Франсуа Мориак однажды сказал, что чаще всего авторы интереснее произведений, поскольку "большинство произведений искусства умирает, а люди остаются", но работы Джесси М.Кинг интереснее описаний ее жизни.читать дальше Она родилась в Шотландии, в семье священника, рисовала с детства, закончила Школу искусств Глазго. Сильнее всего на ее на творческую манеру повлияли Ботичелли, Бердсли, художники, работавшие в стиле Ар Нуво. Отмечают, что произведения Джесси М.Кинг по настроению созвучны творчеству «Группы четырёх» (тут EvaDrasen писала об одной из участниц этой группы, Френсис Макдональд). В 1902 году Джесси М.Кинг получила золотую медаль на международной выставке в Турине за иллюстрации к "L'Evangile de L'Enfance", а с 1903 по 1908 год (до замужества) преподавала оформление книг в Школе искусств Глазго. Она вышла замуж за художника Эрнста Арчибальда Тейлора, в 1909 году родила дочь. Работать она продолжала под прежней фамилией, потому что под ней уже добилась значительной известности. Джесси М.Кинг больше всего знаменита своей книжной графикой (тут и тут (pdf) есть списки книг, вышедших с иллюстрациями Джесси М.Кинг), но она занималась и прикладным искусством (тут, в блоге, посвященном Джесси М.Кинг, можно увидеть не только ее рисунки, но и сделанные по ее дизайну ювелирные изделия, ткани, керамику и т.д.). +17 "Волшебная грамматика" Оливера Грея. 1902
"Высокая история Святого Грааля" 1903
1902
"Рубайат" Омара Хайама в переводах Э.Фицджеральда. 1903.
Книжная обложка. 1912
"Окассен и Николетта".1913
Книжная обложка. 1913
"Морские голоса" (из цикла "Семь счастливых дней"). 1914.
Из иллюстраций к сборнику сказок Уайльда "Гранатовый домик". 1915
"Рыбак и его душа"
"Молодой король"
"Мальчик-звезда"
"День рождения инфанты"
"Mummy's Bedtime Story Book" 1920
Открытка.
Экслибрис.
Район Кастл-гарденс в Киркадбрайте (родном городе художницы)..
Когда я писала о взаимоотношениях Э.М.Форстера и рядового Палмера (2 часть), мне пришлось коснуться темы мизогинии в мировоззрении Э.М.Форстера и Т.Э.Лоуренса. Обойти этот вопрос было нельзя. О Лоуренсе я хотела написать совсем немного, но я не могу писать без примеров, а они занимают много места. Я сократила текст, однако он все равно вышел длинный. Я добавила продолжение в ту же запись (оно отделено чертой от написанного раньше).
Сесиль Уолтон. Иллюстрация к сборнику польских народных сказок (1920). читать дальше Сесиль Уолтон родилась в семье шотландского художника Эдварда Артура Уолтона. Мать Сесиль, Хелен Хендерсон, тоже была художницей, но оставила искусство, когда вышла замуж. Сесиль получила художественное образование в Лондоне, Эдинбурге (1908-1909) и Париже (где ее поразили работы Матисса, Гогена и Сезанна), провела год во Флоренции (как положено девушке, не одна, а в сопровождении тети). Наибольшее влияние на ее творческую манеру оказали итальянские художники раннего Возрождения и прерафаэлиты, особенно Берн-Джонс, Данте Габриель Россетти и Холман Хант. В 1911 году, когда ей было 20 лет, вышел сборник сказок Андерсена с ее иллюстрациями.
"Дорожный товарищ" Тут можно посмотреть на другие иллюстрации к этой книге (к сожалению, поставлены водяные знаки). Сесиль. 1912 (Портрет Сесиль Уолтон работы Эрика Робертсона) В 1914 году Сесиль Уолтон вопреки воле родителей вышла за молодого эдинбургского художника-символиста Эрика Робертсона. Он был известен изображениями обнаженных женщин, а в личной жизни интересовался не только женщинами и пользовался репутацией "опасного и губящего других аморалиста" (The sexual perspective: homosexuality and art in the last 100 years in the West by Emmanuel Cooper, 1994, 178). Эрик Гаральд Макбет Робертсон
Несколько произведений Эрика Робертсона Роскошная красота. 1912
Художник и модель. 1911
Весна. 1913
Одалиска. 1913
Шампань. 1919
Эрик Робертсон и Сесиль Уолтон были самыми заметными художники т.н. "Эдинбургской группы". Робертсон, Сесиль Уолтон и ее близкая подруга (с 1910 года), художница Дороти Джонстон (1892-1980) образовали menage a trois, устраивали богемные вечеринки и всячески старались не только в искусстве, но и в жизни демонстрировать свободу от буржуазных условностей. Кстати, в круг их близких знакомых входили Андре Рафалович и Джон Грей, в 1902 году поселившиеся в Эдинбурге.
Сесиль Уолтон родила двух сыновей — Гэврила (1915) и Эдварда (1919). В 1920 году она создала крайне необычный для того времени автопортрет, изобразив себя после родов, полуобнаженной, с новорожденным Эдвардом на руках. На картине изображены также Гэврил и сиделка. Это произведение напоминает "Олимпию" Мане, но его сравнивали и с произведениями Пьетро Лоренцетти и Джотто. Романс. 1920. (Название картины кажется странным, но это, как я поняла, входило в замысел художницы.)
Другие работы Сесиль Уолтон Ирен в костюме Золушки.
Маленький сфинкс
В 1916 году Сесиль Уолтон начала работу над иллюстрациями к польским сказкам, переведенным ее тетей Мод А. Биггс. Книга была издана в 1920. Из иллюстраций к польским сказкам:
Тут можно увидеть всю эту книгу (в ней еще много иллюстраций). Брак с Робертсоном распался в 1923 году (пишут, что в основном из-за его пьянства), Сесиль ушла от него вместе с Дороти Джонстон, с которой тоже через некоторое время рассталась. Обычно пишут, что после развода и Робертсон, и Уолтон оставили искусство. Относительно Сесиль Уолтон это не совсем так: в 20-е годы она сделала иллюстрации к сборнику детских стихов Остина Пристмана (1926) и к сборнику стихов Дороти Уны Рэтклиф "Ночные огни" (1929). О дальнейшей судьбе Робертсона я пока ничего не узнала, но, думаю, что он женился еще раз, т.к. встретила в одной заметке упоминание имени его дочери. В 1936 Сесиль Уолтон вышла замуж за бывшего морского офицера и работала вместе с мужем на радио в Эдинбурге. В 1945 они развелись. В 1949 вышла ее книга о театре, адресованная детям. Иллюстрации к ней сделал ее сын Эдвард У. Робертсон. В 1954 году Сесиль Уолтон проиллюстрировала еще одну книгу Дороти Уны Рэтклиф. Она также оставила неизданную книгу мемуаров. Рукопись не была издана не потому, что воспоминания художницы никому не интересны, а потому что пока нет разрешения ее теперешнего владельца, Джона Кемплея, автора вышедшей в 1991 году биографии Сесиль Уолтон и Эрика Робертсона. В этой книге цитируются слова Сесиль Уолтон о том, что она не жалеет, что не смогла посвятить всю свою жизнь искусству, потому что не уверена, что была рождена художником, как думали ее родители, зато всегда хотела жить и стремилась прожить не одну жизнь, а несколько, что, как она считает, ей удалось. О Сесиль Уолтон: 1; 2;3 Картины Эрика Робертсона: 1; 2; 3;4 Картины Дороти Джонстон: 1; 2
«Цель, куда, собственно, они стремились, были хороводы, которые водили на городских валах мещанские девушки и молодые женщины. Забава эта была весьма древняя и исполненная какого-то частью идолопоклоннического, а частью и азиатского характера. Девушки и молодые женщины выходили на гулянку в своих шелковых сарафанах, душегрейках, в бархатных и дородоровых кичках с жемчужными поднизями, спускающимися иногда ниже глаз, и, кроме того, у каждой из них был еще веер в руках, которым они и закрывали остальную часть лица. Все они, молодые и немолодые, красивые и некрасивые, были набелены и нарумянены и, став в круг, ходили и пели: "Ой, Дунай ты, мой Дунай, сын Иванович Дунай!" или: "Ой, Дидо-Ладо, вытопчем, вытопчем!" Около этих хороводов ходили также и молодые парни из купцов и мещан, в длинных сюртуках своих и чуйках. Несколько поодаль от всего этого стояли обыкновенно семинаристы и молодые приказные. В настоящий день повторилось то же самое. Друзья наши, подойдя к хороводам, стали невдалеке от приказных. Солнце начинало уже садиться, хороводы все громче и громче принимались петь; между женщинами стали появляться и мужчины. Наконец потухла и заря, в хороводах послышались крики и визги; под гору с валов стали сбегать по две, по три фигуры мужчин и женщин и пропадать затем в дальних оврагах. Видимо было, что все, что совершается любовного и сердечного в купеческом и мещанском обществе, все это происходило на этих гульбищах. Здесь ни мать, ни отец не могли досмотреть или остановить своей дочери, ни муж даже жены своей, потому что темно было: гуляй, душа, как хочется!..» Писемский «Люди сороковых годов» Помню, когда я читала это впервые, меня поразило, что в овраги тут убегают не только по два, но и по три человека.
О документальном фильме "Загадка Раттигана" (Би-би-си) пишут так: "Бенедикт Камбербэтч, один из ведущих актеров страны, рассматривает жизнь и творчество загадочного драматурга Теренса Раттигана." В июне исполнилось сто лет со дня рождения Раттигана. В последнее время в Великобритании возродился интерес к его пьесам (они были очень популярны в середине ХХ века). "Однако сам Раттиган остается загадочной фигурой — гомосексуал с тревогой на душе, чьи вежливые, сдержанные драмы смотрят прямо в лицо тем проблемам — сексуальной неудовлетворенности, неудавшимся отношениям, супружеским изменам, даже самоубийству — которые в жизни он находил слишком тяжелыми. Его дарование подходило для театра, приносящего прибыль, но он хотел, чтобы его принимали всерьез как драматурга. В этом фильме Бенедикт вновь посещает свою старую школу Харроу — там учился также и Раттиган, и там он впервые ощутил свое призвание писать пьесы." Тут целиком (в оригинале) Вот тут я помещала еще портрет молодого Раттигана.
Когда я впервые увидела этот рисунок Дженни Харбор (она в 20-е и 30-е годы в Лондоне иллюстрировала книги и рисовала открытки), я не знала к какой сказке он сделан, а тот, кто поместил его на фликре, и сам этого не знал, написал, что, должно быть, к сказке вроде "Little Brother and Little Sister" (сказка братьев Гримм "Братец и сестрица"). читать дальшеЭта сказка братьев Гримм напоминает сказку о сестрице Аленушке и братце Иванушке, я даже подумала, что иллюстрация сделана как раз к русскому варианту, вспомнила что-то в таком духе — Но объяснить призрачную фигуру справа не смогла. Следующий рисунок показался мне тоже навеянным русскими мотивами. Под ним объяснялось, что это злая королева из "Белоснежки", но я решила, что больше похоже на "Сказку о мертвой царевне и семи богатырях". Я подумала, что Дженни Харбор иллюстрировала сборник русских сказок. Однако я ошиблась, сказки оказались из этой книги (там пятнадцать сказок с иллюстрациями). Книга вышла в Лондоне в 1921, авторы сказок не названы, хотя там есть произведения братьев Гримм, Шарля Перро и т.д. Сказка, к которой сделана иллюстрация, помещенная в начале записи, это "Лесная лань" мадам д'Онуа. В белую лань превращена главная героиня, рядом с ней верная придворная дама, а справа — фея Тюльпан. А второй рисунок, как и было написано, к "Белоснежке". Действие "Сказки о Синей бороде" художница перенесла на Восток. +9 "Синяя борода" "Синяя борода"
"Принц Шери" (под рисунком, кстати, написано "The fairy and the king", хотя фея тут не изображена: о ней, видимо, докладывает придворный).
