По воспоминаниям Роберта Грейвза и К.С.Льюиса.
Я не так давно писала о пьесе Роберта Грейвза «Но это еще продолжается». Она была опубликована в 1930 году, а позднее автор постарался сделать все, чтобы читатели о ней забыли. Он также убрал из автобиографической книги, написанной в 1929 году, рассуждения о гомосексуальности в школе и, в частности, слова о том, что он до 21 года не мог избавиться от склонностей, возникших у него в частной школе Чартерхаус.
Грейвз вспоминает, что в школе Чартерхауз мальчики "в основном интересовались спортивными играми и романтической дружбой". Сначала он чувствовал себя там изгоем, потому что не блистал в спорте, не был богат, и носил немецкое среднее имя (Ранке), из-за чего его ошибочно считали немецким евреем. В довершение всех бед на второй год доктор запретил ему играть в футбол из-за болезни сердца. В клубе любителей поэзии (в нем было всего семь членов) Роберт познакомился с мальчиком постарше, которого тоже травили из-за имени — звали его Раймонд Родаковский. Новый друг дал совет заниматься боксом, чтобы защищаться от обидчиков. Они часто боксировали друг с другом. Грейвз написал в автобиографии: "В боксе так много сексуальных ощущений — это игра вдвоем, взаимодействие, боль, которая не ощущается как боль. ... Мы яростно колотили друг друга, но не стремились ни причинить боль, ни победить". (1) Тем не менее, отношения с Родаковским были, как сказано в автобиографии, скорее "товарищеские", чем "любовные", любовь пришла позднее и была направлена на мальчика, бывшего на три года младше Грейвза.
Директор школы Чартерхауз (по словам Грейвза, простодушный человек) как-то похвастался на конференции перед главами других школ: "Мои мальчики влюбчивы, но редко бывают чувственны". По словам Грейвза, директор просто мало знал о жизни "своих мальчиков". За время учения Грейвза в школе было пять-шесть гомосексуальных скандалов, некоторых учеников исключили, но это были мелочи по сравнению с истинным числом проявлений "чувственности".
Грейвз пользуется выражениями директора школы, когда пишет о гомоэротических отношениях между мальчиками, разделяя влюблённость ("сентиментальную влюбленность в младших мальчиков") и чувственность или "подростковую похоть" (по словам одного из исследователей его поэзии, тут проявляется характерное для Грейвза "пуританское противопоставление любви и похоти, духа и тела (2)): «Интимная близость, как называют это в газетах, была частым явлением, но не между старшим мальчиком и объектом его привязанности, потому что это уничтожило бы романтическую иллюзию, воссоздающую гетеросексуальные отношения. В близость вступали ровесники, не связанные узами любви — они хладнокровно использовали друг друга как сексуальные орудия, оказавшиеся под рукой. Таким образом, атмосфера всегда была насыщена любовными историями очень традиционного ранневикторианского типа, хотя ее и осложняли цинизм и непристойность.»(3)
Мать воспитала Роберта Грейвза в пуританском духе. Впервые купаясь вместе с другими мальчиками он испугался их наготы (особенно запомнилось ему волосатое тело одного рыжего ирландца лет 19), но еще сильнее его потрясла выходка дочки директора школы: эта девочка и ее подружка как-то попытались стащить с него одежду, "чтобы посмотреть на тайны мужской анатомии", поскольку, объясняет Грейвз, они не имели братьев.
Когда Грейвз страстно влюбился в мальчика, которого назвал в автобиографии Диком, он не связал свое чувство с сексуальностью. "Дик" ответил ему взаимностью, а после окончания школы роман между ними продолжился в письмах. Грейвз находил в этой переписке утешение на фронте. Своего любимого он описывал как исключительно благородного духом, возвышенного и лучезарного, чуждого низменным побуждениям. Страшным потрясением поэтому стало для него известие о том, что "Дик", совсем еще юный офицер, отдан под трибунал за домогательства к какому-то канадскому унтер-офицеру. Грейвз решил, что "Дик" на войне сошел с ума. Однако в дальнейшем потрясение заставило поэта иначе взглянуть на собственные чувства: в основе возвышенной любви он увидел все ту же похоть.
