Любовные письма одного мужчины другому (из архивов инквизиции).2

Начало.Третье письмо.
"Мануэль Вегас,
Да позволит тебе Господь наш прожить столько счастливых лет, сколько ты пожелаешь!
Я совсем не такой плохой, чтобы говорить мне публично, чтобы я не приходил к тебе домой. Если ты хотел сказать мне это, ты должен был написать мне или сказать наедине. Тем не менее, даже это публичное унижение не сделает меня твоим врагом. Если тебе нужно, давай мне советы письменно.
Я отослал твою одежду постирать. Приходи в дом Матиаса Араухо заказать обувь. И я отдам тебе все, что обещал. И тридцать alqueres зерна для твоей невесты.
Что касается моих писем, порви их, как я уничтожил твои. Сделай мне гитару своими руками; я заплачу за нее.Небо да хранит тебя столько лет, сколько пожелаешь, друг.
Франсиско Корреа Нетто."
Тридцать alqueres зерна- равно пяти мешкам по триста килограммов. Этим можно было прокормить семью из четырех человек в течение года. Дар, как пишет комментатор, очень значительный для неурожайной местности, в которой происходят события.
Что касается моих писем, порви их, как я уничтожил твои. Известно, что Корреа Нетто действительно уничтожил письма Мануэля Вегаса.
Четвертое письмо.
"Лживый изменник!
Лживая, обманчивая любовь моя, какими словами выразить мне свои чувства? После того, как Ваша Милость ушла, до меня дошли новости, что Ваша Милость намеревается обладать Марией Нуньес, которая не скрывает этого ни от кого, даже от меня, говоря, что Ваша Милость дала ей деньги на всякие украшения со словами, как сильно Вы ее желаете. По пути к продавцу обуви мы с ней говорили о моих бисквитах - она сказала, что Вы ее ими угощали и лучше она не пробовала. Похоже, что Вы сильно ее любите: она говорила, что Вы приходили к ней от других возлюбленных, принося ей их подарки.
Проклятая моя судьба! Как я был самонадеян до этой поры, думая, что владею Вашей милостью. Лучше бы мне быть тысячу раз преданным смерти, чем жить с памятью о том, что еще некоторое время назад я делал для такого человека, как Вы. И после всего этого, если она еще будет ходить всюду рассказывать, что видела на моем пальце подаренное Вами кольцо, мое сердце вырвется из моей груди и я должен буду, чтобы оправдаться, говорить, что купил у Вас это кольцо.
Ваша Милость оставила мое сердце осажденным чувствами, которые могу выразить лишь слезами, и когда я вижу того, кого желаю, я чувствую печаль и ревность, а Ваша Милость становится счастливее. Как говорит пословица, "каждый помнит, где мед", и вот так я должен относиться к Вашей Милости, поскольку Вашей Милости все равно. У Вашей Милости так много всего, а кому-то от этого хуже - и этот кто-то я, потому что я так люблю Вашу Милость, что даже просто увидев, уже так счастлив, что не могу есть. Это точно сказано, что "кто сильнее любит, тот менее достоин любви". Я буду держать мое сердце вдали от Вас и смотреть в землю, проходя мимо Вас.
Пусть Небеса хранят Вашу Милость ради двух Ваших возлюбленных!"
UPD Пятое письмо.
"Лживый и льстивый!
Если бы я мог насмехаться, вышучивая того, кто влюблен! ...Для меня остались лишь слезы, слезы, которые причина ты и столько юбок. Теперь она получила то, чего я желал. Я писал тебе так часто не для того, чтобы привлечь внимание к себе... Но почему ты обедал чаще со своими подругами, чем со мной, а мне писал ложь? Эти женщины ревновали меня, потому что я носил чужое кольцо. Они мне говорили, что я должен вернуть его владельцу. И это так. Я не хочу иметь ничего твоего.Сделай то же самое с тем, что у тебя есть из моих вещей, и это мне будет приятно. Не говори со мной и не смотри на меня снова. Я возвращаю кольцо, чтобы порадовать твоих подруг."
Итак, Франсиско Корреа Нетто устал плакать, унижаться и надеяться. Он сжег письма любовника и вернул тому кольцо. Он думал, что и его письма будут уничтожены. Но гитарист отнес их священнику, врагу Франсиско .Писем было 6, но одно до нас не дошло.
Но те, кто жалеет Франсиско, не должны огорчаться. Его не предали суду. Для того, чтобы судить за содомию, нужны были два доноса. И требовалось два доказанных полностью осуществленных акта (penetratio cum semenis effusione) для того, чтобы обвиняемого осудили на сожжение. Итак, одного обвинения, даже настолько подтвержденного письменными свидетельствами, было недостаточно. Инквизиция Эворы, в чье ведомство входил и городок, в котором протекали эти события, известила об этом врагов Франсиско Корреа Нетто (среди этих врагов был и священник Луис Коэльо, дядя невесты Мануэля Вегаса, призывавший инквизицию вмешаться и положить конец безобразиям) Таким образом, самым большим наказанием для ризничего оказалось публичное унижение.
Португальская инквизиция составляла списки содомитов. Туда было внесено с 1587 по 1794 год 4 тысячи 419 имен. Но лишь 408 из них попали под суд.Из них только 30 были сожжены, т.к. в остальных случаях нельзя было доказать, что имело место два необходимых для обвинения акта.
Я переводила с английского, источник указан в первом посте.