"Принц Шери"
"Гусятница".
"Спящая красавица"
"Беляночка и Розочка" (девочки и их мать изображены в одежде 1920-х годов)
...и я сам за собою заметил, что в ответ на приветствия людей, которые говорили мне "здравствуйте", я растерянно отвечал "прощайте!". После этого только и оставалось спрятаться, и я ушел домой... (Н.С.Лесков) На бумаге с заголовком «Совершенно секретно» написано: «Надписи вроде „секретно“ и „совершенно секретно“ мне не понятны. К чему из сих поучительных фактов делать тайну? Пусть бы все читали и казнились...» (А.П.Чехов)
27 мая 1927. Т.Э.Лоуренс — Э.М.Форстеру: «Наши письма разминулись возле этого края Индийского океана. Душевный кризис, который заставил его написать мне, вызвал и его письма к вам. Мне было известно о другом ребенке. Хотя он все еще отчаянно влюблен в эту женщину. Господи помилуй. читать дальшеХорошо, что он предложил вам продать его пробный экземпляр "Семи столпов". Это должно принести некоторую сумму наличных...»(26). Замечание о другом ребенке непонятно. В письмах Форстера говорилось лишь о маленьком сыне, которого родила Палмеру жена, и о том, что она забеременела еще до брака, в чем Палмер признался Форстеру. В тех письмах, что известны, не говорилось также и о том, что сам Палмер предложил продать свой пробный экземпляр "Семи столпов". Поэтому я думаю, что одно письмо Форстера отсутствует. Что это за "другой ребенок"? Не похоже, что Палмер и его жена ждут второго ребенка. Такое впечатление, что жена Палмера до брака родила ребенка от другого мужчины. Можно также предположить, что у Палмера, хотя он все еще любит жену, есть ребенок от другой женщины, но это менее вероятно. В тот же день Лоуренс пишет еще одно письмо Форстеру — полностью посвященное Палмеру. В нем он опять подчеркивает ценность для коллекционера того пробного экземпляра "Семи столпов", который находится у Палмера: повторяет, что лишь там есть исключенная Бернардом Шоу первая глава первоначальной версии книги (27). Я в прошлый раз не заметила комментарий Джереми Уилсона, в котором тот пишет, что на самом деле сохранились и другие пробные экземпляры "Семи столпов" с этой главой (28). Уилсон более подробно пишет об этих экземплярах в примечаниях к одному письму Лоуренса Шарлотте Шоу. В письме говорится: "Пробный экземпляр, содержащий вырезанную первую главу, принадлежал Палмеру, маленькому загорелому парню - вроде полевого мышонка - которого я любил больше всех других товарищей по танковому корпусу. Он был одним из тех, кто находился в Клаудс-хилле, и он собирал - страница за страницей - второй экземпляр гранок по мере того, как Пайк присылал их мне. Это единственная сохранившаяся копия первой главы. Палмер был втянут в крайне несчастливый и неблагоразумный брак (Э.М. Ф[орстер] поддерживал его, и на время спас положение, а возможно, и его разум): деньги немного уменьшили бы неприятности..." (29). А в примечаниях Уилсон пишет: "Лоуренс забыл, что распространил гранки первых восьми глав "Семи столпов" в 1924 году. Эти гранки, из которых уцелели по меньшей мере три экземпляра, содержали исключенную первую главу"(30). В комментариях к переписке ТЭЛ и Форстера Уилсон уже не пишет, что Лоуренс за три года забыл о существовании таких экземпляров, и не уточняет, сколько их дошло до наших дней.
8 июня Форстер написал: "Дорогой Т.Э. Получил ваше письмо от 19 мая. Я сделаю то, что кажется лучшим мне (которого это непосредственно касается). Я уже купил рисунок Джона в рассрочку, а если П. станет требовать всю сумму, я, конечно, буду вынужден выложить деньги (shell it out). (41 фунт еще ему должен.) Но я не чувствую, что он должен оставить армию. Ведь куда он пойдет? В домашний ад. И какое единственное средство сделать этот ад выносимым? Хорошая работа. А я понимаю, что раз он все время прослужил в армии, маловероятно найти ему такую работу. Так ведь? Или есть еще что-то, кроме его нищеты, что я упустил? Я надеюсь увидеть его здесь скоро. Он мне нравится и я нравлюсь ему, но он старается рассказывать мне так мало, что ему трудно помочь. Я хотел видеть его отца. "Нет, нет". Некая ужасная тайна, природу которой я могу в конце концов раскрыть. Его жена, верх странности, хотела меня видеть. Опять "нет, нет" — и тут, должен признаться, думаю, он прав, потому что я ее ненавижу. Женщины повсюду — рядами, стадами, толпами — обычно унылые и удрученные. Я борюсь с собой, чтобы не испытывать к ним неприязни, и цепляюсь за веру в то, что хотя бы образование, творение человека, может искусственно сделать их приличнее. И я на самом деле люблю мою мать, хотя она и причинила мне много боли. Но теперь, случай за случаем (с Пошем — лишь один из них) проходят перед судом — передо мной: жизни и карьеры мужчин рушатся, мужчинам мешают дружить. К сексу терпимы только тогда, когда он эпизодичен и незаконен. Спокойной ночи. Я сержусь, мне грустно. Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь. Э.М.Ф." (31).
Суждения Форстера и Лоуренса часто совпадали, отчего, думаю, Лоуренс и называл Форстера "самым цивилизованным человеком" (19) из всех, кого он встречал, и восхищался его "утонченным, изысканным, ясным... образом мыслей"(19). Иногда друзья понимали друг друга с полуслова. Письмо от 19 мая Лоуренс закончил фразой: "Женщины — дьяволы, которым нет никакого оправдания". Форстер откликнулся развернутой жалобой — и тоже не на одну лишь жену Палмера, а на женщин вообще. Форстер никогда не высказывал таких мыслей открыто, был откровенен лишь с теми, кто, как Лоуренс, разделял его мысли, поэтому, в отличие от того же Лоуренса, не прослыл женоненавистником. В 1930-е годы Форстер писал в записной книжке о женщинах: "Их неискренность и желание польстить вызывают интерес у меня и очаровывают Ф.Л. Л[укаса], который теперь предпочитает их общество мужскому: можно ошибаться и признавать это, не чувствуя себя униженным. Женщины отбились от рук: это cуть сборника его статей, и я думаю, что так и есть. Двадцать лет назад я думал: "Мне это неприятно, но далеко это не зайдет" и говорил с фальшивым энтузиазмом о женских правах. Она получит все, чего хочет, я смогу продолжать держаться вдали от нее, думал я. Я не жалел для нее ничего, кроме своего общества. Но это уже зашло далеко, подобно упадку сельской Англии: к этому полудню (в воскресенье в апреле) все молодые мужчины распространили на женщин всеобъемлющий дух товарищества. Если бы женщины когда-либо хотели жить сами по себе, все было бы превосходно. Но я не верю, что они когда-либо этого хотели, разве только для видимости, их инстинкт — никогда не оставлять мужчин самих по себе. Это, я начинаю видеть, война полов, и Д.Г.Л[оуренс] это увидел, несмотря на свой долговременный брак...(1930) (32). Можно убежать от женщин, выпроводить их или сдаться им. Четвертого не дано. Мужчинам порой хочется побыть без женщин. Ну почему наоборот — неправда? ("Нет - это правда - не надо так много о себе воображать!" — даже сейчас, когда я это пишу, я слышу этот неискренний недружелюбный визг.) Разрушение клубной жизни — женщины не успокоятся, пока оно не будет полным. (1932)"(33). Форстер пишет о том же, что волновало и Лоуренса, но тот никогда не говорил о женских правах с энтузиазмом, даже с фальшивым. В 1913 году молодой Лоуренс с раскопок Кархемиша писал родителям: "Мы называем себя великой державой, наших соседей великими державами, и растрачиваем наши деньги, умы и время на полную галиматью. ... Подумайте о суфражистках!" (Сразу вслед за этим он пишет: "Я получил чек от матери на 20 фунтов с пожеланием потратить все на себя, так что я купил греческую печать с отдыхающим атлетом, финикийский бронзовый кувшин и еще некоторые вещички, в том числе новый головной убор, и еще кое-что осталось. Печать - хорошенькая. Если не забуду, запечатаю ей это письмо" (34). Я не удержалась, перевела эти строки: они так живо отражают интересы молодого Лоуренса.) Суфражистки (сторонницы движения за предоставление женщинам избирательных прав) вызывали раздражение Лоуренса и позже. Ему казалось, что у западных женщин не слишком мало, а слишком много прав. В 1927 году Лоуренс писал Шарлотте Шоу о книге Этель Смит (женщины-композитора, сторонницы равноправия женщин): "Признаюсь, она мне слегка действует на нервы. Возможно, в те дни, которые она помнит, женщины и были угнетены, но я вижу мало следов этого в наши дни. Если многие из них чувствуют так, как она, палку скоро перегнут в другую сторону"(35).  Лоуэлл Томас в книге "С Лоуренсом в Аравии" пишет: "Возможно, женщины в краю 1001 ночи сыграли такую незначительную роль в войне потому, что мужчины их народа сами носят юбки и имеют предубеждение против "юбок"- объяснил полковник Лоуренс. И добавил философски: "Возможно, это одна из причин, по которой я так люблю Аравию. Насколько я знаю, это единственное место, где уцелела власть мужчин!" Но полковник Лоуренс отрицает утверждение другого знатока Аравии [Томас не пишет, кого он имеет в виду], что мужчина тут абсолютный господин, а женщина просто рабыня. Хотя "она - объект его чувственных удовольствий, игрушка, с которой он играет всякий раз, когда пожелает и как пожелает"; хотя "знание — его, невежество — ее"; хотя "небесный свод и cвет — его, темнота и темница — ее"; и хотя "его удел — командовать, ее — слепо повиноваться," она все еще владеет обширным, косвенным влиянием. Но ее почти не видно и не слышно. В самом деле, Аравия - единственная земля, где мало успеха имела пропаганда госпожи Кэтт и госпожи Пэнхерст за равное избирательное право. ...Эмир Фейсал посетил Версальскую Мирную Конференцию как глава арабской делегации, но его жена, вскоре ставшая первой королевой новой династии в Багдаде, его не сопровождала."(36)