Грейвз решил, что школа сделала его "псевдогомосексуалистом", направив чувства в неправильное русло: "В английских подготовительных и частных школах любовные истории неизбежно гомосексуальны. Противоположный пол презирают, к нему относятся как к чему-то непристойному. Многие мальчики никогда не исцеляются от этого извращения". (4)
Большинство тех, кто писал о школьной любви между мальчиками, не согласны с подобным мнением. Некоторые писатели, считавшие себя гетеросексуалами, писали, что без всяких последствий прошли через этап гомосексуальных отношений в школе. Луис Макнис, в 20-е годы учившийся в школе Мальборо, пишет, что "почти у всех старшеклассников были легкие гомосексуальные романы" с записочками, хихиканьем и свиданьями, а сам он увлекся "16-летним темноволосым мальчиком с огромными серыми женскими глазами" и написал по этому случаю стихи о Цирцее на мраморном балконе. Сесил Дей-Льюис вспоминал, как он, поступив в 1917 году в школу Шерборн, "предался тому, что учителя называли безнравственностью. ... Я погрузился в порок, как утка в воду, но он стек с меня, как вода с утки — в том смысле, что в дальнейшем никак не помешал проявиться моей гетеросексуальности". Напротив, многие гомосексуалисты (Э.М.Форстер, Акерли, Сассун) вспоминали, что в школе были далеки от сексуальных отношений, а другие Дж.А.Саймондс, Г.Л.Дикинсон) даже испытывали сильное отвращение к окружавшей их атмосфере похоти. Правда, исследователи считают, что у некоторых школьная любовь пробудила латентную гомосексуальность.(5)
Я вспомнила об этих фрагментах из автобиографии Грейвза, когда недавно [J]Sfitrizir[/J] прислала мне отрывок из автобиографии К. С. Льюиса "Настигнут радостью" — о нравах в Вивернском колледже (т.е. в Мальверне, где он учился). Я не видела этого текста в оригинале, не могу проверить перевод, помещаю отрывок в том виде, в каком получила.
«Мы сидели вокруг стола, похожего на верстак, молчали, если разговаривали, то шепотом. Иногда дверь приоткрывалась, заглядывали мальчики постарше, усмехались (не нам, а себе) и исчезали. Один раз над плечом ухмыляющегося возникло еще одно лицо и ехидный голос произнес: «Хо-хо! Знаю,знаю, что ты высматриваешь!» Только я понимал, к чему все это, — брат вовремя меня просветил. Никто из заглядывавших к нам и ухмылявшихся ребят не принадлежал к элите, все они были слишком юны, и что-то общее мерещилось в выражении их лиц. Нынешние или былые «шлюшки» пытались угадать, кто из нас займет их место.
Может быть, вы не знаете, что такое «шлюшка». Во-первых, надо знать, что Виверн состоял как бы из концентрических кругов; Колледж и отделение. Одно дело быть первым в Колледже, другое — всего-навсего в отделении. Есть элита Колледжа и малая элита отделений; есть избранные в отделениях и есть гонимые всем Колледжем. И, наконец, есть «шлюшки» в отделениях и есть признанные всем Колледжем.
«Шлюшки» — это миловидные, женственные мальчики из младших классов, которых используют старшеклассники, чаще всего — из элиты. Правда, не только из элиты — хотя та и оставляла за собой большую часть прав, в этом вопросе она была либеральна и не требовала от подчиненных еще и верности. Педерастия для среднего класса не считалась грехом, во всяком случае, столь серьезным, как привычка засовывать руки в карманы или не застегивать куртку. Наши земные боги умели соблюдать меру.
Если говорить о подготовке к жизни в обществе (а именно эту функцию брал на себя Колледж), «шлюшки», конечно, были необходимы. Они вовсе не были рабами — их благосклонности добивались, но почти никогда не вынуждали ее силой. Далеко не всегда они были развратны — такие отношения могли стать длительными, постоянными, и чувство нередко брало в них верх над чувственностью. Никто им не платил — во всяком случае, деньгами, зато на их долю выпадала вся лесть, все тайное влияние и негласные привилегии, которыми во взрослом обществе пользуются любовницы высокопоставленных особ. В этом смысле они, в числе прочего, готовили нас к мирской жизни. Арнольд Ланн в своей книге о Харроу утверждает, что в его школе «шлюшки» были заодно и ябедами. Наши не были, я знаю это наверное, поскольку один из моих друзей жил в комнате со «шлюшкой», и единственным неудобством была необходимость выходить из комнаты всякий раз, как заглянет кто-нибудь из друзей. Честно говоря, меня это не шокировало, мне это просто надоедало. Всю неделю школа шумела, свистела, шипела, шептала — и все только об этом. После спорта то был главный предмет светских разговоров: кто, с кем, кто из новеньких, у кого чья фотография, где, когда, как часто, днем или ночью... Можно счесть это эллинской традицией. Именно этот порок никогда меня не привлекал и даже не пробуждал моего воображения — я до сих пор не очень себе это представляю. Может быть, если б я остался в школе надолго, из меня сделали бы Нормального Мальчика. Но пока что я просто скучал».