запись создана: 04.06.2009 в 22:09

@темы: гомосексуальность, любовь

---

Письма 17 века из архивов португальской инквизиции. Часть I

Любовные письма одного мужчины к другому из архивов португальской инквизиции

Пересказ статьи "Love`s Labours Lost. Five Letters from a SeventeenthCentury" в книге "The Pursuit of Sodomy: Male Homosexuality in Renaissance and Enlightenment Europe"(Составители Kent Gerard, Gert HekmaHaworth )Press, 1989 стр 91-101
Любовные письма одного мужчины к другому, сохраненные в архивах португальской инквизиции, были написаны в период, когда на троне Португалии был король, известный своей гомосексуальностью, дон Альфонсо VI. Но это, понятно, не спасало от преследования всех остальных содомитов, хотя преследования эти были, судя по всему, выборочные. Известен даже факт, что дом свиданий, в котором встречались с поклонниками феминизированные гомосексуалисты (fanchonos), находился как раз по соседству со зданием, в котором размещалась инквизиция. И никому это не мешало. Однако не всегда инквизиция подобным образом закрывала глаза на проявления греха, чему примером история, о которой свидетельствуют пять писем, о которых пойдет речь в дальнейшем.
Письма были написаны Франсиско Корреа Нетто, ризничим собора города Сильвеса, и адресованы Мануэлю Вегасу, гитаристу и мастеру, делающему музыкальные инструменты, который передал их затем священнику Мануэлю Луису Коэльо. Священник и раньше был настроен враждебно по отношению к ризничему, тем более, что тот был по происхождению на четверть еврей, так что письма отправил в инквизицию с тем, чтобы доказать причастность Корреа Нетто "содомскому греху".

Письмо довольно откровенное. Если тема не нравится, лучше не смотрите.

Письмо первое (похоже на ответ):
"Синьор Мануэль Вегас, когда мужчины спят со мной, не нужно искать отверстие. Они помещают член между моих ног и вот так и действуют. Я не добиваюсь этого. Если Ваша Милость (Vossa Merce) пожелает того же, располагайте мной, я к Вашим услугам, к Вам, кому клянусь быть верным до смерти, готов выполнить то, что Вам угодно, и пусть все потери будут моими."
Автор статьи комментирует: Vossa Merce было обычным обращением между равными, даже между любовниками. Акт между ног был распространен среди гомосексуалистов, боявшихся инквизиции. Настоящая, "законченная" содомия, как ее понимал закон, подразумевала анальную пенетрацию с обязательным семяизвержением. Иначе это было уже не преступление по закону, а просто грех. Таким образом, взаимная мастурбация и фрикции между ног были относительно безопасной альтернативой содомии (хотя, разумеется, репутацию такие обвинения не улучшали). Слова " Я не добиваюсь этого" автор статьи (и перевода на английский) понимает так, что Корреа Нетто мог заявлять о том, что он готов удовлетворить партнера, не желая эрекции и эякуляции для себя. В статье имеются еще сведения о некоторых содомитах, выдававших себя то ли за гермафродитов, то ли даже за женщин. Как я понимаю, это была версия для инквизиции, помогавшая партнерам таких трансвеститов обелить себя, утверждая, что они и не подозревали, что имеют дело с мужчиной. Приводится в пример "Паула ди Лисбоа" (Паула из Лиссабона). Любовники этого псевдо-гермафродита клялись, что никогда не видели у "нее" признаков мужского пола, хотя инквизиция не нашла как раз-таки признаков женского.
Первое письмо оказало нужное воздействие и гитарист Мануэль Вегас вступил в интимную связь с ризничим Франсиско Корреа Нетто.
UPDПисьмо второе.
Нежность, подаренная мне, томление моих чувств, постоянство моих мыслей о тебе - доказательство того, как я желаю и люблю тебя!
Теперь не будет мне покоя и надежды быть с тобой - вижу, что лучшее доказательство моего обета служить тебе, мое сердце, раненное до смерти, мое сердце никогда не освободится от привязанности к тебе.
Моя любовь и бесценный дар, мои чувства не знают отдыха ни на час - ни днем, ни ночью, без того, чтобы на ум не пришло пребывание в твоем обществе и твои милые слова, отраженные в моей памяти.
Зеркало моего взгляда и моей радости, если у меня есть хоть какое-то право на тебя, принеси мир в мое сердце, подтверди новости, которые я получил этим вечером - о том, что в прошлый понедельник ты обручился с племянницей Франсиско Луиса. Я мог бы сказать, что на Пасху ты обручился со мной. Ты часто это подразумевал, ты дал мне слово. Но поступай, как пожелаешь - несмотря на это, я буду делать все, что смогу, чтобы служить тебе. Но воспоминание о твоих руках и о поцелуе, что ты подарил мне, вот что терзает меня больше всего! И ты хорошо это знаешь, в сердце твоих чресел знаешь, тем, что желает меня, тем, что стремится подняться. Нет Великого Поста для сердца твоих чресел, когда я касаюсь его своими пальцами и оно тотчас же взмывает вверх! И ты, какой ты злой, что не хочешь делать того, что получается так естественно!
До свиданья, мой милый, моё счастье, моя истинная любовь!
Я хочу сказать, хотя ты можешь жениться, ты не должен нарушать свое обещание быть обрученным с твоей преданной маленькой Франсиской. Мне кажется, ты говорил Мануэлю да Косте, что если бы я подчинился твоим желаниям... хотя потом ты даже не пришел, потому что тебе все равно и это все было притворством.
Вот лист бумаги для ответа: теперь ты не можешь отговориться, будто не отвечаешь оттого, что нет бумаги."
На письме имеется приписка священника-доносчика: "Обратите внимание на тщетность усилий этого содомита-потаскушки. Ха! А каким благочестивым он выглядит!"
Продолжение следует.Извините, что подняла. Понравилось это новое письмо.Больше не буду поднимать запись - просто перескажу письма и статью до конца.

