девица боится...
На первой фотографии сам Николас Мюрей (уроженец Венгрии, живший в США) в 1939 г с Фридой Кало (у них была любовь, которая потом перешла в дружбу). Дальше идут его фотографии - портреты красивых и талантливых людей. 1,2 Пол Робсон. 20-е-30-е годы 3,4,5 Марта Лорбер Ито Митио - о нем я писала тут +27Дорис Хамфри 1921 Тед Шон Роуз Коломбо
Михаил Мордкин Энн Хардинг Ленгстон Хьюз Безил Ретбоун
Фрида Кало и Диего Ривера Кэтрин Корнел Ноэл Коуард Юджин О`Нил с женой Чарльз Спенсер Чаплин и Ральф Бартон (мультипликатор)
Очень хотелось показать одну картину Магритта, которая понравилась недавно, когда я смотрела, какие его работы были проданы в последние годы на christies и sothebys. Меня удивило, как мало его произведений мне тут понравилось. Все-таки он художник совсем другого рода, чем такие, как Сарджент, у которых прекрасны и наброски, и неоконченные работы. Но некоторые вещи Магритта я люблю очень сильно ("Замок", "Империю света", "Божью гостиную" См.). читать дальше Эта картина, "Голос крови", мне нравится не до такой степени, но тоже не могу ее забыть, хотя, вопреки словам самого художника ("я при помощи живописи делаю мысли видимыми"), мне не так уж интересно, какую именно мысль он хотел выразить в этом случае (может, потому что такое понятие как "голос крови" меня мало интересует). Дальше я поместила другой ее вариант, который не производит на меня такого сильного впечатления, потом "Это не яблоко" и "Дневник".
"Дневник" мне не то чтобы понравился, просто замысел показался интересным: человек создает в дневнике свой образ.