Описания Грейвза и Льюиса заметно противоречат друг другу, но о возможных причинах этого (и о свидетельствах других авторов) я напишу в продолжении.
upd Продолжение
1. Good-bye to all that: an autobiography by Robert Graves, 1995, р. 51 books.google.ru/books?id=TMRVO4AKyWEC&dq=Good-b...
2.Taking it like a man: suffering, sexuality, and the war poets : Brooke, Sassoon, Owen, Graves by Adrian Caesaк, 1993, р. 177
3.Good-bye to all that: an autobiography by Robert Graves, 1995, p. 43-44
4.Happiest days: the public schools in English fiction by Jeffrey Richards, 1991, р. 194
5Ibid p. 193
Я не так давно писала о пьесе Роберта Грейвза «Но это еще продолжается». Она была опубликована в 1930 году, а позднее автор постарался сделать все, чтобы читатели о ней забыли. Он также убрал из автобиографической книги, написанной в 1929 году, рассуждения о гомосексуальности в школе и, в частности, слова о том, что он до 21 года не мог избавиться от склонностей, возникших у него в частной школе Чартерхаус.
Грейвз вспоминает, что в школе Чартерхауз мальчики "в основном интересовались спортивными играми и романтической дружбой". Сначала он чувствовал себя там изгоем, потому что не блистал в спорте, не был богат, и носил немецкое среднее имя (Ранке), из-за чего его ошибочно считали немецким евреем. В довершение всех бед на второй год доктор запретил ему играть в футбол из-за болезни сердца. В клубе любителей поэзии (в нем было всего семь членов) Роберт познакомился с мальчиком постарше, которого тоже травили из-за имени — звали его Раймонд Родаковский. Новый друг дал совет заниматься боксом, чтобы защищаться от обидчиков. Они часто боксировали друг с другом. Грейвз написал в автобиографии: "В боксе так много сексуальных ощущений — это игра вдвоем, взаимодействие, боль, которая не ощущается как боль. ... Мы яростно колотили друг друга, но не стремились ни причинить боль, ни победить". (1) Тем не менее, отношения с Родаковским были, как сказано в автобиографии, скорее "товарищеские", чем "любовные", любовь пришла позднее и была направлена на мальчика, бывшего на три года младше Грейвза.
Директор школы Чартерхауз (по словам Грейвза, простодушный человек) как-то похвастался на конференции перед главами других школ: "Мои мальчики влюбчивы, но редко бывают чувственны". По словам Грейвза, директор просто мало знал о жизни "своих мальчиков". За время учения Грейвза в школе было пять-шесть гомосексуальных скандалов, некоторых учеников исключили, но это были мелочи по сравнению с истинным числом проявлений "чувственности".
Грейвз пользуется выражениями директора школы, когда пишет о гомоэротических отношениях между мальчиками, разделяя влюблённость ("сентиментальную влюбленность в младших мальчиков") и чувственность или "подростковую похоть" (по словам одного из исследователей его поэзии, тут проявляется характерное для Грейвза "пуританское противопоставление любви и похоти, духа и тела (2)): «Интимная близость, как называют это в газетах, была частым явлением, но не между старшим мальчиком и объектом его привязанности, потому что это уничтожило бы романтическую иллюзию, воссоздающую гетеросексуальные отношения. В близость вступали ровесники, не связанные узами любви — они хладнокровно использовали друг друга как сексуальные орудия, оказавшиеся под рукой. Таким образом, атмосфера всегда была насыщена любовными историями очень традиционного ранневикторианского типа, хотя ее и осложняли цинизм и непристойность.»(3)
Мать воспитала Роберта Грейвза в пуританском духе. Впервые купаясь вместе с другими мальчиками он испугался их наготы (особенно запомнилось ему волосатое тело одного рыжего ирландца лет 19), но еще сильнее его потрясла выходка дочки директора школы: эта девочка и ее подружка как-то попытались стащить с него одежду, "чтобы посмотреть на тайны мужской анатомии", поскольку, объясняет Грейвз, они не имели братьев.