Любопытно сравнить эти рассуждения с тем, как Лоуренс в "Семи столпах мудрости" объясняет распространенность гомосексуальных связей между мужчинами в Аравии: "Здесь, в Средиземноморье, влияние женщин и предполагаемая цель их существования были ограничены сознанием того, что они связаны с физическим миром – в простоте, без вызова, как бедные духом. Но то же суждение, отрицая равенство полов, сделало любовь-партнерство и дружбу невозможными между мужчиной и женщиной. Женщина стала механизмом для упражнения мускулов, в то время как духовная сторона мужчины могла быть удовлетворена только среди равных. Так и возникали эти партнерские отношения мужчины с мужчиной, где человеческая натура питалась чем-то большим, чем контакт плоти с плотью" и "Они [Дауд и Фаррадж] были примером восточной привязанности между мальчиками, которую изоляция женщин сделала неизбежной"(37). Любопытно, что эти отрывки при заметном сходстве имеют и довольно значительные различия. В разговоре с Лоуэллом Томасом Лоуренс не обсуждал гомосексуальность (или же сам Лоуэлл Томас счел за лучшее не касаться в своей книге этой темы), зато в "Семи столпах", в книге, которая была задумана как великая и которую должны были оценить интеллектуалы, Лоуренс оправдывает однополые мужские союзы в Аравии тем, что женщина там не может быть равным партнером, но не пишет прямо о том, что сам он одобряет такое положение женщин в Аравии и тем более не проявляет открытого злорадства, не повторяет с удовольствием, что "знание — его, невежество — ее". А оправдывая не "совершенную любовь" между мужчинами, а просто "контакт плоти с плотью", он тоже подбирает аргумент, который должен был быть понятен западному читателю: единственной альтернативой однополому сексу оказывается секс с потрепанными проститутками. Сочувственное описание мужской гомосексуальности ("люди были молодыми и крепкими; горячая плоть и кровь бессознательно заявляли свои права на них и раздирали их утробы странными желаниями. Наши лишения и опасности разжигали этот мужской жар в климате настолько изнурительном, насколько можно представить. У нас не было ни закрытых мест для уединения, ни толстых одежд, чтобы спрятать свою природу. Мужчина жил с мужчиной открыто во всем. ... наши молодые люди начали равнодушно удовлетворять скромные нужды друг друга своими непорочными телами – холодная договоренность, в сравнении кажущаяся бесполой и даже чистой. Позже некоторые начали оправдывать этот бесплодный процесс и уверяли, что друзья, которые содрогались вместе на зыбком песке, сплетаясь разгоряченными телами в отчаянном объятии, находили там, в темноте, чувственное содействие духовной страсти, сплотившей их души в одном пламенном порыве" (37)) поразило читателей, но большинство из них стало объяснять это терпимостью Лоуренса. И в наше время принято писать, что "Лоуренс с большей терпимостью, чем многие его современники, относился к гомосексуальности".  Предположим, что это и правда была именно терпимость, т.е. спокойно-доброжелательное отношение к тому, что не свойственно самому — тогда получается, что Лоуренс был не похож ни на кого в тогдашней Англии. Ведь терпимость к гомосексуальности даже в самых свободомыслящих кругах распространилась позже, чем признание равенства мужчин и женщин. Когда Лоуренс в 1913 возмущался суфражистками в письме к родным, это было понятно: его родители, как и другие консервативно настроенные англичане, порицали женщин, стремящихся к равноправию. Но они также запрещали юному Лоуренсу и его братьям произносить имя Оскара Уайльда, они не одобряли дружбу Лоуренса с Вивианом Ричардсом, потому что подозревали Ричардса в гомосексуальности (и не ошибались). И в этом от них не отличались другие консерваторы: осуждение "потерявших стыд" современных женщин шло рука об руку с осуждением гомосексуалистов. Более того, люди с умеренно прогрессивными взглядами еще могли порицать или высмеивать суфражисток, но одобрять казни неверных жен на Востоке или требовать введения такого обычая на Западе они уж никак не могли — это стали воспринимать как варварство как минимум на два столетия раньше. Вот что пишет в своих мемуарах Дж.Б.Арнольд, чья жена (в компании с братом-гвардейцем и двумя его товарищами) познакомилась с Лоуренсом на званом обеде: "У него было лицо Сфинкса, высокий лоб, пристальный взгляд и спокойный голос. Этот человек, хрупкого сложения и с мягким голосом, был Лоуренс, "Некоронованный король Аравии". ... Мало какое из послевоенных новшеств ужасало Лоуренса больше, чем то, что мужчина и женщина теперь могли вместе танцевать на глазах у всех, встав из-за стола, за которым они обедали или ужинали. "Это еще можно было бы понять, — заметил он, — будь обнимающиеся мужем и женой — хотя даже тогда это было бы слишком откровенным зрелищем для взглядов окружающих — но для пары, которая не претендует на такие отношения, такое действие немыслимо". — "Наверное, в ваших аравийских пустынях старательно избегают таких благоприятных возможностей для того, что вежливо именуется "неприятными происшествиями в свете"?" — "Арабы - тоже люди, и ошибки в поведении случаются в пустынях, как и везде. Но случаев бесчестья, которые люди Запада легкомысленно называют "любовными треугольниками", не бывает. Есть эффективное средство. Как только треугольник обнаруживается, две виновные стороны из него устраняются — немедленной смертью!" — "Как бы подскочил уровень смертности в западных странах!" — воскликнул один из гвардейцев. "Да. Но не недостаток в них чистоты и не уменьшение рождаемости"— ответил он сухо. От его неразговорчивости и следов не осталось. Сфинкс стал излагать свои суждения, как остроумный и опытный рассказчик, свободно и четко, однако обдуманно и обнаруживая тот такт, что принес ему успех в дипломатии" (38). Слушатели, видимо, объясняли такие рассуждения Лоуренса его крайним стремлением к чистоте и целомудрию или даже отвращением к сексу вообще. Лоуренс обсуждал гомосексуальность лишь с теми, кому он мог доверять, а "Семь столпов мудрости" при его жизни были изданы очень маленьким тиражом, поэтому немногие могли сопоставить его высказывания о женщинах с высказываниями о мужской однополой любви и задать себе вопрос, почему Лоуренса ужасает зрелище обнимающихся (даже в танце) мужчины и женщины (даже мужа и жены), хотя о любовниках мужского пола он одобрительно пишет: "Этот парень, по имени Турки, был старой любовью Али ибн эль Хуссейна, животное начало в каждом взывало друг к другу, и они неразлучно бродили вокруг, получая удовольствие от прикосновений и молчания"(37). Можно было бы спросить, почему, если Лоуренс испытывает отвращение к сексу вообще, он только о сексе между мужчиной и женщиной, даже супружеском, пишет как о чем-то грязном, как о "нечистоплотном удовольствии" (увидев молодую жену Ауды, Лоуренс, по его словам, "начал подшучивать над стариком за то, что он так стар и все еще так глуп, как и весь его народ, чтобы видеть в наших комических репродуктивных процессах вместо нечистоплотного удовольствия главное занятие в жизни"(37)), а юных любовников (Лоуренс не скрывает, что юношей связывают не только узы духовной любви) Дауда и Фараджа называет чистыми ("я взял их обоих, главным образом потому, что они казались такими юными и чистыми", "причинять им боль, ... казалось мне низостью, почти святотатством по отношению к этим солнечным созданиям, на которых не пала еще тень нашего мира"), восхищается "открытостью и честностью [их] совершенной любви", их готовностью "получать без возврата даже друг от друга"(37)? Кстати, любопытно противопоставление понятий "грязь" и "чистота" у Лоуренса: чистыми он называет молодых мужчин и то, что они "удовлетворяют скромные нужды друг друга своими непорочными телами", а грязь связывается с сексом между мужчиной и женщиной и с "нашим грязным рождением". Вот как Лоуренс говорит с арабами о деторождении:"Через час он извинился и ушел, потому что недавно женился в Шобеке. Мы поговорили об их браке, целью которого было зачатие детей; я возражал, цитируя старика Дионисия из Тарса. Они были потрясены, узнав, что он шестьдесят лет прожил в безбрачии и относился к воспроизводству так же, как к испражнению – всего лишь неизбежные телесные процессы; они повторяли мне заповедь чтить родителей. Я спросил, как они могут с радостью смотреть на своих детей, воплощенное доказательство их совершившейся похоти? Я предложил им представить, что думают дети, видящие, как, подобно червяку, выползает из матери нечто окровавленное, слепое, и это – они сами!"(37) Лоуренс никогда не восхищался любовью между мужчиной и женщиной — физической, духовной, в браке или вне брака. Но, постоянно находясь среди мужчин, он должен был принять как данность то, что многие из них не могли обходиться без женщин, и к тому же, вряд ли согласились бы постоянно выслушивать, что брак отвратителен и продолжение рода отвратительно, потому что все-таки любили своих детей, а иногда и жен. Парни из рабочей среды, хотя и сами обычно относились к женщинам свысока, были твердо уверены в необходимости брака. В "Чеканке" Лоуренс пишет о разговорах с молодыми летчиками: "Идея (к примеру, о нормальности брака, предоставляющего человеку естественного, дешевого, надежного и согласного партнера по постели), если они воспитаны в ней, воцаряется уже к двадцати годам и становится неоспоримой, просто в силу привычки. Они предпочитают покорную веру активному сомнению"(37). Поэтому Лоуренс в разговорах с мужчинами, проявляющими интерес к женщинам, обычно соглашался, что мужчине бывает нужен брак — и для удовлетворения сексуальных потребностей (женщина как "объект его чувственных удовольствий", "механизм для упражнения мускулов"), и для продолжения рода, и для того, чтобы жена готовила, стирала, убирала. В письме, написанном в 1935 году старому другу, бывшему военному летчику Джоку Чамберсу, Лоуренс сообщает, что его молодой сосед Пэт Ноулс хочет жениться и уже имеет на примете девушку. Пэт Ноулс был как раз из простых парней, как и Чамберс, поэтому он должен был считать брак необходимым (даже странно, что Пэт к тому времени еще не женат: ему уже шел тридцатый год), а главное — недавно умерла его мать (отец умер на несколько лет раньше), и, видимо, ему было непривычно жить без хозяйки в доме. Впрочем, возможно, он влюбился в эту девушку, только умолчал об этом, говоря с Лоуренсом (которого должен был хорошо узнать за 12 лет дружбы). Лоуренс пишет: "Если она по натуре домохозяйка, они могут извлечь из этого пользу. Но я не знаю ее взглядов — насчет него и насчет жизни в деревне"(39). Тон вполне доброжелательный, но в том же письме он пишет: "Коттедж никогда не будет меньше, чем частично, твоим, когда бы ты этого ни захотел, если только какая-нибудь презренная супружеская чета (scurvy married couple) не снимет его у меня опять. Мне не нравится, когда у меня в доме женщины, ни в каком случае, но я слишком безупречный маленький джентльмен для того, чтобы их не принимать"(39). У Лоуренса в это время сохранялись приятельские отношения с Шарлоттой Шоу, Флоренс Харди и леди Астор, но он, тем не менее, пишет, что не рад видеть у себя вообще никаких женщин. В более раннем письме он писал лишь о том, что прекрасно бы обошелся без всех своих приятельниц младше шестидесяти. (И еще странная деталь: Лоуренс сдавал Клаудс-хилл одной супружеской паре, и, возможно, у него были основания относиться плохо именно к ним (возможно, они оставили дом в плохом состоянии - хотя мне это неизвестно), но он пишет так, будто любая супружеская пара, которая там поселится, должна непременно оказаться презренной.)