запись создана: 04.06.2009 в 16:16

@темы: история, гомосексуальность, любовь

---

"Совершенно невзначай (наверно, умышленно) в твоем перечне названо имя Армин Мартенс, а оно стоит того, чтобы подчеркнуть его красной линией. Ибо его я любил - он был в самом деле моей первой любовью, и более нежной, более блаженно-мучительной любви мне никогда больше не выпадало на долю. Такое не забывается, даже если с тех пор пройдет 70 содержательных лет. Пусть это прозвучит смешно, но память об этой страсти невинности я храню как сокровище. Вполне понятно, что он не знал, что ему делать с моей увлеченностью, в которой я как-то в один "великий" день признался ему. Это зависело от меня и от него. Так эта увлеченность и умерла - задолго до того, как, первым из всех нас где-то умер, где-то стал прахом он сам, очарованию которого возмужалость уже нанесла немалый урон. Но я поставил ему памятник в "Тонио Крегере" - истории ставшей уже во многих странах школьной немецкой книжкой (со словарем); и странно думать, что лица молодых англичан, американцев, французов, венгров сегодня склоняются над страницами, рассказывающими о нем и о моем страдании из-за него".
Из письма Томаса Манна бывшему однокласснику, Герману Ланге, от 19.III. 1955.
Томас Манн. Письма. Издательство "Наука", М., 1975.
Перевод с немецкого С.К.Апта.
В детстве я это читала, но потом вытеснила из сознания, хотя вот письмо о гомосексуальности из того же сборника не забывала. Об этом письме мне напомнила  moody flooder

@темы: любовь, Томас Манн

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вчера цитировала в комментариях письмо Флобера (то, что в приложении) и заодно захотелось привести его слова об отношении государства к литературе:
Из письма Мопассану 19 февраля 1880 г.: "Есть два врага у того, кто хорошо пишет: во-первых, публика, потому что стиль заставляет ее думать, понуждает к работе мысли, а во-вторых - правительство, ибо оно чувствует, что мы - сила, а власть не терпит рядом с собой никакой другой власти.
Сколько бы правительства ни сменяли друг друга - монархия ли это, республика или империя, все равно! Официальная эстетика остается неизменной ".

@темы: литература, история повседневности

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вот в этом блоге много интересных ссылок, связанных с викторианством (и не только), в разделах Useful Links, Victorian Studies, Romanticism и т.д.
Про The Victorian Dictionary я уже писала, но тут много другого. Сами смотрите. Укажу лишь еще Attitudes toward sexuality and sexual identity (Victorian Web Home ); Викторианские турецкие бани. ; The Victorian Literary Studies Archive; Neo-Victorian Studies.
Там еще много ссылок, правда, не все они работают.

@темы: викторианцы, ссылки, английская литература, история повседневности

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Я нашла дневник Хобхауза, друга Байрона. The Diary of John Cam Hobhouse. Просмотрела. Есть кое-что интересное, но кое от чего я в изумлении. Это относится к судьбе Джона Эдлстона, хориста, в которого Байрон был влюблен в Кембридже и которого воспел в стихах "к Тирзе". Писать не очень приятно, чувствую себя обманщицей, хотя вроде бы ни в чем не виновата. Я писала, поверив Ф. Рафаэлу (а тот поверил Л. Марченду), что Эдлстон до того, как умер от туберкулеза, был арестован за indecency (непристойное поведение). Об этом будто бы написано в дневнике Хобхауза в записи от 6 июня 1810 года. Не знаю, были ли у Марченда другие основания так думать, но Рафаэл, ссылаясь на него, писал об этом вполне уверенно. Как же мне было им не поверить? Я рукописей дневников не видела (а видела бы, может, не разобрала бы почерк или не поверила своим глазам), Марченд видел.
Ну вот, а тут пишут, что Байрон получил известие вовсе не про арест Эдлстона , а про то, что в непристойности обвинили сборник его произведений: "Messenger arrived from England – brings a letter from Hudson to Byron – tells him the Collection is accused of indecency."("Unidentified, even at BLJ III 83; BLJ I 248 has [Hodgson?] but the spelling here is clear. Marchand reads “tales spread – the Edleston is accused of indecency”, but again the spelling is clear.") Уверяют, что написано разборчиво. Если разборчиво, почему Марченд прочитал Edleston, а не Collection? Не знаю, что и думать.