Когда Грейвз страстно влюбился в мальчика, которого назвал в автобиографии Диком, он не связал свое чувство с сексуальностью. "Дик" ответил ему взаимностью, а после окончания школы роман между ними продолжился в письмах. Грейвз находил в этой переписке утешение на фронте. Своего любимого он описывал как исключительно благородного духом, возвышенного и лучезарного, чуждого низменным побуждениям. Страшным потрясением поэтому стало для него известие о том, что "Дик", совсем еще юный офицер, отдан под трибунал за домогательства к какому-то канадскому унтер-офицеру. Грейвз решил, что "Дик" на войне сошел с ума. Однако в дальнейшем потрясение заставило поэта иначе взглянуть на собственные чувства: в основе возвышенной любви он увидел все ту же похоть.
Грейвз решил, что школа сделала его "псевдогомосексуалистом", направив чувства в неправильное русло: "В английских подготовительных и частных школах любовные истории неизбежно гомосексуальны. Противоположный пол презирают, к нему относятся как к чему-то непристойному. Многие мальчики никогда не исцеляются от этого извращения". (4)
Большинство тех, кто писал о школьной любви между мальчиками, не согласны с подобным мнением. Некоторые писатели, считавшие себя гетеросексуалами, писали, что без всяких последствий прошли через этап гомосексуальных отношений в школе. Луис Макнис, в 20-е годы учившийся в школе Мальборо, пишет, что "почти у всех старшеклассников были легкие гомосексуальные романы" с записочками, хихиканьем и свиданьями, а сам он увлекся "16-летним темноволосым мальчиком с огромными серыми женскими глазами" и написал по этому случаю стихи о Цирцее на мраморном балконе. Сесил Дей-Льюис вспоминал, как он, поступив в 1917 году в школу Шерборн, "предался тому, что учителя называли безнравственностью. ... Я погрузился в порок, как утка в воду, но он стек с меня, как вода с утки — в том смысле, что в дальнейшем никак не помешал проявиться моей гетеросексуальности". Напротив, многие гомосексуалисты (Э.М.Форстер, Акерли, Сассун) вспоминали, что в школе были далеки от сексуальных отношений, а другие Дж.А.Саймондс, Г.Л.Дикинсон) даже испытывали сильное отвращение к окружавшей их атмосфере похоти. Правда, исследователи считают, что у некоторых школьная любовь пробудила латентную гомосексуальность.(5)
Я вспомнила об этих фрагментах из автобиографии Грейвза, когда недавно [J]Sfitrizir[/J] прислала мне отрывок из автобиографии К. С. Льюиса "Настигнут радостью" — о нравах в Вивернском колледже (т.е. в Мальверне, где он учился). Я не видела этого текста в оригинале, не могу проверить перевод, помещаю отрывок в том виде, в каком получила.
«Мы сидели вокруг стола, похожего на верстак, молчали, если разговаривали, то шепотом. Иногда дверь приоткрывалась, заглядывали мальчики постарше, усмехались (не нам, а себе) и исчезали. Один раз над плечом ухмыляющегося возникло еще одно лицо и ехидный голос произнес: «Хо-хо! Знаю,знаю, что ты высматриваешь!» Только я понимал, к чему все это, — брат вовремя меня просветил. Никто из заглядывавших к нам и ухмылявшихся ребят не принадлежал к элите, все они были слишком юны, и что-то общее мерещилось в выражении их лиц. Нынешние или былые «шлюшки» пытались угадать, кто из нас займет их место.
Может быть, вы не знаете, что такое «шлюшка». Во-первых, надо знать, что Виверн состоял как бы из концентрических кругов; Колледж и отделение. Одно дело быть первым в Колледже, другое — всего-навсего в отделении. Есть элита Колледжа и малая элита отделений; есть избранные в отделениях и есть гонимые всем Колледжем. И, наконец, есть «шлюшки» в отделениях и есть признанные всем Колледжем.
«Шлюшки» — это миловидные, женственные мальчики из младших классов, которых используют старшеклассники, чаще всего — из элиты. Правда, не только из элиты — хотя та и оставляла за собой большую часть прав, в этом вопросе она была либеральна и не требовала от подчиненных еще и верности. Педерастия для среднего класса не считалась грехом, во всяком случае, столь серьезным, как привычка засовывать руки в карманы или не застегивать куртку. Наши земные боги умели соблюдать меру.