+-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- Письмо к Чамберсу, кажется, самое позднее свидетельство отношения Лоуренса к браку (оно написано за несколько месяцев до его смерти). В нем не только выражено обычное для него желание держаться подальше от женщин, но видна и та позиция, которой Лоуренс теперь придерживался в разговорах о браке: он оценивает его почти исключительно со стороны бытовых удобств, игнорирует ту его сторону, которая связана с чувствами, а главное — старается показать, что придает отношениям между мужчиной и женщиной мало значения. Когда литератор Ф.Л. Лукас, друживший с Лоуренсом и Форстером, после развода с первой женой решил решил жениться еще раз, Лоуренс ему написал: "Я надеюсь, Вы решаете Ваши проблемы. Я думаю, я надеюсь, они не так уж много значат в сравнении с подлинным масштабом существования. ... Достаточно парафразов. Я не понимаю, почему Э.М.Ф[орстера] должно волновать, женитесь Вы снова или не женитесь. Это безделица, которую Соломон повторил 400 раз, наказание за нее только скука, а Вы не заскучаете, пока у Вас есть пьесы Уэбстера, чтобы редактировать, и стихи, чтобы писать" (12.4.30) (40). Скорее всего, Лоуренс тут пишет не совсем то, что думает: пять лет назад, только познакомившись с Лукасом, он написал С.Кокереллу, что тот "потрясающий человек, умственный атлет"(41), который создаст блистательную книгу, если уйдет из университета или разведется. Из этого видно, что Лоуренс, по крайней мере тогда, считал, что брак может быть такой же серьезной помехой для творчества, как и работа в университете. Теперь же старается показать, что брак совершенно незначительная вещь, пустяк. И ни слова о чувствах. Будто любовь или привязанность не имеют к браку никакого отношения или же просто сами по себе ничего не значат. Если Лукас был влюблен в женщину, на которой собирался жениться (это была художница Пруденс Уилкинсон), он мог почувствовать себя уязвленным. И ведь нельзя сказать, что Лоуренс никогда не испытывал любви или влюбленности — поэтому не понимал этого чувства у других. Даже желая внушить влюбленному в него человеку (доктору Алтуняну), что отвергает его любовь не потому, что тот недостаточно хорош, а потому что он сам не способен любить, Лоуренс все-таки не смог написать, что никогда не любил — написал "почти никогда"(42). И странно было бы, не признай он хотя бы одного случая влюбленности после того, как написал "Я любил тебя" в стихотворном посвящении к "Семи столпам мудрости", которое даже Джереми Уилсон считает имеющим реального адресата (Дахума). И еще любопытный факт: Лоуренс захотел познакомиться с Лукасом (и Форстер устроил эту встречу), потому что на него глубокое впечатление произвело стихотворение Лукаса о любви — 'L'Envoi'. Последнее четверостишие из 'L'Envoi' Лоуренс, по свидетельству Уилсона, написал на листке с тем самым посвящением к "Семи столпам мудрости".
So, love, I love not you but what I dream you, My soul grows sick with cluthing at a shade. Let others seem to win the shapes that seem you: Only our pain is never masquerade. (Моя любовь, я любил не тебя, но свою мечту о тебе, Моя душа заболела, хватаясь за тень. Пусть другим кажется, что они завоевали тени, которые кажутся тобой, Лишь наша боль не притворяется ничем.)
Джереми Уилсон, комментируя изданную им переписку Лоуренса с Лукасом, в одном случае попытался внушить читателям мысль, что Лоуренсу было близко не все стихотворение, а лишь последняя строчка. Для этого он цитирует воспоминания Бэнбери (военнослужащего, который упоминается в письмах Форстера и Лоуренса). Там говорится: "Вскоре после нашей встречи мы обсуждали стихотворение Лукаса 'L'Envoi' и он прочитал его мне. Последнюю строчку — «Лишь наша боль не притворяется ничем» — он произнес с такой силой и напряжением, что я понял — в выражении, написанном другим, он почувствовал совпадение с собственными чувствами..." Конечно, Лоуренсу было близко упоминание о боли, но как можно писать, что лишь "последние строки имели для него значение" (Дж. Уилсон), если известно, что Лоуренс восхищался всем стихотворением и переписал его целиком в записную книжку с любимыми стихами? Впрочем, сам Уилсон противоречит себе в предисловии к тому же изданию : "Не могло ли быть связи между тем, что Лоуренс был глубоко взволнован и рассказом Форстера "Доктор Вулэкотт", и стихотворением Лукаса? Оба произведения описывают любовь, существующую лишь в сознании любящего". Довольно странный вывод. Даже о гомоэротическом рассказе Форстера я бы не рискнула сказать, что возлюбленный там существует лишь в сознании любящего — он, конечно, призрак, привидение погибшего на войне солдата, но ведь это фантастический рассказ. И суть рассказа в том, что главный герой, болезненный и измученный всевозможными комплексами человек, впервые в жизни узнает чувственную любовь (пусть и в объятиях призрака): "он никогда не помышлял о том, что его тело может порождать желание ... он пал со своего пьедестала, но не один, теперь было за кого держаться: широкие плечи, загорелая шея, губы, прикоснувшиеся к нему" (Лоуренс написал Форстеру о рассказе: "просто чудо. ... я ваш должник за переживание такой силы, и сладости, и горечи, и надежды, какое редко кому выпадает"). Любопытно сравнить с тем, как полтора года спустя Лоуренс оценит "Любовника леди Чаттерли", в котором с героиней происходит по сути то же, что с героем рассказа Форстера, — она познает радости физической любви: "Д.Г.[Лоуренс] прежде всегда был для меня таким богатым и зрелым автором, что эта его "Леди Чаттерли" меня глубоко озадачила и причинила мне боль. Ведь правда же, половые дела не стоят всей этой проклятой суеты? Я встречал лишь горстку людей, которые действительно хоть сколько-нибудь об этом заботились" (думаю, последнюю фразу в свою очередь следует сравнить с многочисленными высказываниями Лоуренса, смысл которых удачно выразил Джереми Уилсон: "он (Лоуренс) уверился, что чувственность играет важную роль во всех человеческих побуждениях"). А когда Уилсон пишет о стихотворении Лукаса, что там описана "любовь, существующая лишь в сознании любящего", это может ввести в заблуждение того, кто не видел текста стихотворения — можно подумать, что там описана любовь к кому-то воображаемому, а если и к реальному человеку, то платоническая, в то время как в стихотворении говорится о земной любви, которая влюбленному кажется недостаточной, и о реальном предмете любви, который несравним с тем, каким он казался влюбленному (перевожу третью и четвертую строфу из пяти):
Я жаждал твоей любви. Я получил от тебя то, что в твоих силах было отдать — Красоту своего тела — и все же я добивался твоей души. Не любя меня, дорогое дитя, нельзя было меня спасти. Хотя вся твоя любовь не могла бы сделать меня цельным.
Ведь так томятся людские сердца с тех пор как возник человек; Красота может проклясть, любовь не может полностью благословить. Мы тщетно простираем руки — и непорочные руки, и грешные — Но красота не может одарить, любовь не может взять.
(Мне кажется, Лоуренс мог почувствовать некоторое сходство между некоторыми строками этого стихотворения и своего стихотворного посвящения к "Семи столпам мудрости", например: Любовь, в пути истомленная, наощупь нашла твое тело — Наша краткая плата, наша — на мгновенье.)
Таким образом, любовь сама по себе не казалась Лоуренсу ничего не значащим пустяком. Не осуждал он и чувственную любовь, даже напротив, разделял мнение Форстера, что лучшие отношения между людьми — смесь похоти и дружелюбия. В связи с "Колодцем одиночества" он писал: «Я повидал много случаев любви между мужчинами: иные были на редкость прекрасны и счастливы. Я понимаю, что и женщины могут быть такими же. [Речь идет о женщинах, любящих друг друга.] И если этому следуют наши души, почему нельзя нашим телам?» Таким образом, мы опять приходим к тому, что Лоуренс мог высоко оценивать и духовную любовь, и чувственную, но во всех случаях это была однополая любовь. Одобрительных же слов о гетеросексуальной любви не находили у него ни я, ни Джереми Уилсон. Как мы видим на примерах из переписки с Форстером (часть таких примеров еще впереди) Лоуренс и на деле мог способствовать сближению любовников (например, приглашал Форстера посетить Палмера, которого поселил в Клаудс-хилле на время своего отсутствия, упрекал Палмера за то, что тот плохо обошелся с Форстером и т.д.). Лоуренс одобрительно относился и к тому, что Палмер, женившись, изменял жене с Форстером. Как бы удивились, узнав об этом, те, кто считал, что Лоуренс предлагал казнить неверных жен и их любовников из стремления к чистоте. Впрочем, Лоуренс в поздние годы уже не повторял, насколько мне известно, что женщин следует наказывать за нарушение супружеской верности. Ведь и тогда, когда он это говорил, вернувшись из Аравии, верность или неверность жен его на самом деле не волновала. Двигало им не чувство собственника, как у мужчины, испытывающего страх оттого, что жена может ему изменить, и не забота о прочности института брака, а лишь неудовольствие от мысли, что женщины теперь могут еще более свободно общаться с мужчинами, чем до войны, и неприязнь к женщинам, которые у него на глазах в танце обнимали мужчин. О "чистоте" и "рождаемости" Лоуренс явно говорил лишь для того, чтобы его слова звучали убедительно для консерваторов (он любил нравиться любой аудитории), но на самом деле он с консерваторами резко расходился во взглядах на религию, мораль, семейные ценности. Он "отвернулся от Бога" (слова самого Лоуренса), называл себя анархистом, "часто выражал свое отвращение к детям" (Кеннингтон), предлагал "контроль над рождаемостью", "чтобы прекратить человеческий род за 50 лет", насмехался над супружеством (когда его младший брат, Арнольд, решил жениться, Лоуренс ему написал: "Проституция — брак a la carte (порционно) ... Я всегда думал, что мы в нашем семействе этим заниматься [т.е. вступать в брак] не станем") и т.д. С такими взглядами Лоуренс гораздо уютнее чувствовал себя среди либералов, но они-то признавали равенство женщин.Сочетание мизогинии и одобрения гомосексуальности встречалось лишь у достаточно немногочисленной группы людей — тех, кто сам был гомосексуален и при этом не отличался терпимостью (Флоранс Тамань писала в "Истории гомосексуальности", что "культ гомосексуальности в Оксфорде [и Кембридже] был отчетливо связан с всепроникающей мизогинией, с презрением к женщине"). Кстати, слова Лоуренса о "чистоте" брака, на мой взгляд, становятся понятнее, если сопоставить их с рассуждениями таких людей: выйдя за пределы среды английских интеллектуалов начала 20 века, схожие взгляды можно обнаружить у Андре Жида (например, его рассуждение в "Коридоне" о том, что любовь к юношам спасала в Греции чистоту женщины) и у Пазолини (И.Кон писал о нем, что "его политические взгляды всегда были очень противоречивы, сочетая коммунистические и ультралевые идеи с ностальгией по добуржуазному прошлому. Например, он сожалел о растущей эмансипации женщин и возражал против легализации абортов, потому что это ослабляет гомоэротические связи между неженатыми мужчинами, к которым в итальянской деревне традиционно относились терпимо"). Впрочем, тогда в Англии и люди со схожими взглядами, следуя духу времени, редко выражали эти взгляды открыто. Они никак не могли в одно и то же время защищать свои права и требовать сделать женщин бесправными. Лоуренс к тому же имел особые причины для осторожности: он не должен был давать повода заподозрить у себя склонности, с которыми его присутствие в армии оказалось бы нежелательным. Кроме того, он с юных лет, по воспоминаниям друзей, не любил, когда над ним смеялись (хотя очень любил разыгрывать и выставлять в смешном свете других), и сознавал, что рискует вызвать насмешки, если окружающие увидят в его нападках на женщин отражение его личных комплексов. Гораздо выгоднее была позиция сильного и уверенного в себе человека, равнодушно снисходительного к женскому полу, обреченному самой природой на второстепенное положение по сравнению с мужчинами. Ральф Ишем вспоминал: "Мы говорили об общем друге, которого подвела жена. Он [Лоуренс] сказал: "Но у женщин эмоции слишком сильные и разнородные, чтобы позволить им придерживаться какой-то определенной линии поведения. Их бесчестное поведение не принципиально и не сознательно, как у мужчин; оно просто результат эмоционального нездоровья, и с этим ничего не поделаешь".