@темы: Байрон

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

L'anémone et l'ancolie. Ont poussé dans le jardin (c)

Позавчера увидела у  aretania работу Margaretha-Barbara Dietzsch - late 18th century

смотреть

Очень понравилось.
И это я нашла у нее по ссылке.
Edward Ladell 1859
Тот натюрморт со спаржей мне, кстати, тоже нравится. А это я нашла сама.Giovanna Garzoni

Еще Dietzsch

деталь.
А потом я сканировала репродукцию.

"Ваза с анемонами" Одилона Редона. Тэг не очень подходит, но не хочу придумывать новый.

@темы: живопись

---

Случайно прочла: И даже еще в 19 веке мелькнула строчка у Лермонтова: «В комнату вошел старик лет сорока…» Нет ни названия произведения, ни ссылки на текст. Я сама сейчас не даю ссылок, но в Google (к примеру) легко найти, где я это брала. А ту фразу стала искать и нашла вместо первоисточника такое: "Помните у Тургенева: "В комнату вошел старик лет сорока"? Дальше:"Еще у кого-то из классиков есть фраза "В комнату вошел старик лет сорока", как-то так. "
"В комнату вошел старик лет сорока" (С) Тургенев
"В комнату вошел старик-лет сорока"(Л ТОЛСТОЙ)
Предполагается, что цитируют, но откуда?
Вот вроде бы указывают источник:"У Тургенева в "Отцах и детях", но у него эта фраза звучала еще хуже: "В комнату вошел старик, ЛЕТ СОРОКА". В "Отцах и детях"? И где это там? "Вошел человек лет шестидесяти, беловолосый, худой и смуглый...";"Ее случайно увидел некто Одинцов, очень богатый человек лет сорока шести...";"...в это мгновение вошел в гостиную человек среднего роста, одетый в темный ... Павел Петрович Кирсанов. На вид ему было лет сорок пять...лицо его, желчное, но без морщин, необыкновенно правильное и чистое"..
Не нашла нигде такой строчки. Может, где-то и впрямь было "пожилой человек лет сорока", но ведь пожилой значило, кажется, не только "старый", но и просто "поживший на свете", т.е. так можно было сказать и о человеке средних лет.
Вспомнилось, что похожая цитата была связана с Тыняновым. Нашла еще чью-то жалобу в сети: "Как же это так, Юрий Тынянов — роман о Пушкине. В комнату вошел пожилой человек лет 30-32, а там сидели взрослые люди, отцы и матери семейств, в том числе отец и мать Пушкина. В комнату вошел старик лет 30, это был Карамзин. Он для них был стариком..."
Все-таки нашла у Тынянова тот фрагмент, который имеется в виду: "Николай Михайлович Карамзин был старше всех собравшихся. Ему было тридцать четыре года - возраст угасания.

Время нравиться прошло,
А пленяться, не пленяя,
И пылать, не воспаляя,
Есть дурное ремесло.

Морщин еще не было, но на лице, удлиненном, белом, появился у него холод. Несмотря на шутливость, несмотря на ласковость к щекотуньям, как называл он молоденьких, - видно было, что он многое изведал."

Но это же не совсем то, о чем они пишут. Где тут "старик"? Да и Тынянов не современник тех, кого он описывает. Может быть, они и не назвали бы тридцать четыре года "возрастом угасания" для мужчин.
Возможно, где-то есть и другой первоисточник тех "цитат", о которых я писала вначале?

@темы: русская литература, Я ничего говорить не буду, а то опять чего-нибудь скажу (с)

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

История термина "гомосексуальность"

В сущности, о самом происхождении слова все источники пишут одинаково. Термин "гомосексуальность"(Homosexualität) впервые появился в печати в 1869 году в анонимном памфлете австро-венгерского публициста Карла-Марии Кертбени. Памфлет был написан по-немецки и направлен против прусского закона, согласно которому преследовались сексуальные отношения между мужчинами. Кертбени, кстати, о себе самом писал, что он "сексуально нормален" (как осторожно пишут об этом современные авторы, "факты, это опровергающие, нам неизвестны"), а бороться против этого закона решил после самоубийства друга, которого преследовал шантажист.Не знаю, почему он не мог придумать термин, составленный из слов одного языка, зачем соединил греческий и латынь. Но слово прижилось. Им воспользовался друг Кертбени, зоолог Густав Егер. Именно из его книги "Открытие души" (1880) термин "гомосексуальность" заимствовал знаменитый теоретик сексуальности, психиатр Крафт-Эббинг. "Psychopathia Sexualis" (1886) Крафта-Эббинга была необыкновенно популярной книгой, которую читали, например, Уайльд и Пруст. Слово "гомосексуальность" появилось во втором ее издании( в 1887 году).
Новое слово подхватили психиатры (например, Зигмунд Фрейд) и журналисты. Когда в Германии в 1907 г. начался скандальный процесс Эйленбурга-Мольтке, французские журналисты, радовавшиеся упадку нравов в Германии, ввели это немецкое слово во французский язык. Слово появилось уже в декабре 1907 года в словаре Ларусса.
А в 1908 году производное от этого слова впервые появилось и на английском языке. Эдвард Вестермарк в книге "Происхождение и развитие моральных идей" писал: "То, что в наше время обычно называют гомосексуальной любовью..." В 1914 году Бернард Шоу тоже воспользовался словом "hоmosexual". Причем, как подчеркивают, без пояснений - и в газете, рассчитанной на массового читателя. Однако все-таки тогда это слово среди англичан и американцев знали еще не все. Даже среди тех, кого оно непосредственно касалось. Когда в 1918 году один швейцарский друг спросил английского писателя Акерли: "Ты гомо или гетеро?", тот не понял. Другой писатель, Т.К. Уорсли, вспоминал, что даже в 1929 году этот термин не был еще широко известен. Как отмечено в словаре "Gay Histories and Cultures", это было тем удивительнее, что оба писателя были геями, окончившими Кембридж. Только в 1950-е, благодаря Кинси, слово широко распространилось в Англии и США.
А вот Томас Эдвард Лоуренс знал это слово и производные от него уже в 1929 году (может, есть и более ранние упоминания в его наследии, просто сразу не вспомню). Он писал тогда Роберту Грейвзу по поводу его произведений:

На официальном сайте этого письма нет, я взяла его в книге Эндрю Нормана "T.E.Lawrence. Unrevelling the Enigma". В книге много нелепостей (кажется, это самая глупая книга о ТЭЛ из тех, что я читала), а по поводу этого письма автор пишет, что, мол, Сассун нравится Лоуренсу не благодаря тому, что гей, а вопреки. Интересно было бы взглянуть на доводы в пользу такого мнения.
"Gay Histories and Cultures"
 amethyst deceiver мне напомнила:
"Мадмуазель Собак слыла культурной девушкой — в ее словаре было около ста восьмидесяти слов. При этом ей было известно одно такое слово, которое Эллочке даже не могло присниться. Это было богатое слово — гомосексуализм. Фима Собак, несомненно, была культурной девушкой". (с)
А роман написан в 1928 году. Вот какой культурной девушкой была Фима Собак!

@темы: Зигфрид Сассун, гомосексуальность, Лоуренс Аравийский

---

Из письма Флобера к Жорж Санд 3 апреля 1876 г.: "Но как трудно понимать друг друга! Вот два человека, которых я очень люблю и считаю настоящими художниками, - Тургенев и Золя. А между тем они совершенно равнодушны к прозе Шатобриана, и тем более Теофиля Готье. Фразы, которые приводят меня в восторг, им кажутся пустыми. Кто же ошибается? И как понравиться публике, когда самые тебе близкие так далеки? Все это меня бесконечно огорчает. Не смейтесь."

@темы: литература

---

Эдвард М. Форстер

Сирена
Я в жизни не видел ничего красивее моей записной книжки с «Опровержением деизма», когда она опускалась в воды Средиземного моря. Она пошла на дно, словно кусок черного сланца, но вскоре раскрылась, распустив листы бледно-зеленого цвета, отливавшего синим. Вот она пропала, вот показалась снова, растянулась, как но волшебству, устремясь к бесконечности, а вот опять стала книгой, но на этот раз она была больше самой Книги Познания. Она сделалась еще более нереальной, достигнув дна, где навстречу ей взметнулось облачко песка и скрыло ее от моего взгляда. Но она появилась опять, целая и невредимая, хотя слегка трепещущая; она лежала, любезно раскрывшись, и невидимые пальцы перебирали ее страницы.

– Какая жалость, что ты не закончил свою работу раньше, еще в отеле, – сказала моя тетка, – сейчас ты бы мог спокойно отдыхать, и ничего бы не случилось.

– Не пропадет, но станет новой, необычайной, незнакомой, – пропел капеллан.

А сестра его сказала:

– Смотрите-ка, она утонула.

Что же касается лодочников, то один засмеялся, а другой, не говоря ни слова, встал и начал раздеваться.

– Пророк Моисей! – закричал полковник. – С ума он, что ли, сошел?

– Пожалуйста, поблагодари его, милый, – сказала тетка, – скажи, что он очень любезен, но лучше как-нибудь в другой раз.

– Но мне, как-никак, нужна книжка, – жалобно сказал я, – без нее я не могу писать диссертацию. К другому разу от нее не много останется.

– Я вот что предлагаю, – сказала одна из дам, укрывшись за зонтиком, – оставим здесь это дитя природы, пусть себе ныряет за книгой, пока мы осматриваем другой грот. Высадим его вот на эту скалу или на уступ внутри грота, а к нашему возвращению всё уже кончится.

Мысль показалась удачной. Я усовершенствовал ее, предложив высадить также и меня, чтобы заодно разгрузить лодку.

Итак, нас с лодочником оставили на огромной, залитой солнцем скале у входа в маленький грот, где таилась Гармония. Назовем Гармонию голубой, хотя она скорее воплощает в себе чистоту – но не в обыденпом, а в самом возвышенном смысле этого слова – чистоту моря, собранную воедино и излучающую свет. Голубой грот на Капри вмещает просто больше голубой воды, но она не более голубая. Такой цвет и такая чистота царят во всех гротах Средиземного моря, в которые заливается вода и заглядывает солнце.