Если говорить о подготовке к жизни в обществе (а именно эту функцию брал на себя Колледж), «шлюшки», конечно, были необходимы. Они вовсе не были рабами — их благосклонности добивались, но почти никогда не вынуждали ее силой. Далеко не всегда они были развратны — такие отношения могли стать длительными, постоянными, и чувство нередко брало в них верх над чувственностью. Никто им не платил — во всяком случае, деньгами, зато на их долю выпадала вся лесть, все тайное влияние и негласные привилегии, которыми во взрослом обществе пользуются любовницы высокопоставленных особ. В этом смысле они, в числе прочего, готовили нас к мирской жизни. Арнольд Ланн в своей книге о Харроу утверждает, что в его школе «шлюшки» были заодно и ябедами. Наши не были, я знаю это наверное, поскольку один из моих друзей жил в комнате со «шлюшкой», и единственным неудобством была необходимость выходить из комнаты всякий раз, как заглянет кто-нибудь из друзей. Честно говоря, меня это не шокировало, мне это просто надоедало. Всю неделю школа шумела, свистела, шипела, шептала — и все только об этом. После спорта то был главный предмет светских разговоров: кто, с кем, кто из новеньких, у кого чья фотография, где, когда, как часто, днем или ночью... Можно счесть это эллинской традицией. Именно этот порок никогда меня не привлекал и даже не пробуждал моего воображения — я до сих пор не очень себе это представляю. Может быть, если б я остался в школе надолго, из меня сделали бы Нормального Мальчика. Но пока что я просто скучал».
Описания Грейвза и Льюиса заметно противоречат друг другу, но о возможных причинах этого (и о свидетельствах других авторов) я напишу в продолжении.
upd Продолжение
1. Good-bye to all that: an autobiography by Robert Graves, 1995, р. 51 books.google.ru/books?id=TMRVO4AKyWEC&dq=Good-b...
2.Taking it like a man: suffering, sexuality, and the war poets : Brooke, Sassoon, Owen, Graves by Adrian Caesaк, 1993, р. 177
3.Good-bye to all that: an autobiography by Robert Graves, 1995, p. 43-44
4.Happiest days: the public schools in English fiction by Jeffrey Richards, 1991, р. 194
5Ibid p. 193
-
-
22.10.2010 в 01:20-
-
22.10.2010 в 01:30Но, кстати, даже Льюис пишет, что никто никого ни к чему не принуждал.
-
-
22.10.2010 в 01:36В английских школах действительно витал эллинский дух.
-
-
22.10.2010 в 01:44Дело не в том, как они об этом вспоминали. Нельзя загонять будущих взрослых в эти зверинцы. Детство должно быть долгим.
-
-
22.10.2010 в 01:45-
-
22.10.2010 в 01:56-
-
22.10.2010 в 02:02Что, кстати, вполне естественно. Из дома нужно сбегать вовремя.)
-
-
22.10.2010 в 02:07В пионер-лагерях и современных школах насилия творится не меньше.
-
-
22.10.2010 в 02:08Я подожду продолжения и с удовольствием дополню картину. Не устаю читать об английских школах, они странным образом завораживают.
Но возникла интрига. Он имел в виду что-то кроме того, что сказал?
-
-
22.10.2010 в 02:39cats_and_world К сожалению, да, дети могут много плохого натворить, если взрослым все равно.
remien Льюис? Нет, просто смотрел со стороны, не очень хотел понимать и не совсем, кажется, понял то, что видел. Судя по всему, Грейвз был прав, что секс был чаще между ровесниками и, как пишут другие, не афишировался, а то, что было на публику, чаще было игрой. Но, правда, в разных школах по-разному.
-
-
22.10.2010 в 03:02-
-
22.10.2010 в 03:22Когда мне было лет 6 или 7 впервые услышала о том, что китайским девочкам намеренно уродовали ноги в попытках усилить их природную красоту. Этот кошмар довольно долго преследовал. Очень нравятся английские джентльмены), но совершенно не выношу когда людей калечат на тот или иной манер.