Это напоминает отзыв Лоуренса о стихах Шарлотты Мью, которые в 1924 году ему рекомендовал С.Кокерелл. Лоуренс оценил их так: "Мисс Мью: слишком много эмоций для ее искусства, для ее интеллекта, для ее воли. Такая интенсивность чувств - признак слабости". По его мнению, по-настоящему понравиться ее стихи могли лишь тому, в ком вызовет ответное волнение ее страстность, а о себе он написал: "Я холоден по отношению к женщинам, так что могу против нее устоять, так что хочу против нее устоять". Такой отзыв многим кажется удивительным, поскольку, как написал Олдингтон, "в поэзии Шарлотты Мью нет ничего эротического и даже почти нет ничего характерно женского". Ее стихами восхищался Зигфрид Сассун. Но отношение Лоуренса к Шарлотте Мью определялось ее полом. В юности Лоуренс любил стихи Кристины Россетти, но в зрелые годы его неприязнь к женщинам стала мешать ему оценивать их творчество. Сперва Лоуренс даже не хотел читать стихи Мью, он написал Кокереллу: "Не слышал о Шарлотте Мью, но если бы всех женщин, когда-либо писавших что-то самостоятельно, удавили при рождении, история английской литературы не изменилась бы, как и мои книжные полки". В письмах к Шарлотте Шоу Лоуренс отзывался о писательницах мягче. На ее жалобу, что женщины не пишут "хороших понятных вещей", он отвечал: "Писательницы: "нет хороших понятных вещей"!!!! Господи. Джейн Остин, Кэтрин Мэнсфилд, семейство Бронте, Дороти Ричардсон, Мэй Синклер, Вирджиния Вулф. Просты, как посохи. Отвратительно просты. Чего женщинам не хватает в литературе так это способности писать, расцвечивая повествование. Писательниц полно: нет искусных мастеров прозы". По тому, что пишет Лоуренс, заметно, что ему не нравятся не столько конкретные женщины, сколько сама их принадлежность к женскому полу. Отдельных женщин он может похвалить, но о женском поле никогда не скажет ничего хорошего. Например, на него произвела глубокое впечатление пьеса Бернарда Шоу "Святая Иоанна" (о Жанне д'Арк), он даже увидел сходство между собой и героиней (некоторые исследователи считают, что Шоу действительно видел сходство между Лоуренсом и своей Иоанной), а об исполнительнице главной роли написал: "С[ибил] Т[орндайк] очень хороша в роли Жанны. Конечно, она не Тесиджер, но играет эту, настолько логичную, святую лучше, чем я вообще ждал от женщины". Через год, увидев новую постановку старой пьесы Шоу "Цезарь и Клеопатра", Лоуренс написал Шарлотте Шоу: "Цезарь и Клеопатра" превосходят "Иоанну" во всем, кроме музыкального ритма прозы. ... Конечно, проблема с "Иоанной" в том, что главная роль там женская. На свете никогда не было гениальной женщины (по крайней мере, я думаю, что не было), поэтому придать ей первостепенное значение в пьесе значит сознательно разрушить пьесу". Удивительный поворот. В прошлом году страдания героини показались ему такими созвучными его собственным, что он после спектакля написал Шарлотте Шоу письмо о происшествии в Дераа. Теперь же он словно бы больше не отождествляет себя с героиней, даже считает, что сама пьеса неудачна, оттого, что центральный образ там не мужской, а женский, а гениальных женщин не бывает. Думаю, замечание "по крайней мере, я думаю, что не было" он добавил, чтобы не спорить с Шарлоттой Шоу. Противоречивость его натуры отразилась и в этом письме: Лоуренс пишет, что ему понравилось, как играла актриса, изображавшая Клеопатру, а вот чтобы увидеть хорошего Цезаря придется подождать, пока в Англии или США родится Элеонора Дузе мужского пола. Почему он вспомнил именно актрису, а не какого-нибудь великого актера? Кстати, хотя к актрисам (на сцене, а не в жизни) Лоуренс относился достаточно хорошо, но еще лучше он относился к оперным певицам (слушал записи Клары Батт, Фриды Гемпель, Елены Герхардт). В этом он опять-таки сходился с Форстером: в записной книжке последнего после тех неодобрительных слов о женщинах, которые я цитировала, есть запись о том, что при всех женских недостатках одного у них не отнять: они могут самозабвенно петь, в то время как мужчина, даже самый хороший певец, всегда хоть немного, но любуется собой, своим голосом. Роберт Грейвз пишет, что Лоуренс лучше всего относился к немолодым женщинам, занятым домашним хозяйством. Рональд Сторрс пишет, что с его женой и сестрой Лоуренс был любезен, потому что они "что-то делали", а не переносил лишь женщин "разодетых и знающих людей" (тем не менее Сторрс добавляет, что Лоуренс не был бы очень огорчен, узнав, что больше не увидит ни одну женщину). И Майнерцхаген утверждает, что Лоуренс не был женоненавистником, а не переносил лишь светских женщин, "расфуфыренных девиц", "шумных потаскушек" (о том, как легко было выглядеть в глазах Майнерцхагена потаскушкой, можно судить по такому факту: если в магазине он видел продавщицу с накрашенными губами или ногтями, он мог позвать управляющего и потребовать, чтобы его обслужила другая — "не размалеванная", он, Лоуренс, был недоволен тем, что женщины после Первой мировой стали пользоваться большей свободой, подчеркивать свою сексуальность нарядами и косметикой). Хотя Лоуренс и не одобрял женского стремления к равноправию, он сохранял хорошие отношения с некоторыми женщинами, чьи интересы были далеки от хлопот по хозяйству: с Гертрудой Белл, Шарлоттой Шоу, леди Астор, леди Скотт (во втором браке — леди Кеннет). Лоуренс работал вместе с Гертрудой Белл и даже относился к ней, как вспоминают, "почти как к коллегам-мужчинам". Правда, надо иметь в виду, что почти все эти женщины (Гертруда Белл, леди Астор, леди Скотт) сами осуждали суфражисток, а себя считали исключениями среди женщин. Дело было вовсе не в том, что Лоуренс осуждал безделье. Он никогда не говорил, что мужчины должны трудиться, напротив, неоднократно заявлял, что добывать себе средства к существованию работой отвратительно и он этим заниматься не собирается, в тридцать лет радовался тому, что может позволить себе не иметь никакого определенного занятия, благодаря деньгам, которые дает ему отец. Но женщины, чье время не было занято домашним хозяйством или другой работой, были ему неприятны, потому что они обычно придавали большое значение романтическим отношениям с мужчинами. (Однако Лоуренсу понравился Стивен Теннант, хотя тот был светским бездельником, причем не только разряженным, но и раскрашенным.) Лоуренс терпеть не мог и некоторых женщин, которые были очень деятельны, но при этом любили внимание мужчин —например, путешественницу-писательницу Розиту Форбс и поэтессу Лору Райдинг. По поводу первой из них он написал Шарлотте Шоу, что "не переносит людей, извлекающих выгоду из своего пола", причем, как ясно из письма, это значит, что Лоуренсу не нравилась та готовность, с которой мужчины помогали кокетливой и привлекательной Розите во время ее путешествий. По поводу второй он написал Дэвиду Гарнетту, что его "выводят из терпения люди, которые подхлестывают свой пол, пока не начинает казаться, что он заполнил целиком их жизни и тела": его раздражала в Лоре Райдинг ее сексуальность. Лоуренс в 1935 году обидел Лору, которая хотела с ним подружиться. Грейвз написал ему: "Я почувствовал себя очень несчастным из-за ссоры между тобой и Лорой и дорого бы дал, чтобы ее прекратить". Он пересказывает по порядку то, что произошло: Лора Райдинг написала Лоуренсу, передала вопрос от Грейвза и ждала, что Лоуренс ответит ей. "Вместо этого ты написал длинное болтливое письмо мне и как что-то второстепенное сделал легкомысленное замечание о невразумительном стиле Лоры. Мой протест ничего до тебя не донес. Ты просто написал мне опять, и всем своим тоном выразил, что считаешь Лору в умственном отношении каким-то уродцем и даже еще хуже — что Лора ничего не значит сама по себе и является каким-то приложением ко мне..." (упоминание о том, что Лоуренс "как что-то второстепенное сделал ... замечание" о Лоре, напомнило мне, как он передал в постскриптуме привет первой жене Лукаса, добавив, что "всегда помещает жен в постскриптум" и это его единственная привычка, заимствованная на Востоке). На это Лоуренс ответил, что он пошел в механики, чтобы не общаться с женщинами, и с Лорой они никогда не поймут друг друга: "Пропасть между нами не ее артистизм, а ее сущность и моя - и очень похоже, ее пол и мой". Джереми Уилсон пишет: "Лоуренс чрезвычайно не любил Лору Райдинг и боялся, что из-за страстной влюблённости в нее Грейвз погибнет как поэт". Лоуренс часто выражал подобные опасения — "Кеннингтон женился, больше мы о нем не услышим", "брак сделает Сассуна обыкновенным". Из того, что он говорил это заранее, еще не познакомившись с избранницами своих друзей, видно, что он считал губительным для таланта не брак с какой-нибудь конкретной неподходящей женщиной, вроде Лоры Райдинг, а брак вообще — с любой женщиной. Селандина Кеннингтон, пытаясь доказать, что Лоуренс не был женоненавистником, хотя и не испытывал к женщинам "обычного интереса с сексуальной точки зрения" (отсюда), писала, что Лоуренс "глубоко не одобрял то, что делают многие женщины - мешают мужчине выполнять его предназначение", "склонны лишать его стремления к приключениям", "удерживают его, чтобы он заботился об их удобствах" (Селандина добавляет, что "против этого он выступал постоянно и упорно"). Она относит слова Лоуренса не ко всем женщинам (пусть и ко многим), желая верить, что Лоуренс все-таки некоторых женщин и некоторые браки одобрял. Селандина тут повторяет то, что слышала от Лоуренса, а он, по понятным причинам, не мог быть с ней очень откровенен, касаясь этого вопроса. Она, видимо, не задумывается о том, насколько может судить о значении и выгодах брака для обоих полов человек, сам не нуждающийся в женщинах. От какого предназначения и от каких приключений женщины, по мнению Лоуренса, удерживали мужчин и почему его это так волновало? Можно подумать, что он постоянно подбивал окружающих мужчин отправляться в далекие путешествия и совершать подвиги, а жены их не пускали. Но ни в его письмах, ни в воспоминаниях о нем я не нашла и намека на что-либо в этом роде. О своих сослуживцах в РАФ он писал (в письме Хенли, автору нескольких гомоэротических произведений, которые понравились им с Форстером): "Конечно, в РАФ уж наверняка поспокойнее, чем в Ливерпуле или Глазго [среди моряков]. Мои товарищи по службе не сражаются - и завербовались главным образом для того, чтобы избежать тягот борьбы за пропитание", причем он оценивал эту спокойную жизнь очень одобрительно: "Эти люди приветливы, честны, дружелюбны, и очень уютны. ... Мне кажется, мы добрее друг к другу, чем те парни, что окружают вас - и не такие неотесанные" (отсюда). Судя по его описаниям, в этой жизни, которую он так одобрял, приключений было не больше, чем в жизни женатых. И какому предназначению (от которого их могли отвлечь женщины) следовали эти мужчины, "завербовавшиеся, чтобы избежать тягот борьбы за пропитание" — например, тот же Пош Палмер? Однако, если поискать в мемуарах и письмах упоминания о событиях, которые могли так возмутить Лоуренса, что вызвали его нападки на женский пол, приведенные Селандиной Кеннингтон, все указывает на женитьбу Палмера (и, возможно, другие браки, заключенные молодыми летчиками и солдатами) — Лоуренс обсуждает брак Палмера в письмах к Форстеру, жалуется на семейную жизнь Палмера Шарлотте Шоу. Может показаться, что брак Палмера недостаточный повод для таких обобщений как "женщины ... мешают мужчине выполнять его предназначение", "склонны лишать его стремления к приключениям", "удерживают его, чтобы он заботился об их удобствах", но ведь именно этот брак (и похожие случаи, когда другие любовники Форстера, вступив в брак, переставали с ним встречаться или встречались реже) послужил поводом для обобщений Форстера — "жизни и карьеры мужчин рушатся, мужчинам мешают дружить". И именно этот брак вызвал слова Лоуренса о том, что "женщины — дьяволы, которым нет никакого оправдания". Вообще Форстер и Лоуренс рассуждают так, будто Палмера женили чуть ли не насильно, при том, что сам же Лоуренс мрачно констатирует, что Палмер страстно влюблен в жену (и он не дитя, сколько бы Лоуренс ни называл его "крошкой" (little thing), а мужчина 28 лет, вполне способный сам отвечать за свои поступки).