Лодка отъехала, и тут я сразу понял, как неосторожно было довериться покатой скале и незнакомому сицилийцу. Он встрепенулся, схватил меня за руку и сказал:

– Пойдемте в тот конец грота, я вам покажу что-то очень красивое.

Он заставил меня перепрыгнуть со скалы на уступ через расщелину, в которой сверкало море. Он увлекал меня всё дальше от света, пока я не очутился в дальнем конце грота, на узенькой песчаной полоске, выступавшей из воды, словно островок из бирюзовой пыли. Там он оставил меня стеречь его одежду и быстро взбежал на скалу у входа. Мгновение он стоял обнаженный под ослепительным солнцем, глядя вниз, туда, где лежала книжка. Затем перекрестился, поднял руки над головой и нырнул.

Книжка под водой была изумительна, но красоту человека под водой и вовсе невозможно описать. Он казался ожившим в глубине моря серебряным изваянием, – жизнь трепетала в нем голубыми и зелеными бликами. Он являл собою нечто бесконечно счастливое, бесконечно мудрое, – казалось невероятным, что сейчас это нечто возникнет на поверхности, загорелое и мокрое, с книжкой в зубах.

Ныряльщики обычно рассчитывают на вознаграждение. Я был уверен, что, сколько ни предложу ему, он спросит еще, а я не был склонен к препирательствам в месте столь прекрасном, но и столь уединенном. Как же мне было приятно, когда он сказал доверительно:

– В таком месте можно увидеть Сирену.

Я был восхищен тем, как верно он проникся настроением, царившим вокруг. Мы были с ним вдвоем в волшебном мире, вдали от всего банального, что зовется реальностью, в голубом мире, где вода была полом, а стенами и крышей – скала, на которой дрожали отсветы моря. Только нереальное было здесь уместно, и, зачарованный, я тихо повторил его слова:

– Можно увидеть Сирену…

Одеваясь, он с любопытством поглядывал на меня. Сидя на песке, я разнимал слипшиеся страницы.

– Вы, наверное, читали ту книжку, – сказал он наконец, – которая вышла в прошлом году? Кто бы мог подумать, что наша Сирена понравится иностранцам?

(Я прочел эту книгу позже. Описание в ней, разумеется, неполное, несмотря на то что к книге приложена гравюра, изображающая упомянутую молодую особу, а также текст ее песни.)

– Она выходит из моря, не правда ли? – предположил я. – Она сидит на скале у входа в грот и расчесывает волосы.

Мне хотелось вызвать его на разговор, так как меня заинтересовала его внезапная серьезность; к тому же в последних его словах проскользнула ирония, озадачившая меня.

– Вы когда-нибудь видели ее? – спросил он

– Много-много раз.

– А я ни разу.

– Но ты слышал, как она поет под водой?

Он натянул куртку и с раздражением сказал:

– Разве она может петь под водой? Этого никто не может. Она пробует иногда запеть, но ничего не получается, одни пузыри.

– Но она всё-таки забирается на скалу.

– Как она туда заберется?! – закричал он, совсем рассердившись. – Священники благословили воздух – и она не может дышать. Они благословили скалы – и она не может сидеть на них. Но море благословить нельзя, потому что оно слишком большое и всё время меняется. Вот она и живет в море.

Я молчал.

Тогда выражение его лица смягчилось. Он посмотрел на меня, словно хотел что-то сказать, и, подойдя к выходу из грота, стал вглядываться в синеву внешнего мира. Потом, вернувшись в наш полумрак, сказал:

– Обычно только хорошие люди видят Сирену.

Я не проронил ни слова. Наступило молчание, потом он продолжал:

– Странное дело. Даже священники не могут объяснить, отчего так получается. Ведь она плохая, – это каждому ясно. И опасность увидеть ее грозит не только тем, кто постится и ходит к мессе, а вообще всем хорошим людям. В нашей деревне ее не видели ни отцы, ни деды. И я не удивляюсь. Мы крестимся перед тем, как войти в воду, да зря, могли бы и не креститься. Джузеппе мы считали в полной безопасности. Мы его любили, и он любил многих из нас, но Это совсем не то, что быть хорошим.

Я спросил, кто такой Джузеппе.

– Мне тогда было семнадцать лет, а моему брату двадцать; он был гораздо сильнее меня. В тот год в деревню приехали первые туристы, и тогда у нас пошли большие перемены и жить все стали лучше. Приехала одна англичанка, очень знатная, и написала о наших местах книгу; из-за этого образовалась Компания по благоустройству, и теперь они собираются провести фуникулер от вокзала к отелям.

– Не рассказывай сейчас об этом, не надо, – попросил я.

– В тог день мы повезли англичанку и ее друзей смотреть гроты. Когда лодка проплывала под отвесной скалой, я протянул руку – вот так – и поймал маленького краба. Я оторвал ему клешни и отдал иностранцам как диковину. Дамы заохали, но одному из джентльменов краб понравился, и он предложил мне денег. Я не знал, что делать, и не взял деньги. «Я доставил вам удовольствие, – сказал я, – мне больше ничего не надо». Джузеппе – он сидел на веслах позади меня – очень рассердился и со всего размаху ударил меня по лицу и разбил мне губу в кровь. Я хотел дать ему сдачи, но он такой увертливый, – не успел я размахнуться, как он больно стукнул меня по руке, я даже перестал грести. Дамы подняли ужасный шум; потом я узнал, что они сговаривались увезти меня от брата и выучить на лакея. Но, как видите, из этого ничего не вышло.

