Умберто Эко о "Смерти в Венеции" Висконти: "Примером одного из самых интересных «искажений», возникающих при экранизации прозаического произведения, служит фильм Лукино Висконти «Смерть в Венеции». Я отношусь к числу тех, кто считает, что в фильме «Леопард», снятом тем же режиссером, Висконти в совершенстве удалось донести до зрителя глубинный смысл романа (фильм получился сильнее, чем оригинал). Но со «Смертью в Венеции» произошло нечто любопытное.
Можно было бы говорить о трансмиграции темы: в известном смысле фильм Висконти так же относится к новелле Манна, как Красная Шапочка братьев Гримм — к Красной Шапочке Перро: почти та же самая история, но в иной этической перспективе, с иной моралью, с иным конфликтом. Главный герой Манна Густав Ашенбах — писатель, которому перевалило за пятьдесят (то есть для того времени уже очень пожилой), происходящий из солидной семьи судей и чиновников, верно служивших государству. Ашенбах вдов, у него одна дочь. Он историк и критик (автор «страстного трактата „Дух и искусство"»). Это строгий и консервативный немецкий интеллектуал, верный неоклассической любви к платонически бесплотной красоте.
Его классический темперамент сразу же вступает в противостояние с романтической (даже, скорее, постромантической и декадентской) атмосферой блистательной и развращенной Венеции. Когда Ашенбах впервые видит Тадзио, который станет предметом его гомосексуальной страсти, он восхищается им как греческой статуей золотого века, как чистым совершенством формы. Его наблюдения за мальчиком всегда вдохновляются классической культурой. Тадзио кажется ему Нарциссом, его красота напоминает Ашенбаху греческие статуи золотого века, и само созерцание венецианского моря насыщено образами эллинской мифологии. «Но вот пронеслось легкое дуновение, крылатая весть из неприступных обителей о том, что Эос поднялась с брачного ложа... Приближается богиня, похитительница юношей, это она украла Клита и Кефала, это она, на зависть всем олимпийцам, наслаждалась любовью прекрасного Ориона». Прежде чем осознать природу своей страсти, Ашенбах вспоминает отрывок из платоновского «Федра».
Поначалу Ашенбаху не удается отличить восхищение, которое вызывает в нем Тадзио, от того, которое испытывают при виде чистейшего произведения искусства, и сам он видит себя художником, высвобождающим «из мраморной глыбы языка стройную форму, которую провидел духом и явил миру как образ и отражение духовной красоты человека» .
Когда Ашенбах понимает, что он желает Тадзио плотски, его трагедия заключается в следующем: он внезапно осознает, что его занебесное чувство красоты превращается во вполне земное вожделение. По сути дела (и многие читают новеллу Манна именно в этом ключе), здесь сказывается критическое и ироническое отношение Манна к типичному винкельмановскому эстету, у которого почитание формы было сублимацией гомосексуальных побуждений.
Такова трагедия буржуа Ашенбаха: он отмечает, что Дионис своими деяниями наносит поражение Аполлону.
Что же происходит с фильмом? Может быть, Висконти побоялся, что ему не удастся зримо передать эстетические идеалы Ашенбаха; может быть, его соблазнило имя героя, вызывающее в памяти Густава Малера... Дело в том, что его Ашенбах — музыкант. Правда, в ряде flash back он беседует с другом, отстаивающим представление о гении как о вольной добыче собственных страстей; Ашенбах противопоставляет ему классический идеал строгости и остраненности. Но эти реплики диалога меркнут перед постоянным присутствием малеровского музыкального комментария, и звуковой ряд неизбежно предстает музыкальной транскрипцией чувств и идеалов протагониста. Ашенбах говорит как Бах, но зритель слышит Малера.