Лоуренс давно смирился с тем, что большинство мужчин испытывают влечение к женщинам. О том, что именно в гетеросексуальности было для него наиболее неприятно, можно судить по тому факту, что о физической близости между мужчиной и женщиной он часто упоминал, а о любви между мужчиной и женщиной — нет. Он часто писал о том, что женщина для многих мужчин всего лишь сексуальный объект, "механизм для упражнения мускулов", и что секс вообще невыносимо унизителен для женщины (об этом говорится в его письме Шарлотте Шоу). Думаю, в "Любовнике леди Чаттерли" его задели вовсе не откровенные эротические описания, а то, что героиня не чувствует, что секс ее унижает, а, напротив, радуется ему. Больше всего его раздражала женщина не тогда, когда это была суфражистка, а тогда, когда это была счастливая возлюбленная. Любовь к женщине никогда не вызывала у него одобрения — только недоумение, осуждение, сожаление, насмешку. Поэтому и женщины, стремящиеся понравиться мужчинам или, еще хуже, нравящиеся мужчинам, были ему так неприятны. Хотя он и писал в связи с Розитой Форбс, что ему не нравятся "люди" (people), "извлекающие выгоду из своего пола", но имел в виду явно только женщин. Он никогда не осуждал мужчин, желающих нравиться и даже "извлекающих выгоду" из своей привлекательности: "Красота была для него сознательным оружием. Он одевался только в черное или только в белое, без единого пятнышка, и тщательно выбирал жесты"; "моя охрана, в особенности аджейли, были по натуре щеголями, тратили свое жалованье на одежду или украшения, а время тратили, заплетая свои блестящие волосы в косички"; "мои спутники... позволяли Рахейлю много поблажек в поведении, отчасти из-за его животной притягательности и тенденции выставлять себя напоказ" и т.д. Любовник Дауда, Фаррадж, "красивое создание с мягкими чертами, похожий на девочку, с невинным гладким лицом и заплаканными глазами", упрашивая одного из арабов, сопровождавших Лоуренса, взять с собой и их, "встал перед ним на колени, и все женственное в нем проявилось в этом порыве". Если бы так повела себя женщина, Лоуренс ее осудил бы, а тут, напротив, умилился. Хотя Лоуренс преклонялся перед мужественностью, он иногда упоминал одобрительно и о женственных чертах во внешности — но только описывая юношей (об Али: "его юность, мальчишеская или девическая"), а не самих женщин. Впрочем, не помню, чтобы он вообще когда-нибудь похвалил именно внешность женщины, за одним исключением — в юности, путешествуя по Франции, он написал другу: "Тарасконки отвратительны, точь в точь серые лошади, тогда как женщины Арля великолепны: матроны выглядят величественно с их греческими профилями и крохотными фригийскими колпаками из черной ткани". К слову, когда я впервые узнала, что он назвал арлезианок великолепными, я удивилась (цитировалось лишь одно это слово, а не весь отрывок), но, увидев, что он обратил больше всего внимания на их национальные костюмы, удивляться перестала (оксфордский эстет должен был оценить их колоритность). Гораздо удивительнее, что в дальнейшем он даже подобным образом женщин больше не описывал. Но красоту замечать не перестал: "Смешение кровей наделило его лицо и тело сильной привлекательностью, возможно, плотской, но трансформированной его характером. Никто не мог, взглянув на него, не испытать желания увидеть его вновь; особенно когда он улыбался, что он делал редко, одновременно губами и глазами"; "одежды из белого хлопка вздулись колоколом вокруг их стройных талий и лодыжек, безволосых загорелых тел; и кудряшки, заплетенные в длинные рожки над каждым виском, придавали им сходство с русскими танцорами"; "его белые ноги мелькали под отброшенными полами его кашемировой одежды. Мы на Востоке редко видели красоту тела, приоткрытого от босых ног; когда ритм и грация движения становились видимой, с игрой мускулов и сухожилий, показывающих механику каждого шага и равновесие покоя" и даже "мертвецы [турки] выглядели на удивление красиво. Ночь была освещена нежным светом, придавая их телам оттенок слоновой кости. Их кожа была белой там, где ее раньше закрывала одежда, намного белее, чем у арабов; и эти солдаты были очень молоды" и т.д. и т.п. Если кто-нибудь возразит, что в Аравии Лоуренс видел только мужчин, а женщины там скрывались под покрывалами (те же, кого он увидел без покрывал, например, юная жена Ауды, были так непривлекательны, что не стоили описания), я напомню, что в Англии Лоуренс посещал великосветские приемы, видел множество женщин с ничем не прикрытыми лицами и даже с не очень прикрытыми телами — но вдохновили они его разве что на известное замечание: "Я не получаю удовольствия от женщин. Я никогда не думал дважды, а вернее, ни разу не думал о фигуре какой-нибудь женщины, но мужские тела — в покое или в движении — особенно последние — сразу привлекают меня". Художнику Эрику Кеннингтону Лоуренс однажды написал: "Неужели тебе и правда нравятся обнаженные женщины? Они же совсем не выразительные". Я думала, что Лоуренс все же заметил красоту невесты (потом жены) Зигфрида Сассуна, ведь биограф Сассуна Джин Муркрофт Уилсон написала, что "даже Т.Э.Лоуренс был очарован Эстер", но оказалось, что в том письме, на котором основывается это заявление, Лоуренс, отвечая на расспросы леди Астор, смог сказать о внешности "будущей миссис Сассун" (он написал, что беседовал с ней, но не узнал ее имени) только то, что она высокая, но не смуглая, и, "кажется, темноволосая". Видимо, Дж.М.Уилсон написала, что Лоуренс был очарован Эстер, потому что он не стал ее ругать и даже пожалел: она собиралась стать женой сорокасемилетнего мужчины,у которого до нее было много любовных связей с мужчинами (самая длительная — со Стивеном Теннантом), но ни одной — с женщиной. По словам Лоуренса, она была в ужасе, и он постарался ее приободрить — как он выражается, "не проявляя глупого оптимизма" (любопытно было бы послушать). Завершил он описание этой встречи так: "Мне понравилось безрассудно смелое создание. Вообразите — связаться с З.С!" Удивительно, что пишущие о Лоуренсе иногда серьезно утверждают, что "для него не было разницы между мужчиной и женщиной" — и в подтверждение ссылаются на отрывок из письма Лоуренса Эрнсту Тертлу: "Женщины? Мне нравятся некоторые женщины. Мне не нравится их пол: как и легион мужчин. Некоторых мужчин. Между женщиной и мужчиной нет никакого различия, которое я могу почувствовать. Они выглядят иначе, согласен, но, если вы работаете с ними, совсем нет никакой разницы. Я не могу понять всю эту суету вокруг пола. Он так же очевиден, как рыжие волосы - и, мне кажется, так же мало существенен". Это Лоуренс в 1929 году пишет человеку, с которым недавно познакомился — тот, член парламента от партии лейбористов, сделал в парламенте запрос о службе Лоуренса в Индии (газеты обвиняли того в шпионской деятельности), в связи с чем Лоуренс сам позвонил ему, чтобы развеять слухи. Некоторые биографы, видимо, не сомневаются, что Лоуренс должен был тут же проникнуться к этому новому знакомому безграничным доверием и совершенно чистосердечно начать описывать ему свое отношение к мужчинам, женщинам и различиям между ними. Лоуренс и в других случаях иногда отвечал на вопросы об отношении к женщинам уклончиво: "Уверяю вас, я не испытываю ни любви, ни ненависти к женскому полу. Одни из женщин хорошие, другие плохие. Так же как мужчины, собаки и мотоциклы". Хотя такие отговорки в сущности мало кого обманывают: ясно ведь, что, говоря о "хороших" и "плохих" женщинах, как и о "хороших" и "плохих" собаках и мотоциклах, он подходит к ним с иными мерками, чем к мужчинам.