Когда мы доплыли до грота – не до этого, а до другого, побольше, – тому джентльмену вдруг захотелось, чтобы я или брат нырнули за монетой, и дамы согласились, – они иногда соглашаются. Джузеппе знал уже, что иностранцам очень нравится смотреть, как мы ныряем, и сказал, что прыгнет только за серебряной монетой. Тогда джентльмен бросил в воду монету в две лиры. Перед тем как прыгнуть, брат посмотрел на меня: я прижимал руку кразбитой губе и плакал, так мне было больно. Он засмеялся и сказал: «Ну, сегодня мне ни за что не увидеть Сирену!» – и бросился в воду, даже не перекрестившись. Но он ее увидел.

Тут рассказчик внезапно замолчал и взял предложенную мной сигарету. Я созерцал золотую скалу у входа, струящиеся стены и волшебную воду, в которой беспрестанно подымались кверху пузырьки.

Наконец он стряхнул пепел в мелкую зыбь и, отвернувшись от меня, сказал:

– Он вынырнул без монеты. Мы едва втащили его в лодку: он стал такой тяжелый и большой, что занял всю лодку, и такой мокрый, что мы никак не могли одеть его. Я в жизни не видел такого мокрого человека. Мы с тем джентльменом сели на весла, а Джузеппе накрыли мешковиной и пристроили на корме.

– Так что же, он умер? – тихо спросил я, предполагая, что именно в этом была суть.

– Да нет! – сердито вскричал он. – Говорю вам, он увидел Сирену.

Я умолк.

– Мы уложили его в кровать, хотя он не был болен. Пришел доктор, мы ему заплатили. Пришел священник и окропил его святой водой. Но это не помогло. Уж слишком он распух, стал большой – прямо как морское чудище. Он поцеловал косточки пальцев Святого Биаджо, – и мощи высохли только к вечеру.

– А как он выглядел? – отважился я.

– Как всякий, кто видел Сирену. Если вы видели ее «много-много раз», как вы можете этого не знать? На него напала тоска – тоска, потому что он всё узнал. Всякое живое существо наводило на него тоску: Джузеппе знал, что оно умрет. Он хотел только одного – спать.

Я склонился над записной книжкой.

– Он не работал, он забывал поесть, не помнил, одет он или нет. Вся работа легла на меня, а сестре пришлось идти в услужение. Мы пробовали приучить его просить милостыню, но у него был чересчур здоровый вид, и его никто не жалел, а на слабоумного он тоже не был похож: глаза у него были не те. Он, бывало, стоял на дороге и смотрел на проходящих, и, чем дольше он на них смотрел, тем ему становилось тоскливее. Если у кого-нибудь рождался ребенок, Джузеппе закрывал лицо руками. Если кто-нибудь венчался, он становился как одержимый и пугал новобрачных, когда они выходили из церкви. Кто мог подумать, что он тоже женится?! И виной этому был я, я сам. Я читал вслух газету, там писали про девушку из Рагузы, которая сошла с ума, выкупавшись в море. Джузеппе встал и ушел, а через неделю вернулся уже с этой девушкой.

Он никогда не рассказывал мне, но говорили, что он отправился прямо в дом, где она жила, ворвался к ней в комнату и увел с собой. Отец у нее был богатый, у него были свои шахты, – представляете, как мы перепугались? Отец приехал и привез ученого адвоката, но они тоже ничего не добились. Они спорили, угрожали, но в конце концов им пришлось убраться восвояси, и мы на этом ничего не потеряли, я хочу сказать – не потеряли денег. Мы отвели Джузеппе и Марию в церковь и обвенчали их. Ох и свадьба это была!… После венчания священник ни разу даже не пошутил, а когда мы вышли на улицу, дети стали кидать в нас камнями… Я бы, кажется, согласился умереть, если б это принесло ей счастье, но знаете, как бывает: я ничем не мог помочь.

– Так что же, они и вдвоем были несчастливы?

– Они любили друг друга, но любовь и счастье не одно и то же. Любовь найти нетрудно. Но она ничего не стоит… Теперь мне пришлось работать за них обоих. Они во всем были похожи, даже говорили одинаково. Пришлось мне продать нашу лодку и наняться к тому дрянному старику, который вас сегодня возил. Хуже всего было то, что люди возненавидели нас. Сначала дети, – с них всегда начинается, – потом женщины, а после и мужчины. И причиной всех несчастий… Вы меня не выдадите?

Я дал честное слово, и он немедленно разразился неистовыми. богохульствами, как человек, вырвавшийся из-под строгой) надзора. Он проклинал священников, разбивших его жизнь.

– Нас надувают! – выкрикнул он. Он вскочил и стал бить ногой по лазурной воде, пока не замутил ее, подняв со дна тучу песка.