-
-
22.10.2010 в 06:56-
-
22.10.2010 в 08:56Llyd Плохо, когда людей калечат, но, если судить по результатам, бывают травмы и похуже. Я недавно наткнулась в журнале на повесть Тимура Кибирова, который мне кажется хорошим поэтом — но как он переосмыслил стихи Одена — такое всё там далекое и чужое. Английские джентльмены в сто раз ближе:
«То, что Жора представлял собой советский, удешевленный и суррогатный, вариант Ноздрева—Хлестакова, — это само собой, тут не о чем и говорить, но мне иногда, в минуты сентиментальной расслабленности и маниловской мечтательности, представляется, что, воспитай его не пьющая-гулящая мамаша на фабричной окраине, а какие-нибудь викторианские тетушки, мог бы из него вырасти такой же очаровательный оболтус, как Берти Вустер или, скажем, любитель искрометного вина и возвышенной поэзии мистер Свивеллер. Да хотя бы и Барт Симпсон.
Ну а так он, конечно, больше всего напоминал того страшненького парнишку из оденовского “Щита Ахиллеса”:
That girls are raped, that two boys knife a third
Were axioms to him, who’d never heard
Of any world where promises were kept,
Or one could weep because another wept.*
* Перевода я не нашел, поэтому привожу свою, совсем уж вольную, вариацию:
То, что все бабы б…и, а лежачего долго бьют,
Не требует доказательств для тех, кто родился тут,
Кто и слыхом не слышал о царстве том, невозможном,
Где плачущие блаженны, обетованье неложно.»
Тимур Кибиров «Лада, или Радость. Хроника верной и счастливой любви»
У Одена было сказано про этого парня из рабочего квартала: «Что девушек насилуют, что два парня убивают ножом третьего — было аксиомами для него, никогда не слышавшего о мире, в котором держат обещания и кто-то может заплакать, потому что плачет другой». (Ну, я подстрочник даю) А вариация Кибирова отражает что-то совсем страшное: "искалеченный" джентльмен 30-х годов мог представить мораль, не основанную на религии, а современный русский поэт не может. Безобразной действительности может противопоставить только "царство", где "обетованье неложно". Но Оден-то мог и без этого сказать о добре и зле. И "то, что девушек насилуют" — вот прямо-таки совсем то же самое, что и "все бабы б…и".
Roseanne Я думаю, святые добрее судят о людях и не так спешат подчеркнуть "я даже и не понимаю всех этих гадостей"
-
-
22.10.2010 в 09:29Да, кстати. Перевода я не нашел,- не нашел, наверное, потому что искал “Щит Ахиллеса” Есть перевод В.Топорова "Щит Ахилла".Но, увы, переведено так, что лучше было процитировать подстрочник.
-
-
22.10.2010 в 09:39Тимур Кибиров vs английский джентльмен.)
"искалеченный" джентльмен 30-х годов мог представить мораль, не основанную на религии, а современный русский поэт не может.
Поэты разные случаются и стихи у них разные. Кроме того бэкграунд очень непохожий. Оден - мальчик из Оксфорда, специфического в смысле отношения к религии и морали поколения, но все же выросший в протестантской Англии и Кибиров - рожденный в СССР.
-
-
22.10.2010 в 09:46В общем, я сужу по результатам, а люди, вышедшие из тех школ, не кажутся мне ужасными.
-
-
22.10.2010 в 09:58Я не провожу равенства между понятиями ужасный и покалеченный.
То, что обещания надо держать и даже то, что можно заплакать, если плохо не тебе, а другому, они понимали.
Воспитание и естественная для интеллигентного человека рефлексия. Это и русской интеллигенции было свойственно.
-
-
22.10.2010 в 10:20-
-
22.10.2010 в 10:24-
-
22.10.2010 в 10:26-
-
22.10.2010 в 10:41Ну, ты же упомянула Тимура Кибирова как человека, который не понимает Одена. Имхо их странно сравнивать - культурный уровень одного из них не соответствует культурному уровню другого.
-
-
22.10.2010 в 11:00-
-
22.10.2010 в 11:09И много случаев, которые для меня складываются в один ряд, заставляя думать: почему так часто письма и книги англичан первой половины 20 века кажутся мне ближе, чем то, что пишут современники и соотечественники?
Мне кажется, ничего удивительного в этом нет. Англофильство и отсутствие в современной России интеллигенции как социального слоя.)
-
-
22.10.2010 в 11:18Он это узнал еще в ранней молодости, в ссылке.
Один грек-предсказатель вывез его в лунную ночь в поле и, спросив день и час его рождения и сделав заклинания, сказал ему, что, скорее всего, он примет смерть от «белого человека». Или от белой лошади.
Когда за несколько дней до погребения его везли с дуэли, смертельно раненного, домой, он выглядел спокойным. Все свершилось, как было предсказано.»
Тут, правда, я вспомнила, что и Грейвз порой писал всякий бред.
-
-
22.10.2010 в 11:39-
-
22.10.2010 в 11:57К Петрушевской невозможно относиться серьезно. То есть, если относиться, ее невозможно читать.)
помню, уже в середине 80-х начали повторять слово "духовность", неизменно связывая его с религией.
Так ведь вариантов не было. Ментальность.)
-
-
22.10.2010 в 14:03А вообще, очень интересно, спасибо!
-
-
22.10.2010 в 14:32Кибиров, имхо, не "не понимает" Одена, а просто заменил оденовские мемы, если здесь применимо это слово, на мемы, понятные и знакомые людям его поколения. Это очень спорный метод перевода, скорее уж адаптация, но я не думаю, что он не видел разницы.
Сама система закрытых однополых сообществ породила, конечно, очень сильный всплеск "вынужденного" гомосексуализма - часто временного, но зато назойливого. Тяжелая в этом отношении была эпоха, с большими приветами. Кон, если не путаю, пишет, что в романтической Германии тоже было не без этого.
tes3m, а есть хоть кто-нибудь, кто всерьез и с удовольствием вспоминал эти годы в интернате? Не в сказках и не в беллетристике вообще, а в реальности? Я вот стала думать, и поняла, что особо счастливых воспоминаний что-то не припомню.
-
-
22.10.2010 в 15:54sige_vic Мерри Тут и правда мягко пишет, а в одном из трактатов писал об отвращении, которое вызывает у него гомосексуальность (правда, читала в переводе, не знаю, насеколько сильно он выражался в оригинале). А тут мне показалось, когда я сравнила его описание с описаниями других (я еще напишу об этом), что он во многом потому и противоречит им в своих свидетельствах, что сам ничего не знает, судит по тому, что говорили другие, тоже судившие со стороны.
Мерри Кибиров, имхо, не "не понимает" Одена, а просто заменил оденовские мемы, если здесь применимо это слово, на мемы, понятные и знакомые людям его поколения. Это очень спорный метод перевода, скорее уж адаптация, но я не думаю, что он не видел разницы. Я это и имела в виду. Да, конечно, он "перевел " на язык, близкий людям нашей страны и времени — и меня именно это и расстроило — что вот так оно выглядит. Будь это ошибкой, непониманием одного человека - мне не так было бы тяжело.
Кон, если не путаю, пишет, что в романтической Германии тоже было не без этого.Да, все отмечают сходство именно Англии и Германии (и Ивлин Во ведь писал в "Брайсхеде".))))
а есть хоть кто-нибудь, кто всерьез и с удовольствием вспоминал эти годы в интернате? Не в сказках и не в беллетристике вообще, а в реальности? Да, в этой книге Happiest days: the public schools in English fiction упоминаются и воспоминания - даже вот в этой главе про любовь и дружбу начинается с рассуждения Дизраели о страстной школьной дружбе c заключением, что именно эти чувства makes grey-haired men mourn over the memory of their schoolby days. И Форстер пишет в "Английском национальном характере": "Школьные дни запечатлелись в его сердце как самое счастливое время. Многие англичане с сожалением вспоминают о той золотой поре, когда жизнь была проста, хоть и сурова; когда они трудились вместе, играли вместе, думали вместе - если вообще думали.... Все хорошее они приписывают школе. Они боготворят ее." Он-то осуждает это воспитание. Я подумала: может, потому мы и мало помним счастливых воспоминаний, что будущие писатели как раз, в основном, там и не были счастливы. Зато прочие (Форстер пишет о «юристах, врачах, гос.служащих, учителях и журналистах», но тут и военных надо вспомнить), те, кто вспоминал с любовью школу, реже писали мемуары, да и не так хорошо, чтобы мы помнили.))) Зато в литературе остались карикатуры на выпускников закрытых школ, вечно вспоминающих эти школы. Пишут, что Грифон и Mock Turtle это именно на них пародия, а у Диккенса майор Бэгсток в "Домби" - совершенно точно не просто пародия, но очень злая сатира. Просто врезалось в память, как он расхваливает свою школу: там якобы в добрые старые времена новичков подвешивали вниз головой из окна и чуть ли не поджаривали на костре - и вот, мол, какими мы выросли! Не то что всякие слабаки.