Примечания 26. T.E. Lawrence, Correspondence with E.M. Forster and F.L. Lucas edited by Jeremy Wilson, Nicole Wilson, Castle Hill Press, 2011, pp.65-66 27. Ibid, p.66 28. Ibid, p. 62 29. The proofs, containing the cut-out 1st chapter, belonged to Palmer, the little brown field-mouse of a man whom I liked best of the Tank Corps fellows. He was one of the Clouds Hill party, and kept my duplicate proof, page by page, as Pike sent them down to me. It is the only copy of the first chapter extant. Palmer was caught in a most unhappy and unwise marriage (EMF stood by him, and saved, possibly his reason, certainly the situation, for the time): money would alleviate the trouble, slightly... (T. E. Lawrence Letters Volume III: T. E. Lawrence, Correspondence with Bernard and Charlotte Shaw, 1928 Fordingbridge, Castle Hill Press, 2000, р. 68). 30. Ibid,р. 70 31. T.E. Lawrence, Correspondence with E.M. Forster and F.L. Lucas edited by Jeremy Wilson, Nicole Wilson, Castle Hill Press, 2011, p.67 32. Commonplace Book by E. M. Forster, Stanford University Press, 1988, pp. 59-60 33. Ibid, 92-93 34.We call ourselves a great power, and our neighbours great powers, and go fiddling away our money and minds and minutes on absolute balderdash. Germany is going in for armaments, England for insurances, and all of them for nonsense... consider the suffragettes! Still - I got a cheque for £20 from Mother, with injunctions to spend it on myself, so I bought a Greek seal of a resting athlete, a Phœnician bronze bowl, and some other little things, including a new head-cloth, and have still something in hand. The seal is pretty, and if I can remember I’ll seal this letter with it. (March 28 1913) webcache.googleusercontent.com/search?q=cache:2...) 35.Last week I read Ethel Smyth's latest." I confess she slightly jars me. Perhaps in the days she remembers, women were oppressed: but I see little traces of it today. If many of them feel like her, the boot will soon be on the other foot. (T. E. Lawrence Letters Volume III: T. E. Lawrence, Correspondence with Bernard and Charlotte Shaw, 1928 Fordingbridge, Castle Hill Press, 2000, р. 94) 36."Perhaps the reason why women played such a small part in the War in the Land of the Arabian Nights," explained Colonel Lawrence, " was because their men-folk wear the skirts and are prejudiced against petticoats." Then adding philosophically, " Perhaps that is one of the reasons why I am so fond of Arabia. So far as I know, it is the only country left where men rule!" But Colonel Lawrence denies the assertion made by another authority on Arabia that man is the absolute master and woman a mere slave. Although " she is the object of his sensual pleasures, a toy with which he plays whenever and however he pleases "; although " knowledge is his, ignorance is hers " ; although " the firmament and the hght are his, darkness and the dungeon are hers "; and although " his is to command, hers is blindly to obey," she still wields a vast, indirect influence. But one sees and hears very little of her. Arabia is one country, indeed, where the equal suffrage propaganda of Mrs. Catt and Mrs. Pankhurst has made little headway. ...Emir Feisal attended the Versailles Peace Conference as the head of the Arabian delegation, but his wife, who shortly afterward became the first queen of a new dynasty in Bagdad, did not accompany him. (With Lawrence in Arabia. by Lowell Jackson Thomas, 1924, pp. 188). 37. Цитирую в переводе FleetinG_отсюда 38. Few post-war innovations more dismayed Lawrence than the custom of a man and woman arising from the dinner or supper table to dance together before those who watched the arena."It might be understood," he remarked, "if the embracing couple were husband and wife — though, even then, the performance is somewhat open to public view — but for a pair not claiming that relationship, the action is unthinkable." "Such opportunities for what are politely termed 'social mishaps' are studiously avoided in your Arabian deserts, I suppose?" "Arabs are human beings, and errors of conduct happen in deserts as elsewhere. But the dishonours which occidentals carelessly refer to as 'triangles' do not occur. The remedy is efficient. Upon its discovery, the two delinquent sides of the triangle are obliterated from the figure — by instant death!" "How the death rate would jump in western countries!" exclaimed one of the Guardsmen. "Yes — but not their lack of cleanliness nor the decrease in their birth rates," he dryly replied. His taciturnity was wholly put aside. The Sphinx had become freely articulate — a witty and experienced raconteur sentences, however, were measured and betrayed the tact which had won triumph for his diplomacies... (Giants in dressing gowns by Julian Biddulph Arnold, Macdonald, 1942, рp. 142-143 39.The cottage will never be less than partly yours, whenever you want it, unless some scurvy married couple borrow it from me again. I don't like women in my place, anyhow; but am too perfect the little gent to refuse them. ... Pat still camps his side of the road. He has an idea of marriage in the offing, and a definite girl in view. If she is a housekeeper by nature, he and she could make a good thing of that spot. But I don't know her views, of him or of country life. 26.1.35 40.T.E. Lawrence, Correspondence with E.M. Forster and F.L. Lucas edited by Jeremy Wilson, Nicole Wilson, Castle Hill Press, 2011, p.284 41.Ibid, p. 261 42."I do not love anybody and have not, I think ever—or hardly ever." () Остальные примечания допишу позже.
"Всеобщее ожидание" в области, где вообще нет и не должно быть "всеобщего", породило ропот, осуждение, недовольство, пересуды: "Отчего та пара совокупляется не так, как все", причем разумеется собственно - "не так, как Я"... Ответ на это многообразен: "Да вы-то точь ли в точь живете так, как все?" или: "Я не живу, как вы, по той причине, по которой вы не живете так, как я". Но, в итоге, эти "всеобщие ожидания", присмотревшись к которым можно бы заметить, что самых-то "ожиданий" столько, сколько людей, но только это особенное в каждом затаено про себя, - они породили давление морального закона там, где в общем его не может быть, так как вся-то область эта - биологическая, и не "моральная", и не анти-"моральная", а просто - своя, "другая". Моральный закон, неправо вторгнувшись в не свою область, расслоил совокупление на "нормальные", т. е. ожидаемые, и "не нормальные", т. е. "не желаемые", причем эти "не желаемые" не желаются теми, которые их не желают, и в высшей степени желаются теми, которые их желают и в таком случае исполняют. Все возвращается, собственно, к тому, "что есть", как и естественно в биологии; но около того, что "есть", с тех пор приставился раб, бегущий за торжественной колесницей жизни, хватающийся за спицы ее колес, обрызгиваемый из-под нее грязью, падающий в грязь, вновь встающий, догоняющий, опять хватающийся за спицы и неумолчно ругающийся. Он представляет собой те "ожидания всех", которых в наличности нет с абсолютным тожеством, но к которым равнодушно присоединились и те, которые далеко отступили от нормы: равнодушно по интимности самой этой области, о которой каждый думает про себя, что ее не уконтролирует "общее правило", и по стыдливости этой области, где каждый "свое особое" хоронит особенно глубоко, и нет лучшего средства схоронить это "особое", как присоединясь к "общему правилу" и осуждая все "особое". В.Розанов "Люди лунного света" (1911)
Об одной из иллюстраций в книге Джеймса Гардинера "А кто тут у нас хорошенький мальчик? Сто пятьдесят лет жизни геев в картинках" я решила написать подробнее (Гардинер мало сообщает о рисунке, только называет книгу, к которой он был сделан, и художника). Это иллюстрация Джорджа Планка* к книге Э.Ф.Бенсона"The Freaks of Mayfair" (1916), на которой изображен герой очерка "Тетя Джорджи", джентльмен, в котором автор, видимо, решил соединить все черты характера и привычки, которые считались в то время признаками отсутствия мужественности. Любопытно, что образ, похоже, отчасти автобиографичен (судя по отзывам знакомых об авторе). Герой Бенсона еще в раннем детстве огорчал родителей тем, что играл в куклы и не хотел носить подтяжки. "Эти особенности, печальные в столь юном возрасте, вынудили родителей послать его в школу для мальчиков, когда ему было всего девять лет. Они надеялись, что там он получит более правильное представление о том, кто он такой. Но этот более широкий жизненный опыт, казалось, лишь усилил его заблуждения, поскольку он, ссорясь с другими молодыми джентльменами, не бил их кулаком в лицо, а давал пощечины и таскал за волосы. ... Частная школа препятствовала внешним проявлениям девичества, но истинная натура Джорджи продолжала развиваться в тайне. С виду он стал более или менее мужественным мальчиком, но не потому, что действительно вырос и стал таким — в том, что выглядеть в глазах окружающих мужественным удобнее, его убедили насмешки, презрение и примеры для подражания. Ему не нравились мальчишеские спортивные игры, но он вынужден был принимать в них участие, потому что был высоким, сильным и хорошо сложенным, и играл в них с большим успехом. Но он ненавидел грубость, холодную погоду и грязь, а его детская набожность развилась в своего рода сентиментальное восхищение витражными окнами, церковными обрядами и духовной музыкой" (фрагменты очерка привожу в своем переводе). (Кстати, вспоминается, что и сам Э.Ф.Бенсон был высоким и хорошо сложенным и прославился как спортсмен.) Бенсон упоминает и о детских влюбленностях своего героя. Сначала он "испытал страстную привязанность" к другому мальчику (как пишет автор,"к другой юной леди, которую природа наградила мужским обликом"). "Они обменивались прядями волос, которые во время ссор должным образом возвращались их настоящим владельцам вместе с безжалостными записками, подобными тем, какими разрывают помолвки. Эти размолвки сменялись довольно льстивыми примирениями, во время которых они снова клялись в вечной дружбе, обменивались конфетами и еще большим количеством волос, а если бы посмели, то и поцеловались бы. Их неестественные чувства были осложнены периодом одиозного благочестия, и они были счастливее всего, когда в школьном хоре, облаченные в короткие стихари, вместе пели дискантами псалмы. ... Его школа была из тех, в которых поощряли желание исповедоваться, хоть на этом и не настаивали, и Джордж воспылал своего рода страстью к атлетичному молодому священнику. Неделя за неделей он изливал на него смесь бледных и бескровных мелких прегрешений, думая о том, какой же он замечательный. Наконец смущенный священнослужитель, который обладал изобретательным складом ума, но отчаивался когда-либо научить Джорджи мужественности, изобрел для него совершенно новую епитимию — запретил являться на исповедь чаще одного раза в три недели, если только не надо будет признаться в чем-то действительно ужасном. ... Он поступил в Оксфорд, и там, под сентиментальным влиянием этого "города шпилей"**, его оставили последние остатки мужественности. Его отец, который — таковы уж неподражаемые фокусы природы — был грубоватым старым сквайром, слишком любящим портвейн, а в юности слишком любившем хористок из театра Гайети, жаждал, чтобы Джорджи ударился в разгул, напился пьяным, чтобы ему в наказание запретили выходить за пределы территории колледжа, чтобы он спутался с девицей, словом, сделал хоть что-нибудь, что доказало бы — мужественность, хоть и прискорбно дремлющая, в нем все же есть. Но Джорджи упорно не оправдывал этих не слишком нравственных надежд: портвейну он предпочитал ячменную воду, всегда работал в своей комнате до десяти вечера, так что и не знал, запрещено ли ему выходить за пределы территории колледжа или не запрещено, не интересовался никаким хором, кроме церковного, и не путался вообще ни с кем. Вместо этого он перешел в католичество — и портвейн, ярость и удар совместно прикончили его отца прежде, чем тот успел изменить завещание." Джорджи, закончив Оксфорд, стал жить так, как ему нравилось. Бенсон описывает его образ жизни и увлечения: у Джорджи "превосходный, но в сущности женский вкус" в выборе мебели и отделке помещений, он любит музыку, играет на фортепиано, ездит в гости и принимает гостей ("его гостями были в основном или молодые люди с довольно вертлявой походкой и порывистыми движениями рук, или старые леди"; "за его столом никогда не будет недостатка в немного женоподобных молодых людях и старых леди. Это те представители человеческого рода, с которыми он чувствует себя наиболее естественно, потому что у него с ними больше всего общего"), он вышивает, рисует ("его портреты старых леди были похожи один на другой, так как делались по одной формуле: кружевной головной убор, жемчужное ожерелье и задумчивое выражение лица. У него была формула и для молодых людей, ее главными составными частями были спортивная рубашка с короткими рукавами, никакой верхней одежды, отсутствие кадыка, длинные ресницы и девичий рот. Глаза он рисовал плохо, поэтому изображал всех с опущенными глазами"), пишет письма, читает, принимает горячие ванны. Автор два раза упоминает его "розовато-сиреневые (mauve) шелковые пижамы". Бенсон очень осторожно касается темы гомосексуальности, стараясь не отпугнуть большинство читателей. Он явно учитывает противоречивое отношение большинства англичан того времени к этому вопросу: с одной стороны, мысль о физической близости между мужчинами вызывает у них ужас, с другой, платонические любовные отношения между подростками одного пола кажутся естественным временным явлением (некоторые думали так не только о платонических отношениях). Бенсон не мог скрыть собственных гомосексуальных склонностей, но о его любовном опыте мы можем только догадываться, и, кажется, он на примере своего героя хочет доказать, что можно иметь такие склонности, но при этом не совершать ничего противозаконного. Хотя он рассказал о подростковых увлечениях своего героя, он подчеркнул, что тот даже ни с кем не целовался, а о взрослом Джорджи он пишет, что тот вел непорочную жизнь сорокалетней вдовушки, богатой и бездетной. Правда, при этом автор рассказывает, что у Джорджи есть "красивый молодой шофер", которого он называет "плохим мальчиком", когда тот сворачивает не туда. Но тут же, чтобы успокоить читателя, автор сообщает, что в доме есть и молодая горничная, прислуживающая за столом, потому что Джорджи, "хотя и не испытывает к девушкам того интереса, который присущ мужчинам, но любит утром в полусонном состоянии слышать шорох юбок". "За это время произошло лишь одно неприятное происшествие: его привлекательный шофер женился на его привлекательной горничной, прислуживающей за столом, и некоторое время, окруженный постылыми слугами, которые их заменяли, он был довольно несчастен. Но он добился возвращения назад этой эгоистичной пары, заведя гараж с квартирой над ним, где они могли бы жить, а также повысив заработную плату Боулса и наняв еще одну горничную, прислуживающую за столом, когда миссис Боулс страдала от проклятия Евы..." Дети Боулсов стали называть его дедушкой, а он просил их мать объяснить им, что его надо называть дядей Джорджи (автор считает, что еще правильнее было бы обращение "тетя Джорджи"). "Возможно, не стоит добавлять, что он не женился и никогда не женится" — все-таки считает нужным добавить автор.
