Политика и любовь.

Сцена из пьесы Франца Теодора Чокора "Георг Бюхнер" (1929). Германия. 30-е годы 19 века. Герой пьесы, молодой революционер Георг Бюхнер (реальное лицо, автор классических пьес "Войцек" и "Смерть Дантона") говорит товарищу по тайному обществу Кулю (тот на самом деле предатель), что будет по нему скучать, и намекает на какую-то свою тайну. На самом он хочет признаться в том, что пишет пьесу о Дантоне, но Куль, который в него давно влюблен, понимает его слова по-своему:
Куль (пристально глядя на него) Так, значит... Вы меня любите?
Бюхнер (сердечно) Да. И потому вы будете первым... кто все об этом узнает!...
Куль (придвигаясь к нему). Раньше вашего признания выслушайте мое! Я тоже люблю вас. Люблю сильнее, чем ваш отец и ваши братья, даже чем ваша невеста, которую я уже ненавижу... А наши товарищи?.. Я предал их всех... ради отсрочки для тебя!...
Бюхнер (испуганно) Куль... Вы сошли с ума?
Куль (ухмыляясь) Нет, беломраморный мой юноша, я в своем уме и при всех своих чувствах! Полон пылкого влечения к вам... (В ответ на жест Бюхнера.) Это вас пугает? Я вам отвратителен?
Бюхнер (смотрит на него и покачивает головой). Мое чувство к вам вы подвергаете серьезному испытанию.
Куль (грубо). Ты, двуполое создание, ты меня дразнишь? Что привлекает меня в тебе — женская или мужская натура? Сейчас испытаем (Хочет его схватить.)
Бюхнер (вскакивает, обороняясь) Помилосердствуйте, Куль! Вы погубите только себя!
Куль. Ну вот, теперь ты почувствовал, как я распалился и притворяешься слабым, как женщина. Сумеешь ли ты сдаться, как она?
Бюхнер (ускользая от него, заходит за прозекторский стол) Чужой воле я не покорюсь, Куль! У меня теперь... другие обязательства... Гораздо выше, чем перед всеми вами!
Куль (насмешливо). Перед твоей любезной невестой? Я еще ей займусь! Теперь я знаю, как тебя расшевелить: не шлюхами, как тогда*. Сегодня мне угодно...
Тут Бюхнер показывает ему рукопись пьесы о Дантоне, говорит, что нашел свое призвание не в действии (борьбе за революции), а в творчестве. От его пылкой речи о том, как он "заново создает мир", Куль отрезвляется (по ремарке автора) и уходит (похоже, решил, что тот обезумел).
*В одной из предшествующих сцен Куль водил Бюхнера в кабак (заливать горе вином) и там и правда были женщины.Кстати, раньше Куль был влюблен еще и в женщину, жену другого революционера, но она уже умерла. Умирает и Бюхнер - в 24 года.

Мне эта сцена понравилась лет в 11-12 (и вся пьеса, хотя и меньше), еще до того, как я прочитала "Бесов" Достоевского. Это, наверное, было первое произведение не о ВФР, в котором мне понравилось сочетание элементов политики (к которой я вообще-то равнодушна) и любви.(Я уже вспоминала о пьесе Чокора об Александре Македонском, но та мне меньше нравилась.)
Чокор Ф.Т. Избранные пьесы. М. Прогресс 1978г.

@темы: гомоэротизм, пьесы

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Если вы однажды скажете правду, вам уже никогда не поверят, сколько бы вы потом ни лгали.
Бернард Шоу
От  Llyd

@темы: цитаты, английская литература

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Когда повсюду разнеслось, что это он сказал «семь смертных добродетелей»...

Гилберт Кийт Честертон
Критик
Фрагмент из книги «Дж. Б. Шоу»

Джордж Бернард Шоу зовет политика лжецом, а тот приходит в восхищение: «Что за причудливый, непостижимый и запутанный ход мыслей! Сложнейшая игра нюансов!»...Посредственности думают, что смысл его речей неуловим и тонок, на деле же он прост и оскорбителен, и всякий раз, когда им надирают уши, они скулят, что их водили за нос....Своей стремительной язвительности он выучился под открытым небом, когда был уличным оратором, чем по праву гордится....Хоть я не знал его в те годы, но вижу мысленно, как молодой, уж наверное не менее подвижный, чем сейчас, рыжеволосый, бледный, он впервые подымается на перевернутую тачку или бочку в колеблющемся свете фонарей…

…Сейчас не верится, но Шоу оценили по достоинству не сразу, чему есть некая причина, хотя писать о ней и нелегко. Я часто слышу от людей, что Шоу их морочит, и не пойму, о чем они толкуют. По-моему, он оскорбляет их намеренно. Его манера говорить, тем паче о морали, всегда пряма и основательна - у кучеров она сложней и тоньше. Богатый обыватель сетует, что Дж. Б. Ш. его дурачит. Но Шоу его вовсе не дурачит, а прямо и открыто говорит, что тот дурак. Джордж Бернард Шоу зовет домовладельца вором, а тот, вместо того, чтобы вспылить и оскорбиться, твердит: «Ну и хитрец! Такого не поймаешь на слове!» Джордж Бернард Шоу зовет политика лжецом, а тот приходит в восхищение: «Что за причудливый, непостижимый и запутанный ход мыслей! Сложнейшая игра нюансов!» Я нахожу, что шутки и слова писателя всегда ясны и значат то, что значат, - он призывает публику покаяться. Посредственности думают, что смысл его речей неуловим и тонок, на деле же он прост и оскорбителен, и всякий раз, когда им надирают уши, они скулят, что их водили за нос.

Своей стремительной язвительности он выучился под открытым небом, когда был уличным оратором, чем по праву гордится. С неотразимым здравомыслием он похваляется своей новейшей демагогией и требует подать ему тележку с рупором. Всем памятно, как в первом действии прекрасной пьесы «Сирано де Бержерак» герой, вместо того, чтобы появиться через дверь или окно, вскочив на стул, вдруг вырастает над толпой: «lesbrascroisés, lefeutreenbataille, lamoustacheherisés, lenezterrible». Не стану утверждать, что у Бернарда Шоу, когда он вырастал над Трафальгарской площадью, была воинственно заломленная шляпа или огромный грозный нос, но если Сирано хорош, когда внезапно воспаряет над собравшимися, то хорош и Шоу, взобравшийся на самодельную трибуну. Хоть я не знал его в те годы, но вижу мысленно, как молодой, уж наверное не менее подвижный, чем сейчас, рыжеволосый, бледный, он впервые подымается на перевернутую тачку или бочку в колеблющемся свете фонарей…

Не нужно забывать, что Шоу заблистал в то историческое время взлета остроумия, которыми обычно завершаются серьезные эпохи. То был бесцветный промежуток, явивший миру поколение юных старичков, чьим богом стал Оскар Уайльд. Но сам Уайльд был глубже и опаснее их чопорной, благопристойной, усредненной наглости. Когда повсюду разнеслось, что Шоу остроумен - а с этим трудно спорить, - и что его остроты повторяют, как за Уайльдом и Уистлером, и что это он сказал «семь смертных добродетелей», все приготовились увидеть денди - очередного денди: язвительного, едва цедящего слова, невозмутимого и саркастичного, с заранее заготовленной сиротливой эпиграммой, единственной, как жало у пчелы. Когда же новый острослов предстал воочию, то все увидели, что у него нет ни натянутой улыбки, ни тихого благоприличия официанта, ни фрака с крашеной гвоздикой, ни страха опозориться, сойдя за дурака, а не за джентльмена. Словоохотливый ирландец в коричневатом сюртуке, с глубоким голосом и смелыми повадками хотел быть убедительным, и только. Само собой, и у него были свои приемы, свои излюбленные трюки, но, слава богу, он развеял чары человечка с моноклем, сковавшего за столькими столами веру и веселье.

К приятной наставительности голоса, тощей фигуре, важной осанке и разболтанной походке прибавим также и черты лица: обличье Мефистофеля с нависшими, кустистыми бровями и рыжей бородой двузубцем - поистине находка для карикатуристов. Как ни легко понять их радость, они перестарались, подчеркивая в нем лишь сатанинское, и доброты в его чертах не меньше, чем насмешки.

Начав работать, Шоу находил дорогу ощупью. Он выступал в трех ипостасях: как театральный критик, как музыковед и как обозреватель выставок. И всюду, разумеется, ратовал за новый стиль и самую передовую школу, писал со страстью - как и обо всем, но музыка было ему дороже прочего.

...
Получив с легкой руки Уильяма Арчера отдел театра в газете «Сатердей ревью», он заблистал «звездою сцены», или, скорее, метеором или даже разрушительной кометой. Тот день, когда он начал там печататься, стал первым днем веселой, честной битвы, взорвавшей тишину ползучего, циничного распада, которым завершался век. Теперь он, наконец, обрел свою тележку и свой рупор и счел их трубами Страшного суда и колесницей Апокалипсиса. Ему не доставало раболепия обычного мятежника, бунтующего против короля и церкви, но не более того. Такие мятежи были всегда - как короли и церковь. Он пожелал обрушиться на нечто доброе и мощное, а также на святое, на что никто и никогда не посягал. Ему неинтересно было слыть одним из атеистов - ему необходимо было замахнуться на нечто такое, что почитают даже атеисты. Ему претило быть революционером, которых пруд пруди и без него. Ему хотелось покуситься на святыню, которой дорожат даже насильники и нечестивцы. Он должен был низвергнуть то, о чем «Фри тинкер» говорит в передовой устами Фута не менее благоговейно, чем Литтон Стрэчи в передовой «Спектейтора», и он обрел желаемое. Он отыскал великую, незыблемую ценность, имя которой - Уильям Шекспир.

Нападки Шоу на Шекспира, при всей своей карикатурности, нимало не были подвохом или обдуманным, диким эпатажем. Он говорил как на духу, и то, что люди называли несерьезностью, было весельем человека, который радуется, говоря, что думает на самом деле, а это вправду лучшая из радостей. Развенчав слепое поклонение пришельцу с Эйвона, сказать по правде, Шоу совершил благое дело. Такое поклонение вредило Англии. На нем взошло опасное самодовольство, которое нас заставляло думать, что Шекспир не просто величайший поэт, а неподсудный критике, единственный. Это вредило и словесности, ибо набросанный вчерне, неотшлифованный шедевр прослыл искуснейшей поделкой. Оно вредило и морали, и религии, ибо, воздвигнув эдакий огромный идол, мы слепо и бездумно идеализировали такое же, как мы, дитя человеческое. Конечно, если бы не собственные недостатки, Шоу не разглядел бы недостатки Барда. Но чтобы устоять перед такой поэзией, необходимо было быть равновелико прозаичным. Ведь не случайно сокрушать скалу сирен отправили глухого.

В борьбе с Шекспиром отразились три особенности Шоу - о них мы писали выше. Отчасти важно было то, что он ирландец и порицает англичан, которые творят религию из своего художественного вкуса, внушенного им в детстве тетушками и дядюшками. Шоу твердил, что мы не наслаждаемся, даже не восхищаемся Шекспиром, а, грубо говоря, божимся им. Он бог, а к богу следует взывать. От Шоу требовалось малое: лишь показать, что почитаемое надлежит хулить. Отчасти то была позиция прогрессиста, который одержим идеей нового и борется с засильем прошлого, или, скорей, с самой историей. По мнению Шоу, пророкам нужно воздвигать гробницы, а после побивать их каменьями. В нем говорила дерзость янки, которого мутит от власти мертвеца, пролежавшего в земле три века, - подобно Марку Твену, он требовал выбрать труп посвежее.

Его любовь к прогрессу и происхождение важны, но суть не в них. С Шекспиром воевала не на шутку третья - пуританская - часть его души. Он обличал его, как только что покинувший молельню пуританин в высокой шляпе с жесткими завязками усовещал бы современника-актера, который вышел из своей уборной в театре «Глобус». Газеты распустили слух, что Шоу хвастает, будто пишет лучше Шекспира. Это неправда, и обидная. Кого он в самом деле ставил выше - это Беньяна. Он показал и мужество Беньяна, и его отношение к жизни как к возвышенному и ответственному приключению. В Шекспире же он не видел ничего хорошего, один греховный пессимизм - тщету пресыщенного сластолюбца. По мысли Шоу, Шекспир только и мог, что заклинать «Догорай, огарок», ибо тот был лишь бальной свечой, тогда как Беньян хотел возжечь свечу, которую по милости Господней не загасить.

Парадоксально, но через главный свой изъян - нечуткость - Шоу пришел к прекраснейшей из всех своих идей. Шекспира он хулил по недоразумению, но пессимизм Шекспира поносил разумно. Тут проявилось настоящее величие Шоу - его серьезное, трагическое жизнелюбие. Жизнь слишком хороша, чтобы ею наслаждаться. Она сурова и тяжка, и трубный глас волнует и страшит. Шекспира он не понимал как пуританин, которому католик чужд по духу, а Шекспир - католик. Пуританин рвется постичь истину, католик довольствуется тем, что она существует. Пуританин хочет стать сильным, чтобы быть тверже, католик - чтобы быть гибче. Шоу не принимал унылые признания Шекспира - по большей части жалобы на смену настроения, которые порою разрешает себе тот, кто крепок в вере. «Все суета сует», «жизнь - тлен», «любовь - прах» - такие вольности и шутки католик позволяет себе выговорить вслух, ибо не сомневается ни в вечной жизни, ни в небесной любви. И в радости, и в горе он разрешает себе больше пуританина. Переизбыток горести у Гамлета, по сути, то же, что кипенье радости у Фальстафа. Не думайте, что это я придумал, - так говорит Шекспир. Ведь даже признаваясь в пессимизме, Гамлет роняет, что таково лишь чувство, а истина в другом. Это ему возвышенные небеса кажутся лишь грязным скопищем паров, и только для него венец творения - человек - лишь квинтэссенция праха. Гамлет - полная противоположность скептику. Его мощный ум верит сильнее, чем позволяет вялый темперамент. Эта способность знать, не ощущая, и верить, не чувствуя, - старое католическое противоречие, не доступное уму пуританина. И сознаваясь в грусти и тоске - чаще всего устами злодеев и неудачников, - Шекспир не противопоставляет их уму. Его стенания о суете сует - все та же безобиднейшая суета. Боюсь, читатели не согласятся, что он католик с большой буквы, но думаю, не станут возражать, что он католик, и это главное. Шекспир скорее был не пессимистом а столь глубоким оптимистом, что наслаждался даже пессимизмом, чем и разнился, в основном, от пуританина. Истинный пуританин не чопорен - может и чертыхнуться. Тогда как елизаветинский католик в порыве раздражения готов отправить к черту все на свете.

Незачем говорить, что «нехорошему» Шекспиру, достойному лишь развенчания, Шоу противопоставил «хорошего» Ибсена, заслуживающего прославления. Ему мало было сравнить Шекспира с Беньяном. В его искрометных статьях, выходивших в «Сатердей ревью», все вертелось вокруг главного - сравнения Шекспира с Ибсеном. Со всем присущим ему пылом он ринулся в спор о великом норвежце. Понятно, за кого он ратовал. Но в избранной им «линии защиты» было немало личного. Сейчас не время ворошить этот потухший кратер. Вы скажете, что ибсенизма нет, что нет ни Ибсена, ни спора, и можно повторить вслед за великим римлянином, что только в смерти видно, как малы наши тела. Противники Ибсена держались как толпа, чьи ощущения верны, а доводы превратны. Объявив Ибсена пессимистом, они ошиблись, и серьезно. Главной его слабостью было почти детское доверие к природе и свободе, а главным заблуждением (рожденным то ли опытом, то ли родной ему культурой) было непонимание греха. И потому Ибсен не столько пессимист, сколько весьма наивный оптимист. Но человек толпы, как водится, не ошибался в главном: на свой неяркий северный лад Ибсен - оптимист, вот только оптимизм его совсем не весел и утешает меньше пессимизма Данте. Так дивный северный рассвет всегда прохладней южной ночи.
отсюда
День рождения Шоу я пропустила, но 2 ноября 1950 года он ушел из жизни и в связи с этой датой я вспомнила о том, как писал о нем его постоянный оппонент, несогласный с ним в очень многих вопросах, но никогда не терявший к нему уважения и симпатии. "Их отношения трудно назвать дружбой, но еще труднее отыскать для них другое имя" (С.Аверинцев)

@темы: английская литература, Честертон

---

В "Желтом Кроме" Олдоса Хаксли один персонаж рассказывает о слове "карминативный": "Так приходится страдать из-за того, что красивые слова не всегда означают то, что они должны означать."
Это слово нравилось ему с детства. На этикетке коричной настойки, которую ему давали от простуды, было написано, что она "в высшей степени карминативна". "Я смутно представлял, что это слово как-то связано с carmen - carminis" (песня), caro-carnis (плоть) и с производными от него - карнавалом, например. Карминативный - в этом была идея пения и идея плоти, розоватой и теплой, с намеком на празднества mi-Careme и карнавальные гуляния Венеции. Карминативный... тепло, горячий огонь, физическая зрелость человека - все было для меня в этом слове. И вместо этого... "
Молодой человек написал стихи со словами - "И страсть карминативна, как вино...", а потом узнал из англо-немецкого словаря, что "карминативный" означает "windtreibend" ("ветрогонный"). "Для меня это знаменовало конец главы, смерть чего-то юного и прекрасного. Позади остались годы, годы детства и целомудренного простодушия, когда я полагал, что карминативный означает... - в общем, карминативный. И вот теперь передо мной остаток моей жизни... и я буду точно знать, что карминативный означает windtreibend".

@темы: английская литература, слова

---

Роберт Гернхардт
Гете читает Гельдерлина, дьявол читает вторую часть "Фауста".

Эдвард Гори. Сестры Бронте.

Гюстав Малер

@темы: юмор, иллюстрации

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Иллюстрации Митрохина к "Семи портретам" А. де Ренье в переводе М.Кузмина

Петербург 1921 год

4 рисунка с обнаженными красавицами

Божественная телом Люцинда

Эльвира, что опускает взгляд


Алина

Кориза

@темы: М.Кузмин, иллюстрации

---

"Cеренада" Шуберта на испанском.

Мексиканский фильм 1953 года. Поет Джузеппе ди Стефано.

@темы: музыка

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

That clinking clanking sound Can make the world go 'round.

Cлова

Money makes the world go around
The world go around
The world go around
Money makes the world go around
It makes the world go 'round.

A mark, a yen, a buck, or a pound
A buck or a pound
A buck or a pound
Is all that makes the world go around,
That clinking clanking sound
Can make the world go 'round.

Money money money money money money
Money money money money money money
Money money money money money money
Money money

If you happen
To be rich,
And you feel
Like a night's
Enetertainment,
You can pay
For a gay
Escapade.
If you happen
To be rich,
And alone,
And you need
A companion,
You can ring-
Ting-A-ling
For the maid.
If you happen
To be rich
And you find
You are left
By your lover,
Though you moan
And you groan
Quite a lot,
You can take it
On the chin,
Call a cab,
And begin
To recover
On your fourteen- сarat yacht.



Money makes the world go around,
The world go around,
The world go around,
Money makes the world go around,
Of that we can be sure.
(....) on being poor.


If you haven't any coal
In the stove
And you freeze
In the winter
And you curse
On the wind
At your fate
When you haven't any shoes
On your feet
And your coat's
Thin as paper
And you look
Thirty pounds
Underweight.
When you go to get a word
Of advice
From the fat
Little pastor
He will tell
You to love
Evermore.
But when hunger
Comes a rap,
Rat-a-tat, rat-a-tat
At the window...


At the window...


- Who's there?


- Hunger!


Ooh, hunger!

See how love
Flies out the door...
For
Money makes the world go around
The world go around
The world go around
Money makes the world go around
It makes the world go 'round.

A mark, a yen, a buck, or a pound
A buck or a pound
A buck or a pound
Is all that makes the world go around,
That clinking clanking sound
Can make the world go 'round.


Долго думала, что делать. Мне понравилось, как Алан Камминг поет эту песню из "Кабаре", но клипы с You tube мне не нравятся. Один совсем некрасивый, другой сделан по фильму "Чарли на шоколадной фабрике". А мне кажется, что это как-то странно (и Вилли Вонка становится слишком демоническим от такой песни). Cама я не умею делать клипы. Так что лучше, наверное, слушать, но не смотреть. Можно в это время смотреть на слова. Я их записала в столбик.

клип

@темы: музыка

---

Из книги Н.Набокова "Багаж"

"У Одена был красивый англо-аттический профиль. ...Две морщинки. Одна — длинная, спускавшаяся волной от ноздри к подбородку. Другая, много короче и прямее, у самого угла рта. И если вглядываться в эти морщинки, они еще кое о чем говорили — о чувстве сострадания и печали, о негодовании и иронии, о странной вялости. И еще — его глаза. Они не видели, они отражали. ... вновь вспоминаю, как был удивлен, увидев грязь у него под ногтями и небрежение к одежде (в моем русском детстве я представлял себе англичанина романтическим, но элегантным лордом Байроном или модником Бо Бруммелем) — и как был поражен его быстрым умом, его потрясающей эрудицией, бьющим через край чувством юмора и смешными своей безапелляционностью предрассудками."

"У Одена был красивый англо-аттический профиль. Благородный профиль, почти классический, с пропорционально соразмерными чертами. Большие ушные раковины, мягко изогнутые полукружьями брови и ноздри, волевой крупный подбородок, широкий лоб, наполовину скрытый под непокорными, коротко остриженными волосами, — все вместе сливалось в единое гармоничное целое. Но жизнь и индивидуальность этому целому придавали второстепенные черточки, которые беглый взгляд мог и не заметить. Надутая верхняя губа, не прикрывавшая более мясистую нижнюю. Две морщинки. Одна — длинная, спускавшаяся волной от ноздри к подбородку. Другая, много короче и прямее, у самого угла рта. И если вглядываться в эти морщинки, они еще кое о чем говорили — о чувстве сострадания и печали, о негодовании и иронии, о странной вялости. И еще — его глаза. Они не видели, они отражали. Они казались направленными внутрь, сосредоточенными на чем-то происходящем в глубине. Может быть, что-то вспоминали. А может быть, помогали мысленному взору наблюдать игру со словами и предложениями, находя самый ясный, самый точный способ формулирования мысли, выражения чувства, описания ландшафта, лица, предмета.

Это был не мечтатель, а творец, и мысль у него была проницательная, ум — острый, чувства — пылкие.

Я и сегодня сквозь залежи памяти слышу его гнусоватый шумный голос, его грубоватый смех, то, как уверенно он отпускал мало пригодные на экспорт англо-клерикальные шуточки, и вновь вспоминаю, как был удивлен, увидев грязь у него под ногтями и небрежение к одежде (в моем русском детстве я представлял себе англичанина романтическим, но элегантным лордом Байроном или модником Бо Бруммелем) — и как был поражен его быстрым умом, его потрясающей эрудицией, бьющим через край чувством юмора и смешными своей безапелляционностью предрассудками."

Николай Набоков об У.Х.Одене
Помещаю заодно фотографии, которые нашла в других книгах.

С неизвестным молодым человеком по имени Джин и с Честером Калманом.

@темы: Оден

---

Так получилось, что я сохранила вчера рисунки, не задумываясь, почему я их выбрала, а потом заметила, что это иллюстрации из книг для детей и в них преобладает зеленый цвет. То, что они в моем вкусе, понятно и так. Первый рисунок - работа иранского художника. Mohammadrezaa Daadgar, illus. for As the sparrow says by Qeysar Aminpour

Я нашла его тут. A Journey Round My Skull Интересный блог, в котором можно найти очень своеобразные книжные иллюстрации и другие картинки. А где я взяла следующий рисунок, к сожалению, не помню. Но автор все равно там указан не был.
А это работа Эдварда Гори.

Последние два рисунка я взяла не из Интернета, а сама сканировала из старых журналов "Химия и жизнь". В советское время это был мой любимый журнал.

+1

@темы: иллюстрации

---

Рассказ Аверченко о том, как Леониде Андреев страдал от своей славы.

Может быть, не всем об этом помнят, но Андреев был в начале 20 века чрезвычайно популярен - и я не о России только говорю. Он был тогда всемирно известен.

Портрет Л.Андреева из "The Story of the World`s Literature" by John Macy.USA. 1925

Я сканировала портрет из "Истории всемирной литературы" Джона Мэйси- маленькой книжечки, изданной в 1925, несколько раз переизданной позднее (у меня издание 1965 года, но я видела в сети упоминания о более поздних). Книжечка, подчеркиваю, маленькая, но претендующая на описание всей мировой литературы с древности по 20-е годы 20 века. Как видите, она полюбилась читателям. Как это всегда бывает, то, что было модно во время написания книги, считается и самым значительным. А среди самых модных писателей были тогда Леонид Андреев и Горький (любимый в особенности за ницшеанство, как мне кажется).
 NikkValeriev сканировала этот рассказ, поскольку его не было в сети.
Проклятие.

- Смотри, смотри! В калошах…Андреев в калошах!
- Что вам угодно, барышни? – со вздохом спросил Андреев.
- Ай-ай-ай! – взвизгнули обе. – Разговаривает!
И, обезумевши от ужаса, бросились врассыпную.

Однажды Леонид Андреев затосковал.
Сначала его забавляли неизвестные молодые люди, приезжавшие
к нему по два и по три раза в день, - а потом надоели.
Каждый из них, явившись к Андрееву, уводил писателя в угол
и, судорожно вцепившись в пуговицу его бархатной тужурки, подавленным шепотом
спрашивал:
- Что вы скажете о мессианском землетрясении?
И он смотрел на Андреева такими испытующими глазами, что
тому делалось ясно: неизвестный молодой человек подозревает его в организации и
устройстве этого бедствия.
- А что? –тоже подавленным шепотом спрашивал испуганный
Андреев. – Я в то время был у себя на даче…и,
клянусь вам…
- Нет, я хочу знать, как вы находите это землятрясение?
- Оно…ужасно…неприятно, - неуверенно отвечал Андреев.
- Да? Очень вам признателен. Я так и напишу: Леонид Андреев
в дружеской беседе высказал свой ужас и
возмущение перед загадочными силами природы, которыя…Очень вам благодарен! Бегу.

И он убегал, уступая
место другому молодому человеку, такому же симпатичному и юркому.
Второй молодой человек тоже цеплялся за Андреева, как
утопающий за соломинку, и с истерическим
любопытством спрашивал:
- Какое ваше мнение о Толстом?
- О Толстом? Великий старик, сделавший…
- Благодарю вас. Очень рад был с вами побеседовать! Я так и
напишу: Недавно Андреев в тесном семейном кругу высказал не лишенное
оригинальности мнение о Толстом. Толстой, - сказал писатель, - хотя и велик, но
его старость и сопутствующие этой поре жизни немощи лишают
его возможности дать вещи, подобные прежним: «Анне Карамазовой» и «Братьям
Карениным».Мерси. Лечу.
Третий молодой человек, стоявший в затылок за вторым, ловким
движением ноги отбрасывал второго, уже насытившегося, в сторону и спрашивал Андреева в упор:
- О Метерлинке! Что скажете?
- Метерл…
- Благодарю вас! Я так и сообщу нашим читателям! Я очень
рад, что ваше мнение совпадает с моим. Лечу. Привет супруге.
Постепенно все это приелось Андрееву.
- Ах, как бы я хотел развеселиться! – говорил он.
- Господи! – удивлялась жена. – Что же может быть легче! В передней есть еще три молодых человека. Позвать? Может они тебя развеселят...
***
Однажды Андрееву пришла в голову лукавая мысль: потихоньку, инкогнито, уехать в Москву и там повеселиться вовсю.
Он остриг волосы, надел черные очки и, взявши чемоданчик, поехал в Москву.
Умылся в номере гостиницы, радостно ухмыльнулся и, довольный собой, зашагал на Тверскую.
Навстречу ему шли две московские барышни.
- Вот Андреев, - сказала одна.
- Леонид, - добавила другая.
Они остановились и повернули за писателем, смотря на него с изумлением и страхом.
- Идет по улице… - прошептала одна с остолбенелым лицом.
Другая всплеснула руками:
- Смотри, смотри! В калошах…Андреев в калошах!
- Что вам угодно, барышни? – со вздохом спросил Андреев.
- Ай-ай-ай! – взвизгнули обе. – Разговаривает!
И, обезумевши от ужаса, бросились врассыпную.
На Тверскую Андреев не пошел. Накупил газет и, печальный, побрел в свой номер.
В первой газете, которую он развернул, было написано:
- «Передают из достоверных источников, что Леонид Андреев находится в настоящее время в
Антверпене. Писателю город очень понравился. Целыми днями его видят гуляющим по
набережной и в гавани».
- А надо будет, в самом деле , когда-нибудь, - подумал Андреев, - проехаться в Антверпен.
Вероятно, любопытный город.
Отложил первую газету и взял другую.
- «На днях в дружеской беседе Леонид Андреев , - сообщалось во второй газете, - восхищался
немецким поэтом Бирбаумом. Он считает его одним из лучших представителей
немецкой поэзии».
- Бирбаум… - прошептал Андреев, - странная фамилия. Надо будет почитать что-нибудь Бирбаума…
Встал и, потянувшись, взглянул на часы.
- Ужасно однообразные газеты нынче… Восемь часов…Пойду-ка я куда-нибудь в театр повеселиться.
Вышел, сел на извозчика и сказал:
- Вези меня, братец, в какой-нибудь театр. Смерть ,хочется повеселиться. Хе-хе…
- В Художественный? – спросил извозчик.
>- Можно и в Художественный. Впрочем, нет, брат. Там идет моя «Анафема». Вези куда-нибудь в другое место. К Коршу, что ли.
Приехав в Коршевский театр, Андреев купил билет и на цыпочках вошел в зрительный зал.
На сцене стоял актер в студенческом мундире, страстно взывая к актрисе:
- Оль-Оль! Я люблю тебя! Посмотри на эти Вовробьевы горы…
- «Дни нашей жизни», - разочаровано прошептал Андреев. – Экая незадача!
Неприятная горечь накоплялась в груди и комком подкатывала к горлу.
Он встал, вышел на улицу и сел на другого извозчика.
- Вези меня, голубчик, в какой-нибудь театр, кроме Художественного и Солодовниковского.
- Пожалуйте!
Подойдя к кассе третьего театра, Андреев взял билет и спросил кассиршу:
- А что сегодня идет?
- «Анфиса», Леонида Андреева. Очень хорошая вещь.
Андреев скомкал билет и со стоном выбежал на улицу.
- Есть еще один театр, - сказал он сам себе,- но у меня и пьеса еще одна есть: «Жизнь
человека». Я уверен, что наткнусь именно на нее. И еще есть один театр. Но туда
не стоит и показываться: там, я знаю, - «Черные маски».
Во взоре его светилось отчаяние.
Громадный равнодушный город катил перед ним тысячные людские волны, громадный город заключал в себе массу развлечений, но – все они были не
для него.
- Для всех, кроме него. Ха-ха!
Чем дальше, тем все больше и больше ему хотелось повеселиться… Взгляд его упал на гигантскую огенную вывеску:
- «Синеметограф «Moderne"
- Пойду я хоть в кинематограф, - подумал несчастный и уныло побрел в иллюминированный подъезд.
Через минуту публика в ужасе шарахнулась от какого-то невысокого черного человека, который со страдальческим воем, расталкивая всех,
бросился к выходу.
В синематографе демонстрировали сенсационную картину: «Леонид Андреев у себя на даче. Только самое короткое время! Леонид Андреев на моторной
лодке. Редкое зрелище! Леонид Андреев и Оскар Норвежский за чаем! Леонид Андреев говорит в граммофон. Невозможное стало возможным! Спешите смотреть!»
На лице Андреева застыла мертвенная скука; в глазах виднелось страдание. Он махнул рукой и пошел на вокзал написать жене письмо, -
что завтра выезжает обратно.
- Открыточку? – спросила его продавшица в вокзальном киоске. – Вот, пожалуйста… Не желаете ли:
Леонид Андреев, последний выпуск.
Андреев, шатаясь, отошел от киоска, опустился на колени и, воздев руки кверху, заплакал:
- Господи! За что ты меня проклял?!



Я увлекалась Леонидом Андреевым лет в 11-13. Читала дореволюционное собрание сочинений: особенно нравились пьесы - "Царь Голод", например.

@темы: юмор, русская литература, рассказ

---

"Даже ради меня, главного из ее поклонников, луна больше не показывается"

"Сборный пункт в моей памяти залит лунным светом; ведь лунные лучи врываются в стеклянную коробку нашего барака ночь за ночью, через какой-нибудь из четырех рядов окон, и завладевают его пространством. Это чудесно — выйти прямо из духоты, где полно людей, в прохладную, открытую тишину: особенно в облачные ночи, когда луна, стоящая очень высоко, сияет через створку, задрапированная облаками, сужая луч света лишь до той части земли, где нахожусь я, будто в комнате.

Как бы я ни устал после работы, я не могу проспать всю ночь; ни разу, со дня зачисления. Темные часы шагают мимо меня, и я лежу, наполовину безразличный к ним, не очень желая спать, но еще меньше желая строить умозаключения или прислушиваться к звукам казармы: потому что наша казарма упорно старается вторгаться в то, чему следовало быть душевным покоем. После полуночи моя голова приподнимается на каждую вибрацию в застывшем воздухе — ребята мечтают вслух о девушках, бормоча их нежные прозвища, или коротко стонут: «не надо, не надо» (весь день рядовой жалуется про себя, и ночью эта привычка его не покидает; он всегда безмолвно просит о жалости, не в силах защитить себя). Они вздыхают и пукают под тихие звуки струн проволочных матрасов — и сигнал подъема обрывает конец ночи, будто последний вздох, как раз когда я начинаю привыкать лежать без движения. Мне кажется, я слышал каждый сигнал подъема с первого своего дня в лагере.

Поэтому призывный свет луны легко выманивает меня наружу, поближе к ней. Одеться — минутное дело: гимнастические тапочки, штаны, а рубашка уже на мне. Свежий воздух резко освежает щетинистую округлость моей головы. Если бы только власти сознавали, насколько они притупляют восприятие своих людей, остригая им волосы слишком коротко, чтобы ветер мог играть с ними. Я задумчиво бреду, ссутулившись, голова всегда опущена, глаза смотрят вниз, чтобы бессознательно предупреждать мои беспечные ноги о препятствиях. Ум, обращенный внутрь, не может следить за дорогой.
(...) Когда небо только начинает сереть, или чуть раньше, я возвращаюсь в барак. Я открываю скрипучую дверь, дюйм за дюймом, и неспешное теплое дыхание ребят пульсирует у меня в ушах, как будто огромное животное стоит в черной комнате, как в стойле."
("Чеканка". Перевод FleetinG_ )

@темы: Лоуренс Аравийский

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

В переводе "Tunc", первого романа дилогии "Бунт Афродиты", Лоуренса Даррелла ("Азбука-классика, 2004) мне бросилась в глаза фраза: " - Проклятая штука размагнитилась, - предположил голос лондонского вахлака". Я понимаю, что "вахлак" тут значит "неповоротливый, неуклюжий и невоспитанный человек", как написано в словаре Ожегова, но само это слово я не могу воспринимать как нейтральное, для этого оно слишком уж окрашено русским национальным колоритом. И этот "лондонский вахлак" напоминает мне о тех "саффолкских битюгах", которых Иван Кашкин обнаружил в одном переводе Диккенса, или о том, как Чуковский радовался, что Н.Дарузес не стала передавать просторечие Джима из "Гекльбери Финна" при помощи русских простонародных словечек, которые "придали бы Джимовым речам рязанский или костромской колорит".
(Я не хочу, чтобы из-за таких замечаний о чужих переводах создавалось впечатление, будто я считаю, что сама никогда не ошибаюсь. Разумеется, и у меня можно найти всякие незаметные мне самой глупости (не говоря уже о том, что меня часто смущают знаки препинания). Но раз уж легче заметить чужие ошибки, то о них я и пишу.)
Мне показалось, что я читала где-то замечание о неуместности в переводах именно слова "вахлак" - стала искать, но не нашла. Зато нашла смешное (перечитывая Кашкина). Один редактор исправил перевод: зачеркнул "рыцарь сорвал свежую дубовую ветку" и написал: "рыцарь сорвал свежую дубину".
А другой редактор возле слов "заря занимается" написал "чем?". Это напоминает случай, о котором писала Норой Галь: редактор, увидев в тексте выражение "по воле всевышнего, спросил на полях: "Что такое всевышнее?"

@темы: переводы

---

Эстер Сассун

В биографии Зигфрида Сассуна (1886-1967) "Siegfried Sassoon: the journey from the trenches : a biography (1918-1967)" Джин Моркрофт Уилсон рассказывает о том, как друзья Зигфрида Сассуна восприняли его женитьбу на Эстер Хетти. Я об этом как-то писала, но совсем коротко. Э.М.Форстер уверял Сассуна (в письме 8 ноября 1933): "Я и не думал, будто ты можешь поступить неправильно, и не собираюсь прислушиваться к мнению о ней Т.Э.(Лоуренса) или кого-то еще, а буду рад с ней встретиться." Дальше он все же добавил, что эта новость, хоть он и считает ее счастливой, его озадачила, и спросил, произошел ли с Сассуном эмоциональный и физический переворот (от гомосексуальности к гетеросексуальности). По поводу последнего вопроса он добавил, что позволяет себе об этом спрашивать только потому, что очень привязан к Сассуну .
Встретившись с Эстер, Форстер был ею очарован и писал (Уильяму Пломмеру), что "почти влюбился, такая она умная, простая и ласковая". Другие друзья Сассуна, склонные к гомосексуальности, тоже отнеслись к его молодой жене хорошо. Эдди Марш (секретарь Черчилля) назвал Эстер "крайне очаровательной" и такой же она показалась Осберту Ситуэллу.
"Даже Т.Э.Лоуренс", пишет Джин Моркрофт Уилсон,"был очарован Эстер". Возможно, дело было в том, что из всех женщин он больше всего не любил нарядных и стремящихся очаровывать мужчин, а Эстер при всей ее привлекательности оказалась скромной и не склонной к кокетству. Однако в прочность этого брака Лоуренс не поверил (и оказался прав).
Женатые друзья, само собой, тоже одобрили выбор Сассуна, а что гораздо удивительнее, Эстер понравилась и женщинам, дружившим с Сассуном. Даже неравнодушные к нему леди Оттолин Моррел и Флоренс Харди были рады за него. Только Вайолет Бонэм Картер и Эдит Ситуэлл не радовались. Первая, по словам Сассуна, приглашая его в гости, сказала: "И захватите с собой Эстер" - так, как обычно говорят: "И захватите с собой зонтик". А вторая ехидно сказала друзьям, что молодожены несомненно вскоре усыновят Стивена Теннанта (а когда Сассун встречался с Теннантом, она же говорила, что рядом они вылитые маленький лорд Фаунтлерой со своим дедом, старым лордом).стр 279- 280
Эстер Сассун

@темы: ТЭЛ, Зигфрид Сассун, Лоуренс Аравийский, Стивен Теннант, английская литература

---

Poker Night

На обложке того издания пьесы Уильямса (на английском), из которого я приводила цитату, есть репродукция картины, иллюстрирующей пьесу - "Вечерок за покером" (1949) Томаса Харта Бентона, самого прославленного представителя направления риджионалистов.

+3

Я заодно поместила тут и две другие его картины. Последняя - "Баллада о ревнивом любовнике из Лоун Грин Вэлли". Картин привожу так мало, потому что его творчество мне не близко.

Ссылки

www.epdlp.com/pintor.php?id=2803
pintura.aut.org/BU04?Autnum=11.205
www.artcyclopedia.com/artists/benton_thomas_har...
Мне показалось любопытным, что в галерее фотографа Николаса Мурея я нашла три снимка с работами Бентона, причем на всех изображены только мужчины, а Бентон как раз часто писал женщин. Когда я решила посмотреть сама, то почти не нашла у него картин, на которых нет женщин.

@темы: Теннесси Уильямс, художники