Ашенбах Манна — человек в возрасте, солидный, с положением, и потому его медленное преображение становится для него еще более драматически неприемлемым. Ашенбах Висконти моложе, он более хрупок, переменчив, уже страдает болезнью сердца и склонен отождествиться с Венецией — утомленной, изнеженной в своих утонченных гостиничных обрядах. Немаловажная подробность: Ашенбах Манна — буржуазного происхождения, и частичка «фон» пожалована ему уже в пожилом возрасте как признание его заслуг перед культурой, тогда как Ашенбах Висконти сразу и без объяснений предстает как Густав фон Ашенбах, уже отмеченный симптомами упадка вырождающейся знати, и походит он скорее на Дез Эссента из романа Гюисманса, нежели на историка, карьера которого была увенчана академическими лаврами. Он уже изначально болен, как и приютившая его Венеция. Его влечение к Тадзио возникает сразу, тогда как в новелле Ашенбаху требуется некоторое время, чтобы перейти от эллинизирующих фантазий к опознанию терзающей его страсти. С другой стороны, Тадзио в новелле четырнадцать лет, и ни тени коварства нет в нескольких взглядах и в той единственной улыбке, которой он одаривает своего зрелого обожателя. В фильме Тадзио постарше, и каждый взгляд, который он обращает на Ашенбаха, по меньшей мере исполнен двусмысленности.
Но где же тогда противоположность между двумя этиками и двумя эстетиками? Почему музыканта у Висконти должна приводить в смятение его страсть? Не потому ли, что несколько раз режиссер показывает нам Ашенбаха счастливым отцом, рядом с женой и дочерью? Кажется, Ашенбах у Висконти страдает потому, что чувствует стыд и вину перед семьей, а также потому, что прежде ему еще не доводилось причаститься мифа о мужской красоте. Напротив, Ашенбах Манна (свободный от семейных уз) переживает кризис, потому что осознает, что вся его духовная вселенная и его хладный культ красоты меняют свой знак. Он не может перенести откровения о том, что его эстетические идеалы были попросту маскировкой скрытого плотского исступления, — и Ашенбах понимает, что сопротивляться ему он не может.
Отметим, что сюжетная схема и в новелле, и в фильме остается более или менее одной и той же, равно как и персонажи, даже самые незначительные, и точно таким же контрапунктом к падению Ашенбаха выступает неотвязная метафора болезни, тихой сапой отравляющей город. Но одно простое решение — изменить профессию персонажа (и дать ему лицо Дирка Богарда, уже заранее двусмысленное и измученное, вместо лица степенного ученого начала ХХ в.) — привело к радикальному преображению оригинального текста. Фильм сохраняет поверхностную фабулу новеллы, но не добирается до передачи ее глубинной фабулы и не показывает нам, как заново рождаются действующие лица, как сталкиваются две идеологии: иллюзия развоплощенной Формы против Теней Пещеры, торжествующих теперь победу, как чума, разъедающая город.
...
Сказанное не отменяет того факта, что Смерть в Венеции» Висконти — блистательный фильм: изображение города великолепно, драматическое напряжение проходит
через всю картину — и, если бы нам не сказали, что этот фильм намеревался «перевести» именно этот роман, мы вышли бы из зала, восхищенные и удовлетворенные этими в высшей степени оригинальными находками. Может быть, Висконти «ошибся»? Вовсе нет: из истории, рассказанной Манном, он взял только первый такт, чтобы рассказать свою историю. Можно было бы говорить о трансмиграции темы: в известном смысле фильм Висконти так же относится к новелле Манна, как Красная Шапочка братьев Гримм — к Красной Шапочке Перро: почти та же самая история, но в иной этической перспективе, с иной моралью, с иным конфликтом".Пер. с итал. А. Коваля.
Умберто Эко. Сказать почти то же самое. Опыты о переводе. СПб.: Симпозиум, 2006. С.405-409.
@темы:
кино,
интерпретация,
Томас Манн
А вообще - ваааа, прекрасно *___*
Мне вся книга очень нравится.
я всегда думал, что новелла манна -- это социальная (или это неверное здесь слово?) сатира, и меня удивляло её наличие во всяких списках типа best gay-themed books.
mr waugh, я всегда думал, что новелла манна -- это социальная (или это неверное здесь слово?) сатира, и меня удивляло её наличие во всяких списках типа best gay-themed books. Я не вижу противоречия. Это же действительно в том числе и произведение о гомосексуальности. А еще "Смерть в Венеции" могли бы включить в число лучших произведений о Венеции, и это тоже было бы верно.)))
Amethyst deceiver,
Интересно еще про восприятие возраста. Меня в свое время почему-то удивило как раз то, что в новелле Тадзио, которому 14, показан как совсем ребенок - не подросток, как можно было бы подумать (плюс тот факт, что тогда взрослели несколько раньше), но именно ребенок
ну, оно примерно там же, где противоречие в утверждении, что в ШХ Ричи есть фансервис
Феллини люблю.
myowlet, про восприятие возраста. Меня в свое время почему-то удивило как раз то, что в новелле Тадзио, которому 14, показан как совсем ребенок - не подросток, как можно было бы подумать (плюс тот факт, что тогда взрослели несколько раньше), но именно ребенок Я когда-то писала о прототипе Тадзио — мальчике, который произвел на самого Манна примерно такое же впечатление, как Тадзио на его героя. Мальчику было десять. Видимо, это отразилось в произведении (Манн ведь опирался на свои впечатления, на то, что видел), и вы совершенно правильно почувствовали, что описан мальчик помладше.))
mr waugh, примерно там же, где противоречие в утверждении, что в ШХ Ричи есть фансервис Я не вижу сходства: ведь выражение "фансервис" подразумевает, что автору самому не интересен гомоэротизм, он якобы просто хочет угодить какой-то части аудитории — т.е. неискренность автора — потому меня и огорчает, когда это слово относят к художнику, который снимал фильм о том, что интересно ему самому, а не только для того, чтобы понравиться какой-то части аудитории (или даже вовсе не для этого).
А gay-themed book подразумевает просто, что в книге есть гомосексуальные мотивы. Или я не так понимаю, чего-то не улавливаю?)
я не знаю мнения самого манна. У него есть письмо о "Смерти в Венеции", я как раз отсканировала, сейчас выложу.)))
вот это вообще великолепно!)
Пишет FleetinG_:
...
Манн иллюстратору: "Еще два слова о последнем рисунке, озаглавленном «Смерть», который кажется мне странным и чуть ли не таинственным из-за некоего сходства. В замысел моего рассказа вторглось, в начале лета 1911 года, известие о смерти Густава Малера, с которым мне незадолго до того довелось познакомиться в Мюнхене и чья изнуряюще яркая индивидуальность произвела на меня сильнейшее впечатление. Находясь в те дни, когда он умирал, на острове Бриони, я следил за печатавшимися в «Винер Прессе» велеречивыми бюллетенями об его последних часах, и когда потом эти потрясения смешались с впечатлениями и идеями, из которых рождалась моя новелла, я не только дал своему охваченному вакханалией распада герою имя этого великого музыканта, но и наделил его при описании его внешности чертами Малера в полной уверенности, что при такой зыбкой и скрытой связи вещей об узнавании со стороны читающей публики не может быть и речи. И в Вашем, иллюстратора, случае тоже не было речи об этом. Ведь и Малера Вы не знали, и относительно той тайно-личной связи я ничего Вам не говорил. Тем не менее — и это-то при первом взгляде почтн испугало меня — голова Ашенбаха на Вашем рисунке — несомненно малеровского типа. Это ведь поразительно. Разве не считают (так считает Гёте), что язык совершенно неспособен выразить нечто индивидуальноспецифическое и что поэтому невозможно быть понятым, если у слушателя нет такого же зрительного восприятия? Слушатель, считают, должен обращать внимание больше на внутреннее состояние говорящего, чем на его слова. Но коль скоро Вы, художник, так точно схватили индивидуальные черты на основании моего слова, значит, язык обладает той силой «внутреннего состояния», той силой внушения, которая делает возможной передачу зрительного восприятия, не только при непосредственном общении человека с человеком, но и как художественное средство литературы. Это кажется мне настолько интересным, что совсем умолчать об этом я в данном случае не смог."
Манна читала, Висконти баттхерта не вызвал0.
Я вообще Висконти очень люблю, но таки да - Тадзио у него свою силу сознает, это немного корябает, ибо зачем ему, казалось бы, старый мужчина?.. =\
Amethyst deceiver,
интересно, если бы Малер был жив, как бы отнесся к тому, что послужил прообразом такому герою, как Ашенбах.
а я нашла статью о кино и новелле тут. Может там что-то будет о мотивах Висконти. Пойду читать
- Luci -, Тадзио у него свою силу сознает, это немного корябает, ибо зачем ему, казалось бы, старый мужчина?.
yee)) это осознание своей силы над кем-то. это власть и пьянит.
мне не понять, наверно - настолько аморфный я человек))