* Джордж Планк больше всего известен своими обложками к журналу "Вог". **City of Dreaming Spires — Город дремлющих шпилей (так вслед за Мэтью Арнольдом назвают Оксфорд). Иллюстрация из той же книги: Еще несколько иллюстраций
Мы с aretania обсуждали одну старую запись и возникли новые вопросы. Я тогда цитировала слова художника по костюмам к сериалу "Бедная Настя": "Если бы мы придерживались цветовых тенденций того периода, то у нас бы получилась комедия. Мужчины тогда носили бордо, лиловый и "цвет горящего Парижа" - темно-лиловый, ярко-зеленый. В то время были в моде такие фраки. Представьте, как бы наши романтические герои смотрелись во фраках цвета светофора? Это уже получился бы водевиль". Но на портретах того времени, которые мы вспомнили, мужчины изображены во фраках, которые не выглядят яркими, даже если они и не очень темные. Может быть, кто-нибудь видел именно яркие фраки и может показать, какие оттенки имеются в в виду? Кроме того, мы нигде в сети не нашли ничего о "цвете горящего Парижа". Может быть кто-нибудь слышал о таком цвете, видел похожее название на французском или английском?
Прочитала в Википедии, что Вотрен появлялся в продолжении, которое в 1853 году написал к незаконченному роману Бальзака «Депутат от Арси» литератор Шарль Ребу (где-то я читала, что оно было неудачным с художественной точки зрения, но Ребу написал потом два сиквела). Оказывается, Ребу не просто ввел Вотрена в роман, где его до этого не было, но еще и присочинил ему сына (что выглядит маловероятным, потому что, как пишут в Википедии, "было очевидно, что до этого он не проявлял никакого интереса к женщинам"). Кроме того, в этом романе Вотрена убивают (в общем, Шарль Ребу очень смело обошелся с популярным чужим персонажем). Также обнаружила, что в Википедии (на английском и на французском) Вотрена отнесли к категории "Гомосексуальные мужчины, литературные персонажи". Причем в англоязычной Википедии всех называют одинаково - "Fictional gay males", а французы разделили этих персонажей на "Gay de fiction" (те, кто относится к современному миру, в котором существует понятие "гей") и "Homosexuel de fiction". И туда они пока записали только троих: Вотрена, де Шарлюса и Дамблдора.
Перечитывала Писемского, в романе "Масоны" он сообщает об одной из героинь (богатой помещице): «Екатерина Петровна обыкновенно чистила по нескольку раз в день зубы крепчайшим нюхательным табаком, научившись этому в Москве у одной своей приятельницы, говорившей, что это - божественное наслаждение, которое Екатерина Петровна тоже нашла божественным». Я раньше читала о том, что нюхательным табаком чистили зубы, и тут меня удивили именно слова о божественном наслаждении: я понимаю, что табак нюхали ради удовольствия, но думала, что зубы им чистили только для того, чтобы они были здоровыми. Посмотрела в Википедии статью о нюхательном табаке (snuff), узнала, что в Центральной и Южной Азии выпускают пасту, сделанную из табака (Creamy snuff), которой обычно пользуются женщины, причем часто используют ее именно как зубную пасту. В этом же романе описан повар, который добавлял в мороженое немного мыла: и для того, чтобы оно быстрее сбивалось, и для того, чтобы тайно выразить недовольство своими хозяевами, любящими часто приглашать гостей.
Офелия. 1937. Я впервые увидела эту картину на обложке сборника рассказов о привидениях (английских и американских писательниц 20 века) "The Virago Book of Ghost Stories"*, изданного в 1987 (потом были переиздания в другом оформлении). читать дальшеРассказы мне понравились, я потом их перечитывала, но второй раз взяла эту книгу в библиотеке еще и за тем, чтобы снова немного подержать ее у себя, посмотреть на обложку. Я тогда думала над тем, почему автор так назвал картину, думал ли он о героине Шекспира или написал портрет женщины, которая носила такое имя. Я так и не узнала, откуда у картины такое название, но женщину, изображенную на ней, звали Кэтрин, а художник прозвал ее Дореттой. Это была его натурщица и вторая жена, ради которой он оставил первую. Доретту он встретил, когда ему было 42, а ей 15 или 16. Он изобразил ее на своей знаменитой гравюре "Отрочество", о которой в оксфордском справочнике по искусству написано так: "Из работ Брокхерста-офортиста особенно запоминается "Отрочество"(1932) — гравюра, изображающая обнаженную девушку на пороге взросления, задумчиво рассматривающую свое отражение в зеркале, один из шедевров XX в."** +11 Отрочество (1932 или 1933, по разным источникам).
Jeunesse Dorée 1934. Доретта Доретта. 1965. Видимо, воспоминание о юной Доретте. Запад Ирландии. 1928. Крестьянская девочка. С картиной связана мрачная история. Художник говорил, что изображенная на ней девочка (одна из сестер с офорта "Запад Ирландии") впоследствии утопилась, потому что мать ее любила меньше, чем ее сестру, а его картина была предвестием беды. О картине. Орселла. 1915. 1923. 1939. "Благодаря рано развившемуся таланту рисовальщика и высокому мастерству Брокхерст получил несколько премий Королевской академии художеств и в дальнейшем стал преуспевающим светским портретистом, вначале в Британии, а затем в США, куда он переехал в 1939... Особенно известны его парадные портреты светских дам..."**
Дэвид Герберт Лоуренс в России известен прежде всего своим романом "Любовник леди Чаттерли", который никак нельзя назвать вершиной его творчества. Английский литературный критик Уолтер Аллен написал о нем: "Своей высокой репутацией романиста Лоуренс в основном обязан трем романам: "Сыновья и любовники", "Радуга" и "Влюбленные женщины""читать дальше...У Лоуренса была удивительно развита способность, которую Юнг определял как примитивное мышление и чувствование. "Древние, — замечает Юнг, — имели в основном биологическое, если можно так выразиться, представление о своих ближних". Такого же примерно представления держался и Лоуренс. Этот примитивизм позволил ему глубже других в современной литературе исследовать порой и сегодня еще "неизвестные, темные формы бытия"... Вот почему так трудно в первый раз читать Лоуренса. Ведь мы постигаем чувство через его внешнее проявление, а Лоуренс как раз ставил своей целью выражать эмоции и ощущения глубинные, которые никогда не выходят на поверхность. ... В известном смысле герои Лоуренса всегда выступают носителями бессознательного и сверхсознательного. Среднее, промежуточное состояние намеренно игнорируется. Но мы должны принять эту условность: всякий художник имеет право творить по своим законам..." ("Традиция и мечта", 1965) Отношение Д.Г.Лоуренса к гомосексуальности было сложным. Она то притягивала его, то отталкивала. В молодости он написал: "Большинство женщин не дают простора для воображения мужчины. ... Хотелось бы мне знать, почему почти каждый мужчина, близкий к величию, склонен к гомосексуальности, признает он это или нет, так что он любит тело мужчины больше, чем тело женщины, как, думаю я, любили греки — скульпторы и все прочие, вне всяких сомнений. Я уверен, мужчина мысленно переносит свой образ на другого мужчину, как в зеркале. Но от женщины он хочет, чтобы она пересоздала его, перестроила. Поэтому от мужчины он всегда может получить удовлетворение, но труднейшая вещь на свете — добиться, чтобы душа и тело удовлетворились женщиной, так чтобы мужчина был свободен от себя самого. И его удерживают все традиции и инстинкт от того, чтобы любить мужчин - или мужчину (это значило бы исчезновение всех целенаправленных влияний на него). И он не верит в свою силу отыскать женщину и сделать ее такой, чтобы он с ней мог быть свободен, и он стреляется, если он полон энергии, если у него сильные, глубокие чувства"(Из письма Генри Сэвиджу, 2 декабря 1913*; в моем переводе). В этом письме он пытался объяснить причины самоубийства своего друга, поэта Ричарда Миддлтона, но говорил, конечно, и о себе. Другому его другу, писателю Ричарду Олдингтону принадлежат слова: "Я бы сказал, что [Д.Г.] Лоуренс был примерно на 85% гетеросексуалом и на 15% гомосексуалистом"** В другой раз я, возможно, приведу и отрицательные суждения Д.Г.Лоуренса о гомосексуальности. * D.H. Lawrence, vol. 1, by John Worthen, Cambridge University Press, 1991, p. 103. **«I should say Lawrence was about 85% hetero and 15% homo.» (The intelligent heart: the story of D.H. Lawrence by Harry Thornton Moore, Grove Press, 1962, р. 84) В этом сообществе я упоминала его рассказ "Прусский офицер" и знаменитую сцену борьбы из романа "Влюбленные женщины" ("Женщины в любви").