Я тоже был взволнован. В истории Джузеппе, нелепой и полной суеверий, было больше жизненной правды, чем во всем, что я знал раньше. Не знаю почему, но эта история вселила в меня желание помогать ближним – самое, как мне кажется, возвышенное и самое бесплодное из наших желаний. Оно скоро прошло.

– Она ожидала ребенка. Это был конец всему. Люди спрашивали меня: «Когда же родится твой племянничек? И веселый же сын будет у таких родителей». Я им спокойно отвечал: «Почему бы и нет? Счастье родится от печали». Есть у нас такая поговорка. Мой ответ очень их напугал, они рассказали о нем священникам, и те тоже испугались. Разнесся слух, что ребенок будет антихристом… Но вы не бойтесь, – он не родился. Одна старая вещунья принялась пророчить, и никто ее не остановил. «Джузеппе и девушка, – говорила она, – одержимы тихими бесами, которые не причиняют большого вреда. Но ребенок будет всегда болтать без умолку, хохотать и смущать людей, а потом спустится в море и выведет из него Сирену, и все увидят ее и услышат ее пенье. Как только она запоет, вскроются Семь сосудов, папа римский умрет, Монджибелло начнет извергаться и покров Святой Агаты сгорит. И тогда мальчик и Сирена поженятся и навеки воцарятся над миром».

Вся деревня была в страхе, хозяева отелей переполошились, потому что как раз начинался туристский сезон. Они поговорили друг с другом и решили отправить Джузеппе и девушку в глубь страны, пока не родится ребенок, и даже собрали на это деньги. Вечером накануне отъезда светила полная луна, ветер дул с востока, море разбивалось о скалы, и брызги висели над берегом, как серебряные облака. Это было очень красиво. Мария сказала, что хочет посмотреть на море в последний раз.

«Не ходи, – сказал я, – мимо нас на берег недавно прошел священник и с ним кто-то чужой. Владельцы отелей не хотят, чтобы тебя кто-нибудь видел. Если они рассердятся, мы умрем с голоду».

«Я хочу пойти, – ответила она. – Море сегодня бурное, мне будет так не хватать его».

«Он прав, – сказал и Джузеппе, – не ходи. Или пусть лучше кто-нибудь из нас пойдет с тобой».

«Я хочу пойти одна», – сказала Мария. И ушла одна.

Я увязал их веши в одеяло, а потом вдруг подумал, что мы разлучаемся, и мне стало так грустно, что я сел рядом с братом и обнял его за шею, а он обнял меня, чего не делал уже больше года. И мы с ним сидели, не помню уж, сколько времени. Вдруг дверь распахнулась, в дом ворвался лунный свет и ветер, и детский голос со смехом сказал:

«Ее столкнули в море с утеса».

Я бросился к ящику, где держал ножи.

«Сядь на место», – сказал Джузеппе. Подумать только, Джузеппе сказал такие слова: «Если умерла она, это не значит, что должны умирать другие…»!

«Я знаю, кто это сделал! – закричал я. – Я убью его!»

Я не успел выбежать за дверь: он догнал меня, повалил на пол, прижал коленом, схватил за руки и вывернул мне кисти – сперва правую, потом левую. Никто, кроме Джузеппе, не додумался бы до такого. Я даже не представлял, что это так больно. Я потерял сознание. Когда я очнулся, Джузеппе исчез, и я его больше не видел.

Я не мог скрыть своего отвращения к Джузеппе.

– Я же говорил вам, что он был дурной человек, – сказал он. – Никто не ожидал, что как раз он увидит Сирену.

– Почему вы думаете, что он видел Сирену?

– Потому что он видел ее не «много-много раз», а всего один.

– Как же ты можешь любить его, если он такой плохой?

В первый раз за всё время он рассмеялся. Это было единственным его ответом.

– Это всё? – спросил я.

– Я так и не отомстил ее убийце: к тому времени, как у меня прошли руки, он был уже в Америке, а священников убивать грех. Джузеппе же объехал весь мир, всё пытался найти кого-нибудь еще, кому довелось увидеть Сирену, – мужчину или еще лучше женщину, потому что тогда мог всё-таки родиться ребенок. Напоследок он приехал в Ливерпуль, – есть такое место? – и там он начал кашлять и кашлял кровью, пока не умер.

Не думаю, чтобы сейчас кто-нибудь еще на свете видел Сирену. Таких приходится не больше одного на поколение. Мне уже не увидеть мужчину или женщину, от которых родится ребенок, выведет Сирену из моря, уничтожит молчание и спасет мир.

– Спасет мир? – воскликнул я. – Разве так кончалось пророчество?

Он прислонился к скале, тяжело дыша. Сквозь сине-зеленые отблески, мелькавшие по его лицу, было видно, что он покраснел. Тихо и медленно он произнес:

– Молчание и одиночество не вечны. Пройдет сто лет, может быть, даже тысяча, море ведь живет долго, и когда-нибудь она выйдет из моря и запоет.

Я расспросил бы его еще, но в этот миг в пещере потемнело, – в узком проходе появилась возвращавшаяся лодка.
(пер. Наталия Леонидовна Рахманова)
В оригинале.

@темы: английская литература, Э.М.Форстер, рассказ

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра