Пересказ романа Джеймса Крюса "Куклы Тима Талера" (1 часть).

     Действие романа происходит в Венеции. В прологе описывается, как рассказчик по прозвищу Бой (тот же, который со слов Тима Талера записал историю о проданном смехе) едет в поезде из Вероны в Венецию.
      В вагоне напротив Боя сидел какой-то мужчина средних лет в солнцезащитных очках. Бой думал о своем. Он давно искал Счастливые острова и теперь собирался навестить на острове Лидо одного старого капитана, знавшего к ним путь. Почти засыпая, Бой услышал, как его попутчик говорит кому-то, что человек, умеющий молчать, может позволить себе яхту. Рассказчику показалось, что что-то подобное он уже когда-то от кого-то слышал — годы назад, в другой стране, но тоже вроде бы в поезде. Он не прислушивался, но продолжал слышать: "Дом у моря, а еще яхта, а еще счет в банке, который никогда не будет пустым у того, кто умеет молчать".
     Тут их поезд догнал другой, из-за грохота человек напротив слегка повысил голос: "Продолжай заниматься теннисом, мальчик. Я сделаю тебя чемпионом мира. За это отдай мне..." Его голос заглушил свисток поезда, от которого рассказчик очнулся настолько, что стал оглядываться в поисках мальчика. В вагоне он его не обнаружил, но, посмотрев в окно, в соседнем поезде увидел мальчика, занимавшего такое же место, как у него самого — по ходу поезда у окна. А напротив мальчика сидел господин в темных очках.
     Другой поезд медленно уходил вперед, мальчик ускользал от дремотного взгляда рассказчика, и тот вдруг с изумлением понял, что мальчик один в вагоне, а господин, который с ним будто бы разговаривал, в действительности сидит, как и раньше, напротив самого рассказчика, и тень этого человека отражается в окне напротив. Но, повернув голову, Бой испугался — напротив него никого не было. Объяснить себе произошедшее он не мог и предпочел думать, что перепутал сон и явь.
     Навестив капитана (тот не знал, как добраться до Счастливых островов, но дал адрес другого капитана, который будто бы это знает), Бой забрел на пляж. Там он встретил Тима Талера.
Тим — владелец театра марионеток, того самого, который он попросил у барона в подарок на день рождения в шестнадцать лет. Еще он мастер, изготавливающий куклы. Рассказчик вспоминает, что Тим некоторое время назад вернул девочке Неле способность плакать, которую о нее забирал барон, сделавший ее взамен великой певицей (роман об этих событиях Крюс напишет только несколько лет спустя).
     Тим женат, однако его жена в книге не появляется. Как выясняется дальше, она не поехала с мужем и сыном в Венецию, потому что не любит путешествовать (по словам сына, говорит, что больше интересного может увидеть из своего окна). Ее имени я в книге не нашла.
     Появляется сын Тима, Крешимир или Крешо, чем-то явно взволнованный. Рассказчик спрашивает его: "Тебя назвали в честь Крешимира из истории о проданном смехе?" Мальчик отвечает утвердительно и спрашивает: "А вы не собираетесь писать продолжение?" Бой спрашивает: "Разве что-то случилось?" Тим отвечает: "Да нет, ничего", но Крешо говорит, что барон сейчас в Венеции. Он говорит взволнованно, а отец спокойно спрашивает его, откуда он это знает. Крешо отвечает, что ему сказал его партнер по теннису Гвидо, а тому — его старший брат, моряк.
     Тим Талер только улыбается, он не обеспокоен. Крешо это удивляет. Тим Талер говорит, что ему незачем волноваться, у него нет никаких общих дел с бароном, однако ему интересно, появится ли тот сейчас, ведь "упомяни о черте, он и появится".
     Талер в этой книге произвел на меня впечатление писателя, погруженного в свой мир. Он и правда сочиняет пьесы для своего театра марионеток. В роман включены шесть историй, которые он хочет превратить в пьесы. Первую Тим рассказывает прямо там же на пляже — Бою и сыну, пока все трое загорают. Он назвал эту историю "Запах рыбы с видом на море".
     Героиня рассказа, одиннадцатилетняя девочка, дочь владельца небольшого отеля, пытается помочь отцу. В комнатах их отеля из-за неудачной системы вентиляции все время стоит запах рыбы, которая жарится на кухне, и жить у них никто не хочет. Девочка придумывает рекламу, в которой говорится, что у их маленького отеля, помимо вида на море, есть еще одна замечательная черта: в нем можно ощущать запах рыбы, который отбивает желание есть мясо и другую слишком тяжелую для этого климата пищу, зато располагает к здоровой местной кухне. Туристы, для которых из-за случайной ошибки не нашлось мест в других отелях, проводят тут Рождество (лишь бы не возвращаться на праздник в Германию), причем праздник проходит очень весело (видимо, рыбу там готовили вкусно), а журналист, на которого произвела впечатление изобретательность девочки, очень лестно описывает отель в газете, что привлекает новых посетителей.
     Эта история вызывает восхищенное замечание слушавшего ее незнакомого туриста, которого Талер приветствует как барона, после чего тот, к изумлению рассказчика, как-то незаметно превращается в барона (в солнцезащитных очках). Барон говорит, что история ему нравится: человечество заслуживает того, чтобы его слегка обманывали, от слабого запаха рыбы еще никто не умирал, туристы остались довольны, получив кровати, где они смогли переночевать, и вообще — "надо мыслить социально".
     "Мыслить социально? — переспрашивает Тим. — О, боже, услышать это от вас..." Он заливается смехом.
     Барон рассыпается в комплиментах его талантам рассказчика и прощается. Рассказчик говорит Талеру, что барон тут, наверное, из-за него. Тот думает так же, предполагает, что у барона сейчас нет никакого подходящего смеха, вот он и вспомнил о том, который у него уже был когда-то. Когда Бой, договорившись с Тимом о встрече в Венеции на следующий день (Крешо говорит, что ему надо будет играть в теннис), уезжает с пляжа на пароходе, он слышит шепот: "Эту историю лучше не записывайте. Если хотите, можете получить компенсацию". Рассказчик говорит про себя: "Запишу ли я эту историю или нет, это мое дело, господин барон, а не ваше".

     С этого момента буду пересказывать книгу менее подробно (думаю, будет еще одна такая же запись). В дальнейшем рассказчик, Тим и барон (в своем обычном виде или превратившийся в какого-нибудь другого) гуляют по Венеции, знакомятся еще с несколькими людьми, Тим рассказывает свои истории, но я буду говорить лишь о том, что имеет отношение к основной сюжетной линии.

@темы: книги, Джеймс Крюс

---

Прочитала (пропустив вставные истории) продолжение "Тима Талера" — "Куклы Тима Талера" (на немецком). Крюс написал его в 1977 году, через 15 лет после первой книги. Второй роман о Тиме Талере (как и третий, "Неле, или Чудо-ребенок", написанный в 1986 году), малоизвестен, что и понятно — это не такая замечательная книга, как "Проданный смех". Но я не могу сказать, что это полная неудача. Мне эта книга не показалась пустой и написанной просто потому, что уговорили продолжить популярное произведение. Однако читать ее, наверное, имеет смысл лишь тем, кто очень любит Джеймса Крюса или хотя бы только "Тима Талера, или Проданный смех", причем последние могут остаться недовольны тем, что Крюс сделал из истории о новой встрече Тима с бароном обрамление для нескольких других историй (их рассказывает Тим). Мне нравятся короткие сказки и рассказы Крюса (например, в книге "Мой прадедушка, герои и я"), и будь эта книга переведена на русский или на английский, я бы ее прочитала, ничего не пропуская, но с моим немецким такое мучение постоянно отвлекаться, когда хочется побыстрее узнать, что было дальше с теми, кто меня интересует. Однако из-за того, что я не могу оценить вставные новеллы, я, конечно, не могу судить о книге в целом. Все же мне показалось, что о бароне, Тиме и сыне Тима лучше было бы рассказать отдельно.
Текст обоих романов на немецком скачала тут (и наконец-то посмотрела, как выглядят в оригинале некоторые фрагменты из "Проданного смеха").

@темы: книги, ссылки, Джеймс Крюс, сказки

---

04.12.2011 в 22:44

Пишет  Nosema:

Тэс
Нет, говорит словарь, разве вы меня уважаете? - и сжимает страницы, чтобы не дрожать.
Уважать тебя? - добыватель секретов протягивает руку, похлопывает корешок. - Либо сам говоришь, либо мы тебя разожмем.
Словарь захлопывается с грохотом, но добыватель секретов бросается на него и втискивает закладки между сжатых страниц.
- Тяните, - шипит он помощникам. Хрустит корешок словаря. Трещат суставы у добывателя. Словарь неуверенно дергается, и добыватель вталкивает два пальца прямо в него.
- Я тебя чувствую, - шепчет он словарю, и словарь извивается в панике и смущении. Те статьи, между которыми попали пальцы, внезапно кажутся ему слишком большими, слишком чужими; он отчаянно выбрасывает из них слова и останавливается только тогда, когда добыватель вскрикивает: ага!
Перед ними обоими на полу лежит тайное слово.

@темы: книги, N

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Пять книжных обложек с одной из моих любимых фотографий

Эту фотографию я впервые увидела на обложке книги Мэта Холбрука "Queer London". Тут сказано, что она была сделана 6 января 1933 года. Фотограф неизвестен. Я понимаю, почему Холбрук выбрал именно ее: площадь Пикадилли, как он и пишет в своей книге, вплоть до 50-х годов являлась "центром гомосексуального Лондона" (Queer London: Perils and Pleasures in the Sexual Metropolis, 1918-1957, 2006, р. 87). Эта фотография с туманом, с мужчинами, лиц которых мы не видим, и со статуей Антероса, мне кажется, легко может вызвать ассоциации с той стороной лондонской жизни, о которой пишет Холбрук, хотя мы ничего не знаем об этих людях, и они, возможно, к тому тайному миру не имеют никакого отношения.

А сегодня я нашла еще четыре обложки, в оформлении которых использовали эту фотографию. Три из них неожиданно оказались объединены одной темой, которая, казалось бы, не очень сочетается с фотографией, сделанной в 1933 году.

А к этой обложке детективного романа, действие которого происходит в 1942 году, фотография, по-моему, больше подходит. Но любопытно, что автор этого романа, Дэвид Стюарт Дэвис, имеет отношение к историям о Шерлоке Холмсе: он написал о нем несколько книг — и художественных, и документальных (некоторые обложки).



После этого я увидела еще и обложку романа о профессоре Мориарти (об авторе).

И только четвертая книга оказалась никак не связанной с Шерлоком Холмсом. Но это тоже детективная история (причем действие этого романа протекает в 19 веке, да еще и в США).

@темы: фотографии, книги, Шерлок Холмс, иллюстрации

---

Полемика из-за "литературы Содома". Ч.6 (совсем короткая)

Ч.5
     Я не знаю, что побудило Пессоа во время полемики о стихах Антониу Ботту опубликовать брошюру Раула Леала. Очевидно было, что она никак не могла расположить публику в пользу Ботту, зато почти неизбежно должна была вызвать скандал. Можно предположить, что Пессоа просто не хотел огорчать друга, отказываясь издать важную для того статью, но также возможно, что у него были и другие мотивы. Незадолго до этого Пессоа выпустил новую редакцию своей поэмы "Антиной" (вместе с сонетами, тоже написанными по-английски) и отослал экземпляры книги в несколько английских литературных журналов. Отзывы на этот раз были лучше, чем тот, о котором я писала тут, но избранную тему все рецензенты осудили. В эдинбургской газете "Шотландец" было отмечено, что англоязычные произведения Пессоа "и в чувствах, и в их выражении часто кажутся более южными, чем это допускает строгий английский вкус" (Анна Клобука и Марк Сабине пишут, что слово "южный" использовалось английскими критиками как эвфемизм для слов "чувственный" или даже "гомоэротический"). В "Атенауме" тему "Антиноя" назвали отталкивающей. В литературном приложении к "Таймс" написали, что "Антиной" — "не та поэма, которая найдет отклик у широкого читателя в Англии, хотя размышления Адриана над мертвым телом его любимца интересны тем, что мы назвали бы ренессансным стилем и атмосферой, и проникнуты поэзией, часто изумительной". В "Глазго геральд" — что в поэме можно видеть "то, что мы могли мы назвать отталкивающей темой, которая порой и трактована отталкивающе, хотя поэму никак нельзя назвать слабой, и в ней из чисто плотской страсти вырастает видение воистину бессмертной красоты".
     Хотя некоторые биографы называют эти рецензии лестными для Пессоа, после них он, похоже, потерял интерес к судьбе своих произведений в Англии и не приложил никаких усилий для того, чтобы те английские читатели, которые все-таки заинтересовались его книгой, могли ее легко достать. Возможно, Пессоа остался равнодушен к похвалам своему поэтическому дарованию, потому что был огорчен тем, что воспетую им любовь Адриана и Антиноя критики так единодушно объявили отвратительной (напоминаю, что за два года до переиздания поэмы он написал это стихотворение ). Позже, в 1931 году, он писал литературному критику Гашпару Симойншу: "Когда о бесспорной гомосексуальности Шекспира, так явно и постоянно подтверждаемой его сонетами, упомянули при Роберте Браунинге, не только великом поэте, но и тонком, умном человеке, знаете, что он ответил? "Если так, тем меньше он Шекспир". Вот вам публика, дорогой мой Гашпар Симойнш, даже когда эту публику зовут Робертом Браунингом, когда она не коллективной природы" (до этого он писал о том, что публика тупа, т.к. "природа коллективности, делающая публику публикой, заодно лишает ее и умственных способностей, которые строго индивидуальны").
     Возможно, он так устал молча выслушивать подобные рассуждения публики, что захотел бросить ей вызов, издав действительно рискованную статью Леала? Может быть, Пессоа ощущал тогда нечто похожее на то, о чем он написал в стихотворении:

Такой покой, что глохнут уши,
Ни вздох не тронет эту дрему,
Ни крик души: - Пусть будет хуже,
Но лишь бы стало по-другому!

Когда душа гадать устала,
Кого любить и ждать ей дальше,
Тогда и вправду горя мало
И зло не страшно - зло - без фальши.
(Перевод А.Гелескула)

     Через несколько дней после поступления брошюры Леала в продажу, в газете "Эпоха" появилась статья, в которой говорилось, что власти закрывают глаза на разгул порнографии и аморализма, а при виде некоторых сочинений, свободно продающихся в книжных магазинах, "трудно сказать, что в них наиболее отвратительно и непристойно — их гнусный язык или же бесстыдство их авторов". Дальше сообщалось, что все же нашлась сила, решившая заняться "социальной и моральной гигиеной", и эта сила — учащиеся высших учебных заведений, создавшие "Лигу действия студентов Лиссабона". Возглавил ее Педру Теотониу Перейра, двадцатилетний студент четвертого курса лиссабонской Политехнической школы. О нем в статье говорилось, что он принадлежит к авангарду той молодежи, которая "избежала паутины либерализма" и выступила за здоровые национальные и религиозные традиции. Впоследствии Педру Теотониу Перейра стал политиком и дипломатом и во время правления Салазара был послом в Испании.
Окончание будет потом.

@темы: гомосексуальность, Fernando Pessoa, античность, Шекспир

---

Незаконченное стихотворение Ф.Пессоа (в моем подстрочном переводе)

Впервые было опубликовано Ричардом Зенитом в 2002 году, впервые процитировано им же в 1999 году на конференции, посвященной Пессоа (в Нью-Йорке). Потом я включу эти стихи в другую запись (хочу написать о гомоэротических мотивах вообще в творчестве Пессоа), а эту удалю, поэтому комментарии тут закрыты.

Я знаю, ты стал бы презирать меня,
А еще больше презирать мою любовь,
Если бы я когда-нибудь посмел сказать тебе,
Что ты значишь для моей печали.

Бесполезный собеседник собственного
Страдания, я ношу внутри себя [ ]
____

Во время нашего разговора я так часто перестаю слышать
Твои слова, думая лишь о тебе,
И ты смотришь на меня, останавливаешься и замолкаешь.
И я не могу объяснить тебе, почему отвлекся.
Я ищу оправдания [ ]
Но я не могу [ ] причину.

____
Я знаю, ты не такой, каким я хочу тебя видеть,
Я знаю, ты, как другие мужчины,
Целуешь обычные женские губы,
А я лишь напрасно мечтаю о твоих губах.

Не сам я, лишь моя тщетная любовь касается
Твоего тела, а ты даже не хочешь меня,
Ведь ты ничего не знаешь о том, что происходит
Между мной и моей безумной фантазией о тебе.

____

Если бы ты знал, как мне больно выносить
Этот ужас — любить тебя и не иметь возможности
Сказать тебе о моей любви, как я холодею
От этого чувства, которое нельзя проявить.
Если бы ты знал, как я ненавижу всегда искать отговорки,
Когда не могу сказать тебе того, что мечтаю сказать.
А если бы ты знал, что тогда? Что тогда?
Каким жестом ты смог бы уменьшить тяжкую боль,
Которую я ношу в себе перед лицом этой любви?

____
Если бы ты мог быть моим, кто знает, хотел бы
Я тебя на самом деле? Если бы я был достаточно отважен,
Чтобы однажды признаться тебе в том, что чувствую,
И если бы я встретил твое дружеское удивление,
Кто знает, может, я остался бы сдержанным,
Не имея смелости (несмотря на твое ободрение)
Продолжить — сорвать тебя с ветки,
Которую приблизило твое [согласие]?
Кто знает! Кто знает! Ведь во мне уживается столько людей!
Так много было утраченных и отвергнутых желаний,
Я так далеко ушел от самого себя,
Что, возможно, величайшей пыткой было бы
Добиться твоего согласия, но быть слишком измученным
И подавленным, чтобы сделать последний шаг.
____
Когда я мечтаю о тебе, как я завидую
Соблазнителям
Более нормальным, чем я, тем, кто осмеливаются
Предложить, признаться, [ ]

Я знаю, я некрасив, но другие,
Не красивее меня, осмеливаются говорить
О своей любви и ожидать ответной.
____

Однажды в беседе между нами —
Между твоим сознанием и всем моим существом —
Мы вдруг заговорили
Об этом [ ]

О пороке Шекспира (1) [ ]

И я, который так долго мечтал о такой минуте с тобой,
О минуте, когда я мог бы незаметно, осторожно
И безопасно открыть тебе свое сердце
И потом, возможно... Кто знает... Как можно быть уверенным?
Но я предал себя
И — мой голос, не я — заговорил с осуждением.

В изгнании, к которому ты ненамеренно,
Сам не зная того, приговорил меня, там, где я живу
Вне твоего образа, я страдаю больше,
Чем настоящий изгнанник
Вдали от родины.

Вблизи от тебя я изгнан из тебя;
Когда я говорю с тобой, как с другом,
Мы враги. Если твои губы
Улыбаются, я вижу, что эта улыбка
Предназначена мне, но она не моя.

Антиной, Ганимед, Батилл (2), то один,
То другой [ ]

Я ищу убежище от тебя в Антиное,
Я воспеваю Ганимеда, потому что ты существуешь.
Любовь велика и всегда ранит, к кому бы ни стремилась —
К мужчине или к женщине, к женщине или к мужчине.

Антерос (3)! Твоя древняя гробница окружена [ ]

____

Не знаю, какой близости с тобой я хочу,
Но та, что у нас есть, слишком мала.
Я говорю с тобой так же тепло, тем же дружеским голосом,
Что и ты со мной, но как же отличается, как отличается
Дружба от любви! Каждый раз, когда мне не удается
Сказать тебе то, что хочу сказать, такая пытка для моей души; а когда я почти готов это сказать,
Я избегаю правильных слов, как опасности,
И тайные [ ] бесконечно длятся в моей душе.
О, если бы настал день, настала минута, и ты
Случайным жестом придал бы мне смелости
Заговорить!

____

Укрась свое чело этими розами, моя любовь, —
Их могли бы воспеть Катулл или Гораций [ ]

____

Что? Разве правильно и естественно воспевать
Лишь ту любовь, что обращена на женщин?
Что неправильного (если в душе существует правильное и неправильное)
В том, чтобы воспеть другую любовь?
Слишком робкий, чтобы заговорить с тобой, я замолкаю, позволяя,
Письменному голосу говорить за меня,
Но я не так робок, чтобы молчать перед самим собой,
А с моим письменным голосом я решаюсь почти на бунт.

Что за болезненный спазм души заставляет меня стыдиться
Воспевать тебя? Присутствие чего
Заставляет меня краснеть наедине с собой, если я воображаю,
Как люблю тебя, или говорю о своей любви, или просто чувствую любовь?
_____

Люблю ли я тебя, как мужчина или как женщина? (4)
Не знаю. Если бы знал, не любил бы.
Чего моя душа хочет от тебя?
Или чего могла бы хотеть [ ]

5 июля 1919

1. Пессоа был убежден в гомосексуальности Шекспира (об этом я еще напишу).
2. Юноша, воспетый Анакреоном. Как и Ганимед, упоминается в стихотворениях Пессоа.
3. Антерос.
4. И в оригинале и в переводе Зенита это можно понять и как "как мужчину или как женщину", но мне более вероятным кажется другой вариант, учитывая рассуждения Пессоа о женской стороне его натуры (я потом и об этом напишу).
     Текст на португальском и перевод Р.Зенита нашла в книге Lusosex: gender and sexuality in the Portuguese-speaking world edited by Susan Canty Quinlan, U of Minnesota Press, 2002, pp. 47-53. Я переводила в основном с перевода Зенита, но сверяясь с оригиналом.
     В предисловии к первому сборнику стихов Пессоа, который я прочитала (М., 1978), говорилось: "Никто не знал, были ли у него связи с женщинами, увлечения или привязанности. (Известно только о его трогательной любви к матери)". Тем не менее, там же упоминалось о "безответном чувстве к некой машинистке, охватившем Пессоа в 1920 году". Только годы спустя я узнала, что любовь к Офелии Кейрош вовсе не была безответной: девушка ждала предложения, но ухаживания поэта не привели к свадьбе, более того, отношения, длившиеся год, так и остались платоническими. Октавио Пас, мне кажется, ближе к истине, когда пишет, что "в 1920-м Пессоа влюбляется — или уверяет себя, что влюблен, — в служащую одной торговой компании" (отсюда). Я нашла на русском статью, в которой история отношений Пессоа с Офелией Кейрош изложена достаточно точно. Там же приводится любопытное интервью с племянницей Пессоа, писательницей. Она, в частности, сказала, что "вероятно, человек, погруженный в свой внутренний мир, в свою интеллектуальную жизнь, столько творивший, просто не имел достаточно времени для влюбленности".

@темы: гомосексуальность, любовь, Fernando Pessoa, античность, Шекспир

---

Пласидо Доминго, Бригитта Шимон (Венгрия) и еще несколько человек в 2009 году на концерте поют по-венгерски "Emlékszel még?" ("Помнишь ли ты?").

@темы: музыка

---

О Хемингуэе вчера вспомнила не просто так — увидела (благодаря Melina_Divine и Robert R.Ossian) два интервью Майкла Каннингема, в одном, из которых тот сказал, что не очень любит Хемингуэя, "потому что он скрывал свою ориентацию" (кстати, среди моих записей по тэгу Хемингуэй можно найти несколько и о том, кто и по какому поводу говорил нечто подобное раньше), а в другом, что Хемингуэй пишет, как "женщина, которая пытается писать, как мужчина". Отрывок целиком: "Вирджиния Вулф была первым великим писателем, которого я прочитал. Я жил в Лос-Анджелесе, был маленьким, самоуверенным и глупым, и вдруг мне попалась ее книга. И тогда я понял, что может сделать язык, что означают слова «великая книга». Это было как первый поцелуй — после ты целуешь много разных людей, но никогда так, как в первый раз. Вирджиния Вулф научила меня читать и превратила в писателя, именно такого, какой я есть. Попадись мне тогда кто-нибудь другой, мой творческий метод точно был бы другим.
     — Есть, кстати, теория, что Вирджиния Вулф пишет, как мужчина, а Марсель Пруст — как женщина.
     — Ха-ха! Про Пруста согласен, а вот кто пишет, как мужчина, я, кстати, не задумывался. Хотя, Вирджиния Вулф утверждает, насколько неважно все, что делает женщина...* О, мне кажется, Джойс пишет, как мужчина!
     — Хемингуэй еще, например.
     — Хемингуэй пишет, как трансвестит. Как женщина, которая пытается писать, как мужчина."
     Это напомнило мне то, что писала Вирджиния Вулф ("и опять приходишь к Шекспиру, андрогину по духу, какими были и Китс, и Стерн, и Каупер, и Лэм, и Колридж. Шелли, пожалуй, был бесполым. Мильтон и Бен Джонсон слишком мужчины. Как и Вордсворт, и Толстой. В наше время можно считать андрогином Пруста, если б не излишек женского. Но это слишком редкий недостаток, так что грех жаловаться" ("Своя комната"), но она писала о другом — дальше идут слова о том, что "губительно человеку пишущему думать односторонне", "нельзя быть просто женщиной или просто мужчиной по складу мысли: нужно быть женственно-мужественным или же мужественно-женственным".
     Не понимаю, что они имеют в виду, когда говорят, будто Марсель Пруст пишет, как женщина (я вижу только, что он пишет, как Марсель Пруст). Впрочем, я вообще не знаю, что значит "писать, как мужчина" или "писать, как женщина", хотя мне интересно читать рассуждения других на эту тему. Недавно прочитала о том, как одна американская журналистка в 20-е или 30-е годы доказывала, что Э.М. Форстер это псевдоним какой-то женщины, потому что мужчины так не пишут. Причем подобные же предположения, оказывается, еще раньше высказывались в Англии (Laura P. Claridge, Elizabeth Langland. Out of bounds: male writers and gender(ed). Univ of Massachusetts Press, 1990 criticism. p.265).
     *Это предложение не совсем поняла. Возможно, дело в переводе.

@темы: Вирджиния Вулф, Марсель Пруст, литература, Хемингуэй, Э.М.Форстер

---

Перечитывала все, какие вспомнила, произведения Хемингуэя, в которых он так или иначе касается темы гомосексуальности, и нашла в сети русские переводы двух его коротких рассказов — "A Simple Enquiry" и “The Mother of a Queen” (о матадоре).

Простой вопрос

Простой вопрос

     Снег снаружи был уже выше подоконника. Проникающее в окно солнце освещало карту на стене лачуги, обшитой сосновыми досками. Солнце стояло высоко, и верхушки сугробов не мешали его лучам освещать домик. Вдоль тыльной стороны лачуги была проложена траншея, и в каждый погожий день солнце, отражаясь от стены, подтапливало снег и расширяло траншею. Был конец марта. Майор сидел в комнате за столом возле стены. Его адъютант сидел за другим столом.
     Вокруг глаз майора белели ободки — следы темных очков, которые защищали глаза от слепящего снега. Лицо майора было сперва обожжено на солнце, потом покрылось загаром, а потом снова обгорело, уже поверх загара. Обожженный нос распух, и кожа на нем шелушилась. Занимаясь бумагами, майор макнул пальцы левой руки в блюдце с маслом и размазал масло по лицу, осторожно прикасаясь к коже самыми кончиками пальцев. Он аккуратно обтер пальцы о край блюдца, чтобы масло не капало с них, а потом, смазав лоб и щеки, легонько погладил пальцами нос. Закончив, он встал, взял блюдце с маслом и пошел в крохотную комнатенку, служившую ему спальней.
     — Посплю немного, — сказал он адъютанту. В их армии адъютант был совсем не то, что унтер-офицер. — А ты закончи дела.
     — Хорошо, signor maggiore[1], — ответил адъютант.
     Он откинулся на спинку стула и зевнул. Достал из кармана книжку в бумажной обложке и раскрыл; затем положил её на стол и раскурил трубку. Облокотился на стол и принялся читать, попыхивая трубкой. Потом закрыл книжку и убрал в карман. Слишком много ещё бумажной волокиты осталось. Никакого удовольствия от чтения, пока она над душой висит. Солнце за окном скрылось за горой и больше не освещало лачугу. Вошел солдатик с охапкой небрежно порубленных сосновых сучьев.
     — Потише, Пинин, — сказал ему адъютант. — Майор спит.
     Пинин служил при майоре ординарцем. Он был смуглый парнишка. Растопив печь, он осторожно, стараясь не шуметь, подбросил ещё сучьев, потом закрыл дверь и удалился в сени. Адъютант снова погрузился в бумаги.
     — Тонани! — окликнул майор.
     — Да, signor maggiore?
     — Пришли ко мне Пинина.
     — Пинин! — позвал адъютант. Пинин вошел в комнату. — Тебя майор зовет, — сказал адъютант.
     Пинин пересек комнату и приблизился к клетушке майора. Постучал в приоткрытую дверь.
     — Signor maggiore?
     — Войди, — донесся до ушей адъютанта голос майора. — И закрой дверь.
     Майор лежал на койке. Пинин подошел и остановился рядом. Подушкой майору служил рюкзак, набитый каким-то бельем. Удлиненное, обожженное, намазанное маслом лицо было повернуто к Пинину. Руки майора лежали поверх одеяла.
     — Тебе ведь девятнадцать?
     — Да, signor maggiore.
     — Ты когда-нибудь любил?
     — В каком смысле, signor maggiore?
     — Ну… в девчонку влюблялся?
     — Я бывал с девчонками.
     — Я не то имел в виду. Я спросил, влюблялся ли ты — в какую-нибудь девчонку?
     — Да, signor maggiore.
     — Ты и сейчас любишь девчонку? Что-то ты не пишешь ей. Я ведь все твои письма читаю.
     — Да, я её люблю, — сказал Пинин. — Но просто не пишу ей.
     — Ты уверен?
     — Да.
     — Тонани, — позвал майор, не повышая голоса. — Ты меня слышишь?
     Ответа не последовало.
     — Он не слышит, — сказал майор. — Так ты точно любишь девчонку?
     — Да.
     — И… — майор стрельнул в него глазами. — Тебя ещё не совратили?
     — Не пойму, что это значит — совратили.
     — Ладно, — сказал майор. — Не заносись.
     Пинин потупился и уставился на пол. Майор поглядел на его смуглое лицо, смерил его взглядом с ног до головы, а потом посмотрел на его руки. И продолжил, не улыбаясь:
     — Так ты и правда не хочешь… — майор приумолк. Пинин смотрел в пол. — Ты уверен, что не мечтаешь о том, чтобы… — Пинин продолжал разглядывать пол. Майор оперся головой о рюкзак и улыбнулся. Он даже почувствовал облегчение: сложностей в армейской жизни и без того было хоть отбавляй. — Ты славный парнишка, Пинин, — сказал он. — Очень славный. Только не задавайся и смотри в оба, чтобы никому другому не достался.
     Пинин неподвижно стоял возле его койки.
     — Не бойся, — сказал майор. Руки его покоились на одеяле. — Я тебя не трону. Можешь возвращаться в свой взвод, если хочешь. Только лучше оставайся при мне. Меньше шансов тогда, что тебя убьют.
     — Вам что-нибудь от меня нужно, signor maggiore?
     — Нет, — сказал майор. — Ступай и займись своими делами. Дверь за собой не закрывай.
     Пинин неловко вышел, оставив дверь открытой. Адъютант поднял голову и посмотрел на него. Пинин раскраснелся и даже двигался совсем не так, как прежде. Адъютант проводил его взглядом и улыбнулся.
     Вскоре Пинин вошел снова и подбросил в печь ещё дров.
     Майор, который лежал на койке, разглядывая свою обтянутую тканью каску и темные очки, висевшие на гвоздике, услышал его шаги.
     "Вот ведь прохвост", — подумал он. — "Неужели наврал мне?"

Переводчик: А. Санин
Примечания
1

Господин майор (итал.) (Отсюда)

Мать красавчика

Мать красавчика

     Когда у него умер отец, он был совсем еще зеленый и его менеджер похоронил покойника навечно, то есть обеспечил за ним постоянное место на кладбище. Но когда и мать умерла, менеджер сообразил, что не всегда же им амуриться. Ведь у них была любовь, да, он из таких, этот красавчик Пако, вы разве не знаете? Ну еще бы, конечно, из таких. И менеджер решил похоронить его мать только на пять лет.
     Так вот, вернулся он в Мексику из Испании и сразу получил первое уведомление. Там было сказано, что это первое уведомление: дескать, пять лет на исходе, и не соблаговолит ли он распорядиться должным образом, чтобы продлить срок сохранения материнской могилы. За постоянное место требовалось внести всего двадцать долларов. Касса хранилась тогда у меня, и я сказал, поручи это мне. Но он сказал — нет, он сам об этом позаботится. Позаботится сам, и немедленно. Мать-то его, и он хочет сам все сделать.
     Через неделю пришло второе уведомление. Я прочитал его вслух и говорю, я думал, ты уже позаботился об этом. Нет, говорит, еще нет.
     — Давай я все сделаю, — сказал я. — Вот они, денежки, у меня.
     Нет, сказал он. Нечего ему указывать. Он сам об этом позаботится, когда руки дойдут. Какой смысл тратить деньги раньше времени.
     — Ладно, — сказал я. — Только смотри не забудь. — У него тогда был контракт на шесть боев по четыре тысячи песо каждый, да еще бенефис. В одной только столице он заработал больше пятнадцати тысяч долларов. Скаред он был, вот и все.
     Третье уведомление пришло еще через неделю, и я опять прочитал его вслух. Там было сказано, что, если он не внесет до субботы, могилу его матери разроют и останки ее выбросят на общую свалку костей. Он сказал, что займется этим в тот же день, когда поедет в город.
     — Почему ты мне не поручишь? — спросил я.
     — Не суйся куда не надо, — сказал он. — Это мое дело, и я сам этим займусь.
     — Ладно, когда так, — сказал я. — Делай свои дела сам.
     Он взял сколько было нужно денег из кассы, хотя в те времена у него в кармане всегда лежала сотня песо, а то и больше, и сказал, что сам этим займется. И ушел с деньгами, и я, конечно, думал, что дело сделано.
     Неделю спустя оттуда написали, что, поскольку ответа на их окончательное предупреждение не поступило, останки его матери выбросили на свалку костей — на общую свалку.
     — Господи помилуй! — сказал я ему. — Ты же собирался заплатить, взял на это деньги из кассы, и что же теперь стало с твоей матерью! Подумать только! Общая свалка костей, и там твоя мать! Почему ты мне не поручил? Я бы сразу после первого уведомления выслал.
     — Это не твое дело. Мать — она моя мать.
     — Верно, дело не мое, это твое дело. Но какая же у человека кровь в жилах, если он допустил такое со своей матерью? Не заслужил ты, чтобы у тебя мать была.
     — Это моя мать, — сказал он. — Теперь она мне еще дороже. Теперь мне не надо думать, что она похоронена там-то и там-то, и горевать. Теперь она вокруг меня, в воздухе, как птицы и как цветы. Теперь моя мать всегда будет со мной.
     — Господи помилуй! — сказал я. — Какая же у тебя кровь в жилах? Ты больше и разговаривать со мной не смей.
     — Она всюду при мне, — сказал он. — Теперь я не буду о ней горевать.
     В те времена он крутился около женщин и тратил на них уйму денег, все старался казаться настоящим мужчиной и думал, что проведет этим кого-нибудь, но на тех, кто его знал, это нисколько не действовало. Мне он задолжал шестьсот с лишним песо и никак не хотел расплатиться.
     — Зачем тебе сейчас деньги? — говорил он. — Неужели ты не доверяешь мне? Мы же с тобой друзья.
     — Друзья не друзья, доверяю не доверяю — не в этом дело, а в том, что, пока тебя не было, я за все платил из своего кармана, и теперь эти деньги мне нужны, и у тебя есть чем расплатиться.
     — Нет у меня сейчас ничего.
     — Нет, есть, — сказал я. — Вот они, в кассе, отсюда и возьмешь.
     — Эти деньги мне нужны на другое, — сказал он. — Ты не знаешь, какие у меня расходы.
     — Я здесь все время сидел, пока ты был в Испании, и ты сам велел мне платить по всем счетам, что приходили из магазинов, а денег ни разу не прислал, и у меня ушло шестьсот с лишним песо моих кровных, а теперь деньги мне нужны и расплатиться со мной ты можешь.
     — Скоро расплачусь, — сказал он. — Сейчас они мне самому позарез нужны.
     — На что?
     — Мало ли у меня какие дела.
     — Ну, хотя бы часть отдай.
     — Нет, не могу, — сказал он. — Мне деньги прямо-таки позарез нужны. Но я отдам.
     В Испании он выступал всего два раза, ему там ходу не дали, моментально его раскусили, а он сшил себе семь костюмов для арены, и ведь что за человек: упаковал все кое-как, и на обратном пути четыре костюма так подмочило морской водой, что и надеть нельзя.
     — О Господи! — сказал я ему. — Ты едешь в Испанию. Торчишь там весь сезон, а выступаешь всего два раза. Все деньги, что взял с собой, тратишь на костюмы, и не потрудишься даже уберечь их от морской воды, и никогда эти костюмы не наденешь. Вот как у тебя прошел сезон, а теперь ты мне заявляешь, что сам со своими делами управишься. Тогда отдай деньги, и я с тобой распрощаюсь.
     — Нет, ты мне понадобишься, — сказал он. — И я все тебе отдам. Но сейчас мне деньги самому нужны.
     — Уж так нужны, что и за материнскую могилу не мог заплатить, чтобы твоей матери было где покоиться. Значит, нужны, говоришь? — сказал я.
     — Я очень рад, что с матерью так все получилось, — сказал он. — Тебе этого не понять.
     — И слава Богу, — сказал я. — Расплатись, или я сам из кассы возьму.
     — Теперь касса будет у меня, — сказал он.
     — Нет, не будет, — сказал я.
     В тот же самый день он явился ко мне с каким-то подонком — молодчиком из его родного города, без гроша в кармане, и сказал: «Вот этому пейсано нужны деньги на проезд домой, потому что у него мать тяжело заболела».
     Понимаете? Какой-то подонок, он его раньше и в глаза не видел, но земляк! Надо же перед ним покрасоваться — как же, знаменитый матадор, тароватый, не поскупится ради земляка!
     — Дай ему пятьдесят песо из кассы, — велел он мне.
     — Ты же только что говорил, будто тебе нечем со мной расплатиться, — сказал я. — А теперь хочешь дать пятьдесят песо этому подонку?
     — Мы с ним земляки, — сказал он, — и у него тяжелое положение.
     — Сука ты, — сказал я и бросил ему ключ от кассы. — Сам давай. Я еду в город.
     — А ты не кипятись, — сказал он. — Я с тобой расплачусь.
     Я собрался в город и вывел машину. Машина была его собственная, но он знал, что я вожу лучше. У меня все получалось лучше, чем у него. Он знал это. Он даже читать-писать не умел. Мне надо было кое с кем повидаться в городе и выяснить, можно ли его заставить вернуть долг. Он вышел и сказал:
     — Я тоже поеду. И я тебе все верну. Мы же друзья. Зачем нам ссориться.
     Мы поехали в город, и машину вел я. Только въехали, он сует мне двадцать песо. Вот, говорит, возьми.
     — Ах ты сука безродная! — сказал я и посоветовал, куда ему девать эти деньги. — Какому-то подонку даешь пятьдесят песо, а мне двадцать, когда твоего долгу шестьсот с лишним. Я и цента из твоих рук не приму. Сунь их знаешь куда?
     Я вышел из машины, а у самого пусто в кармане, и где ночевать, неизвестно. Потом попозже в тот же день поехал с одним приятелем и забрал из дома все свои вещи. С тех пор и вот до нынешнего года я с ним и слова не сказал. А тут как-то вечером встретил его с двумя дружками по дороге в кино «Каллао» на Гран-Виа в Мадриде. Он ко мне с ручкой.
     — А, Роджер! Здравствуй, дорогой! Ну, как поживаешь? Я слыхал, ты про меня нехорошее говоришь. Всякую небылицу.
     — Если я говорю, так только одно — что у тебя матери сроду не было. — Это самое худшее оскорбление для мужчины, какое только есть по-испански.
     — Что правда, то правда, — сказал он. — Я был такой маленький, когда моя бедная мамочка умерла, что у меня ее будто и не было. И это очень грустно.
     Вот вам, какие они, эти красавчики. Их не проймешь. Ну, ничем не проймешь. Деньги они тратят только на себя или на всякую показуху, а долгов не платят. Попробуйте, получите с такого. Я ему все выложил, что я о нем думаю, прямо там, на Гран-Виа, в присутствии трех его дружков, но теперь при встречах он со мной разговаривает, будто мы с ним закадычные друзья.
     Какая же у них кровь в жилах, у таких вот красавчиков?

Переводчик Н. Волжина (Отсюда)
("Красавчик" вместо "queen", конечно, не очень подходящее слово, но перевод был сделан в советское время.)

@темы: Хемингуэй, рассказ

---

António Variações. Canção. 1984. По-русски имя этого певца, если я не ошибаюсь, должно выглядеть как Антониу Варьясойнш (в соответствии с правилами передачи португальских имен на русский). Variações — псевдоним (это португальское слово означает "вариации").

И наяву ли эта
Песня, что так легка,
Или она - лишь сосны,
Сумерки и тоска?

Песня

Кобольдов или эльфов
Пение вдалеке?
Кружатся отголоски
В сумрачном сосняке.

Вслед за безвестной тропкой
Прянут за поворот,
Будто из рощи кто-то
Глянет - и пропадет.

Кто-то, чей призрак смутный
Тонет, уйдя во тьму...
Слышу - и чуть не плачу.
Плачу, но почему?

И наяву ли эта
Песня, что так легка,
Или она - лишь сосны,
Сумерки и тоска?

Но, улетая с ветром,
Отзвук последний стих,
И ни единой ноты
В гуще стволов ночных.

Ф. Пессоа (перевод Б.Дубина)

Стихотворение в оригинале

Canção

Silfos ou gnomos tocam?...
Roçam nos pinheirais
Sombras e bafos leves
De ritmos musicais.

Ondulam como em voltas
De estradas não sei onde
Ou como alguém que entre árvores
Ora se mostra ou esconde.

Forma longínqua e incerta
Do que eu nunca terei...
Mal oiço e quase choro.
Por que choro não sei.

Tão ténue melodia
Que mal sei se ela existe
Ou se é só o crepúsculo,
Os pinhais e eu estar triste.

Mas cessa como uma brisa
Esquece a forma aos seus ais;
E agora não há mais música
Do que a dos pinheirais.
     В оригинале упоминаются не кобольды и эльфы, а сильфы (silfos) и гномы (gnomos), т.е. стихийные духи. Мне вспомнилось, как Вальтер Скотт в предисловии к роману "Монастырь" писал: "Недоверие публики к простонародным и грубым шотландским суевериям побудило автора обратиться к прекрасной, хотя и почти забытой, магии астральных духов или стихийных существ, превосходящих людей знанием и силой, но стоящих ниже их, так как они подвластны смерти, которая будет для них уничтожением, ибо к ним но относится обещание, данное сынам Адама. Предполагается, что эти духи делятся на четыре категории, подобно четырем стихиям, от которых они берут свое начало, и они известны лицам, изучавшим каббалистическую философию, под именами сильфов, гномов, саламандр и наяд, поскольку они происходят из воздуха, земли, огня или воды". Под "простонародными и грубыми шотландскими суевериями" Вальтер Скотт, судя по контексту, имеет в виду прежде всего истории о фейри, но эти слова, как я понимаю, выражают не его отношение к фольклору, а взгляды большинства читателей. Теперь нам уже настолько непривычно такое противопоставление образов эльфов (как принадлежащих "низменным" народным преданиям) образам сильфов и саламандр (как представителям более возвышенной мифологии), что не удивляет даже замена одних другими, как в этом прекрасном переводе.

@темы: переводы, музыка, Fernando Pessoa, мифы и легенды

---

Иногда в народных сказках чувствуется, что из сказки выпали какие-то подробности (сказочник забыл, перепутал или решил сделать сказку короче). Мне нравится начало португальской сказки "Проклятая башня": "Жила когда-то одна женщина, и было у нее три сына.
Как-то раз приходит старший сын к матери за благословением и просит дать ему коня и льва, он, мол, отправляется бродить по свету. Мать у него спрашивает:
— Куда же ты пойдешь, сыночек?
— А куда глаза глядят, — отвечает он, — пойду бродить по свету.
Мать дала ему коня и льва, и он ушел"*.
Средний сын, а затем и младший, разумеется, тоже просят и получают львов. Сказочник не объяснил, откуда у этой женщины львы, не назвал ее королевой или герцогиней (тогда бы читатели могли представить зверинец в замке), но с такими подробностями сказка, на мой взгляд, стала бы хуже.
(По сказкам с похожим сюжетом я догадываюсь, что в раннем варианте братья, должно быть, не получили львов от матери, а в дороге спасли львицу со львятами или осиротевших львят, и те, когда подросли, стали их из благодарности сопровождать).
*Сказки и легенды Португалии. М., 1980 г.

@темы: сказки

---

     Когда Пессоа послал первый вариант своей поэмы "Антиной"* (написанную по-английски — вариант 1915 г (издан в 1918 г); окончательный вариант), редактору английского журнала о Португалии (Portuguese Monthly), Уильяму А. Бентли, тот ответил: "Я вовсе не такой уж законченный ханжа, но неужели Вы не могли найти более достойного предмета, чем такие прискорбные игры с самыми постыдными пороками? В здоровье бесконечно больше величия, оно должно быть красивее и привлекательнее болезни, а здоровье души — даже больше, чем здоровье тела. Откровенно говоря, я сожалею, что Вам пришлось проституировать подлинно прекрасную и благородную поэтическую одаренность, вдохновляясь такими постыдными вещами. Вашему народу нужно помогать прекрасными, благородными идеями, а не этими, оставшимися от прошлых столетий. Вы можете помочь своему народу, но не тем, что в поиске сокровищ подлинной поэзии будете рыться в столь омерзительной грязи"*.
     Если бы точно не знала, о каком произведении это написано, ломала бы голову, пытаясь представить, что за порнографию подсунули этому редактору.** А ведь в том варианте поэмы, который он прочитал, даже были слова, осуждавшие чувственную сторону любви между Адрианом и Антиноем. Пессоа выбросил их из текста, когда опубликовал поэму в 1921 году в своем недолго просуществовавшем издательстве "Olisipo". Например, вместо 'love's art most unholy' ("самое нечестивое искусство любви") написал 'art, that makes love captive wholly' ("искусство, полностью захватывающее в плен любовь") и т.д.*** То ли взгляды Пессоа изменились, то ли первая редакция "Антиноя" создавалась с оглядкой на цензуру.
*Embodying Pessoa: corporeality, gender, sexuality by Anna Klobucka, Mark Sabineр, University of Toronto Press, 2007, p. 136.
** Впрочем, когда поэму в 1989 году собрались издать в русском переводе (в сборнике Фернандо Пессоа "Лирика") и заказали его В.Топорову, "Топоров был предупрежден — начальство может поэму из-за "порнографичности" выбросить" (E.Витковский (вступительная статья к переводам Перелешина (среди которых есть и "Антиной")).
***Ibid, 137.

@темы: гомоэротизм, Fernando Pessoa, античность

---

 Fraulein Eva пишет, что на рутрекере выложили "Настасью" (1994) Анджея Вайды (я когда-то писала, что хотела посмотреть этот фильм, но не смогла найти).
Описание с рутрекера: "Этот фильм, снятый по роману Ф. Достоевского «Идиот», во многом уникален. Анджей Вайда объединил в нем то, что традиционно считается несовместимым, – Восток и Запад, мужское и женское. По замыслу режиссера образы Настасьи Филипповны и князя Мышкина – едва ли не самые сложные в мировой литературе и, казалось бы, полярно противоположные – представляют собой неразрывное целое. Исполнить две эти главные роли должен был один актер. Анджей Вайда использовал в фильме элементы кабуки – традиционного японского театра, где женские роли исполняют мужчины и где перевоплощение происходит зачастую прямо на сцене, на глазах у зрителя, неизменно вызывая восторг публики. Для исполнения двух главных ролей в своем фильме режиссер пригласил одного из самых знаменитых оннагата – исполнителей женских ролей в театре кабуки – Бандо Тамасабуро. Несмотря на столь смелое новаторство, создатели фильма чрезвычайно бережно воспроизвели и дух, и букву романа Достоевского. В основу фильма легла заключительная глава романа – последние часы, которые князь Мышкин и Парфен Рогожин проводят в рогожинском доме возле тела убитой Настасьи Филипповны. Остальные события романа предстают в виде воспоминаний, которые разыгрывают те же актеры в тех же декорациях".

@темы: кино, ссылки, Достоевский, восток

---

19.11.2011 в 02:50

Пишет  aretania:

фотосессия: писатели
тогда это никому не казалось мрачным
сейчас поднялся бы страшный вой "рекламу не дадут\снимут"

Э.М.Форстер, Норман Дуглас, Айви Комптон-Бернетт, Роберт Грейвс, Эдит Ситуэлл и ее брат Осберт Ситуэлл, Элизабет Боуэн, Ивлин Во, Грэм Грин.

дальше - больше

www.fulltable.com/VTS/m/mag/lill/menun.htm

А я обратила внимание на другое. Из этих девяти писателей (выбранных для этой фотосессии просто потому, что каждый из них занимал, как и занимает, значительное место в английской литературе) трое гомосексуальны (Э.М.Форстер, Норман Дуглас, Осберт Ситуэлл), четверо бисексуальны (Эдит Ситуэлл, Роберт Грейвс*, Ивлин Во и Элизабет Боуэн**). Айви Комптон-Бернетт всю жизнь прожила с подругой, и биографы спорят о том, какие их связывали отношения. И только Грэм Грин принадлежит к сексуальному большинству.
* Грейвс, как я понимаю, был бисексуален, но в юности считал себя гомосексуалом, а в 22 года, вернувшись с Первой мировой войны, выбрал гетеросексуальный образ жизни.
** Кстати, Элизабет Боуэн — подруга детства Стивена Теннанта, и именно на ней он собирался жениться.
Вспомнила, как когда-то в словах Дональда Рейфилда о том, что "если вычесть из литературы двадцатого века всех гомосексуалистов, а из музыки - всех евреев, в Англии останется очень мало романов и симфоний" (отсюда) видела только шутку.

@темы: фотографии, бисексуальность, гомосексуальность, английская литература, Э.М.Форстер

---

@темы: Лоуренс Аравийский

---

Фаду на стихи Антониу Ботту - 2

Фаду Meus Olhos Que por Alguem (или Meus Olhos, т.е."Мои глаза") я впервые услышала, когда его спела Мариза — Meus Olhos Que por Alguem есть на ее диске Fado Tradicional (2010). Но это фаду, как я потом поняла, мне больше нравится в исполнении Селеште Родригеш (сестры Амалии Родригеш).

Запись, сделанная в 1962 году. Автор музыки Жуакин Кавальеру-младший (в некоторых источниках пишут, что автор Жуан Блэк, но, кажется, это ошибка)

Текст стихотворения (в оригинале, в русском прозаическом переводе и в английском переводе Фернанду Пессоа.

Текст стихотворения в оригинале.

Meus olhos que por alguém
deram lágrimas sem fim
já não choram por ninguém
- basta que chorem por mim.

Arrependidos e olhando
a vida como ela é,
meus olhos vão conquistando
mais fadiga e menos fé.

Sempre cheios de amargura!
Mas se as coisas são assim,
chorar alguém - que loucura!
- Basta que eu chore por mim.

Мой прозаический перевод (другого не нашла и лучше перевести, к сожалению, не смогла).

Мои глаза, из-за одного человека
Пролившие столько слез,
Из-за других уже не плачут,
Довольно и того, что плачут обо мне.

Раскаиваясь и видя
Жизнь такой, какая она есть,
Мои глаза обрели
Больше усталости и меньше веры.

Всегда столько горечи!
Но раз все так, как есть,
Плакать из-за кого-то — какое безумие!
Довольно и того, что плачу о себе.

Стихотворный перевод на английский, сделанный Фернанду Пессоа

My eyes have wept, they have wept
For someone who made them weep.
Now I'll have all their tears kept
For me, and the rest may keep.

My eyes are tired of my madness.
They look on life as it is.
They go on getting less gladness
And less faith, for life is this.

They are weary, they are sad.
But things are like this.
Why weep? I'll weep—for others, how mad!
For me, and the rest may keep.


На те же слова написано и другое фаду (автор музыки Жуакин Кампуш). Его исполняет Тереза Силва Карвальу.

+ Мариза поет фаду на слова другого стихотворения Ботту.

Мариза поет фаду Os Anéis Do Meu Cabelo (на слова другого стихотворения Ботту)

Текст стихотворения

Se passares pelo adro
No dia do meu enterro
Dize à terra, tu não coma
Os anéis do meu cabelo

Já não digo que viesses
Cobrir de rosas meu rosto
Ou que num choro dissesses
A qualquer do teu desgosto

Nem te lembro que beijasses
Meu corpo delgado e belo
Mas que sempre me guardasses
Os anéis do meu cabelo.

Если придешь на кладбище
В день моих похорон,
Попроси землю, чтобы она не уничтожала
Завитки моих волос.
(Целиком переведу в другой раз.)
Фаду на стихи Антониу Ботту - 1

@темы: музыка, Fernando Pessoa

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Рассказ Э.М.Форстера "Координация"

В четыре сорок пять мисс Хэддон отправилась пить чай к директрисе, которая объяснила, почему она хочет, чтобы все ученицы играли один и тот же дуэт. Это входит в ее новую координационную систему обучения. Вся школа в этом году занимается одной темой, только одной — Наполеоном, — и все занятия должны сосредоточиться на этой теме. Так, уж не говоря о французском или истории, класс декламации разучивает политические стихи Вордсворта, на уроках литературы читают отрывки из «Войны и мира», на уроках рисования копируют что-нибудь Давида, на рукоделии — кроят платья в стиле «империи», ну, а по музыке — все ученицы, конечно, должны играть Героическую симфонию Бетховена, которая была начата (правда, только начата) в честь императора. На чаепитии присутствовали несколько других преподавательниц, и все они стали восклицать, что обожают координировать, что это прелестная система, что благодаря ей работа стала гораздо интереснее и для них, и для девочек. Но мисс Хэддон промолчала.

— Не колотите так, — сказала мисс Хэддон. — Каждый пассаж должен быть как нить жемчужин. А у вас так не получается. Почему?

— Элен, поросенок, ты забрала мою ноту!

— Вовсе нет, это ты забрала мою!

— Так чья же это нота?

Мисс Хэддон взглянула между их косичками.

— Это нота Милдред, — определила она. — Давайте снова с двойного такта. И не колотите.

Девочки начали снова, и опять мизинец правой руки Милдред сцепился с левым мизинцем Элен из-за среднего си.

— Нет, это не сыграть! — заявили они. — Это он сам виноват — тот, кто написал.

— Все очень легко можно было бы сыграть, если бы ты не застревала на одной ноте, Элен, — сказала мисс Хэддон.

Пробило четыре. Милдред и Элен ушли, пришли Роз и Инид. Они играли дуэт хуже, чем Милдред, но не так плохо, как Элен. В четыре пятнадцать появились Маргарет и Джейн. Они играли хуже, чем Роз и Инид, но не так плохо, как Элен. В четыре тридцать пришли Долорес и Вайолет. Они играли хуже, чем Элен. В четыре сорок пять мисс Хэддон отправилась пить чай к директрисе, которая объяснила, почему она хочет, чтобы все ученицы играли один и тот же дуэт. Это входит в ее новую координационную систему обучения. Вся школа в этом году занимается одной темой, только одной — Наполеоном, — и все занятия должны сосредоточиться на этой теме. Так, уж не говоря о французском или истории, класс декламации разучивает политические стихи Вордсворта, на уроках литературы читают отрывки из «Войны и мира», на уроках рисования копируют что-нибудь Давида, на рукоделии — кроят платья в стиле «империи», ну, а по музыке — все ученицы, конечно, должны играть Героическую симфонию Бетховена, которая была начата (правда, только начата) в честь императора. На чаепитии присутствовали несколько других преподавательниц, и все они стали восклицать, что обожают координировать, что это прелестная система, что благодаря ей работа стала гораздо интереснее и для них, и для девочек. Но мисс Хэддон промолчала. В ее времена никакой координации не существовало, и она не могла понять ее смысла. Она знала только, что стареет, что преподает все хуже и хуже, и ее интересовало лишь, как скоро директриса узнает об этом и уволит ее.

А в это время высоко на небесах сидел Бетховен, а вокруг него, на маленьких облачках, располагались его конторщики. Каждый из них делал пометки в гроссбухе, и тот, на книге которого было написано: «Героическая симфония, аранжировка для четырех рук Карла Мюллера», вносил следующие записи: «3.45 — Милдред и Элен, дирижер мисс Хэддон. 4.00 — Роз и Инид, дирижер мисс Хэддон. 4.15 — Маргарет и Джейн, дирижер мисс Хэддон. 4.30…»

Здесь его прервал Бетховен:

— Кто такая эта мисс Хэддон, чье имя звучит как удар барабана?

— Она интерпретирует вас уже многие годы.

— А что у нее за оркестр?

— Девицы из состоятельных семей, которые ежедневно в течение целого дня исполняют в ее присутствии Героическую. Звуки симфонии никогда не умолкают. Они плывут из окна, как непрерывно курящийся ладан, и их слышно по всей улице.

— Есть ли проникновенность в их исполнении?

Так как Бетховен все равно был глухой, то конторщик ответил:

— Да, весьма индивидуальное проникновение. Было время, когда Элен уходила дальше, чем другие, от вашего толкования, но с тех пор, как появились Долорес и Вайолет, положение изменилось.

— Я понимаю, новые товарищи вдохновили ее.

Конторщик промолчал.

— Я одобряю, — продолжал Бетховен, — и в знак моего одобрения повелеваю, чтобы мисс Хэддон и ее оркестр и все в их доме услышали сегодня же вечером мой квартет до-минор в превосходном исполнении.

Пока декрет этот заносился в скрижали и пока персонал думал, как он будет выполнен, сцена, полная еще большего величия, происходила в другой части эмпирей. Там восседал Наполеон, окруженный своими конторщиками, и было их так много, что облака под сидевшими на самой дальней орбите казались маленькими барашками. Они были заняты тем, что записывали все, что говорилось об их хозяине на земле, — работа, для которой он сам их и призвал. Каждые несколько минут он спрашивал:

— Ну, как идут дела?

Конторщик, книга которого была озаглавлена: «Hommage de Wordswort» [«Посвящение Вордсворта» (франц.)] отвечал:

— В пять ноль-ноль — Милдред, Элен, Роз, Инид, Маргарет и Джейн — все читали наизусть сонет «Когда-то была она владычицей Востока». Долорес и Вайолет пытались прочесть его наизусть, но у них это не вышло.

— Этот сонет сложен по поводу моей победы над Венецианской республикой, — сказал император, — и величие темы потрясло Вайолет и Долорес. Естественно, что они не смогли прочитать его. А что еще?

Второй конторщик сказал:

— Пять пятнадцать — Милдред, Роз, Инид, Маргарет и Джейн делают эскизы левой передней ножки кушетки Полины Буонапарт. Долорес и Вайолет все еще учат свой сонет.

— Мне кажется, — сказал Наполеон, — что я уже слышал эти очаровательные имена.

— Они значатся и в моей книге тоже, — сказал третий конторщик. — Вы, может быть, помните, сир, что примерно час назад они играли Героическую Бетховена…

— …написанную в мою честь, — закончил император. — Я одобряю.

— В пять тридцать, — сказал четвертый конторщик, — вся компания, за исключением Долорес и Вайолет, которых послали точить карандаши, пела «Марсельезу».

— Вот это то, что нужно! — воскликнул Наполеон, вскакивая на ноги. — «Ces demoiselles ont un vrai élan vers la gloire» [У этих молодых девиц по-настоящему высокое стремление к славе (франц.)]. Я повелеваю, чтобы в награду весь их дом отпраздновал завтра утром победу под Аустерлицем.

Декрет был внесен в скрижали.

Вечерние уроки начинались в 7.30. Девочки усаживались мрачные, потому что новая скучная система доводила их до слез. Но случилась удивительная вещь. Мимо школы проходила кавалерийская часть, предводительствуемая первоклассным оркестром. Девочки голову потеряли от радости. Они вскочили со своих мест, они пели, они бросились к окнам, они танцевали, они прыгали, они сделали трубы из бумаги, а из классной доски — барабан. И все это они смогли проделать, потому что мисс Хэддон, которая должна была присматривать за ними, вышла из комнаты, чтобы найти генеалогическое древо Марии-Луизы: учительница истории специально просила ее принести его девочкам на вечерние занятия, чтобы те смогли полазать по его ветвям, но мисс Хэддон забыла вовремя это сделать. «Я совсем ни на что не гожусь», — подумала она, протягивая руку за древом, — оно вместе с другими бумагами лежало под раковиной, которую директриса привезла с острова Святой Елены. «Я глупая, усталая, старая… Лучше бы мне умереть». И, размышляя таким образом, она машинально поднесла раковину к уху — когда она была маленькая, ее отец-моряк часто так делал.

Она услышала море, сначала звуки прилива, шепчущегося с глинистыми низкими берегами, потом о чем-то болтающего с камнями; услышала короткий звук волны, с хрустом разбивающейся о песок, а потом долгий, отдающий эхом рев волн, бьющих о скалы, и, наконец, звуки океана вдали от берегов, где воды его то вздымаются горами, то разверзаются пропастями, а когда опускается туман, то лоно морское так нежно поднимается и опадает, или, когда дует свежий ветер и большие валы и маленькие волны, которые живут в больших валах, все поют от радости и шлют друг другу воздушные поцелуи белой пены. Она услышала все эти звуки, а в конце она услышала само море и поняла, что оно теперь принадлежит ей навеки.

— Мисс Хэддон! — сказала директриса. — Мисс Хэддон! Почему это вы не смотрите за девочками?

Мисс Хэддон отняла раковину от уха и с возрастающей решимостью повернулась к своей начальнице.

— Даже сюда, через весь дом, доносится голос Элен, — продолжала та. — Я даже подумала, уж не идет ли это урок декламации. Положите немедленно на место это пресс-папье, мисс Хэддон, и возвращайтесь к своим обязанностям, пожалуйста!

Она взяла раковину из рук учительницы музыки, собираясь положить ее на нужную полку. Но сила примера заставила ее поднести раковину к уху. Она тоже прислушалась…

И услышала шум деревьев в лесу. Это не был какой-то определенный, известный ей лес, но все люди, которых она когда-либо знала, ехали по нему на лошадях, подавая друг другу сигналы негромкими звуками охотничьих рожков. Была ночь, и все они участвовали в охоте. Время от времени какие-то звери с шорохом пробегали в темноте, а один раз по общему сигналу началась погоня, но чаще ее друзья ехали тихо, и она вместе с ними, по всему лесу и навсегда.

И пока она слушала все это одним ухом, мисс Хэддон говорила ей в другое ухо следующее:

— Я не вернусь к своим обязанностям. Я пренебрегала ими с тех пор, как пришла сюда, так что исправлять что-либо поздно. Я не музыкальна. Я обманывала и учениц, и родителей, и вас. Я совсем не музыкальна, но я притворялась, чтобы заработать деньги. Не знаю, что теперь со мной будет, но я не могу больше притворяться. Я ухожу.

Директриса очень удивилась, узнав, что ее учительница музыки не музыкальна — столько лет непрерывно звучали рояли, что она думала, что все в порядке. В обычных обстоятельствах она нашла бы, чем сразить учительницу, так как была женщиной образованной, но шепот леса заставил ее сказать:

— О мисс Хэддон, только не сегодня, давайте поговорим об этом завтра утром. А сейчас, если вы хотите, прилягте у меня в гостиной, а я сама займусь с девочками, я с ними всегда отдыхаю душой.

Итак, мисс Хэддон легла, и, пока она дремала, душа моря вернулась к ней. А директриса, голова которой все еще была полна шепотов леса, пошла в класс для вечерних занятий, но прежде чем открыть дверь, она трижды кашлянула. Все девочки были на своих местах, кроме Долорес и Вайолет, а этого она постаралась не заметить. А потом она ушла за древом Марии-Луизы, о котором она забыла, и, пока она отсутствовала, кавалерийская часть прошла еще раз мимо окон…

Утром мисс Хэддон сказала:

— Я все-таки хочу уйти, но мне надо было подождать и не говорить вам об этом вчера. Я получила совершенно невероятные новости. Много лет назад мой отец спас тонущего человека. Человек этот только что умер, он завещал мне коттедж на берегу моря и деньги, чтобы жить в нем. Мне не надо больше работать, так что, если бы я подождала до сегодня, то я могла бы обойтись более вежливо и с вами, и, — она немного покраснела, — с собой.

Но директриса пожала ей обе руки и поцеловала ее.

— Я рада, что вы не подождали, — сказала она. — То, что вы сказали вчера, было слово правды — чистый звук рога в чаще. Хотелось бы и мне тоже… — она остановилась. — Ну, а теперь надо устроить праздник для всей школы.

Девочек собрали, и директриса выступила перед ними, а потом выступила мисс Хэддон, она всем дала адрес своего коттеджа и всех пригласила в гости. А потом Роз послали в кондитерскую за мороженым, а Инид — в овощную лавку за фруктами, а Милдред — за лимонадом, а Джейн — на извозчичий двор за экипажами, и все они поехали далеко-далеко за город и играли в неорганизованные игры. Все прятались, и никто не водил; все подавали мячи, и никто их не отбивал; ни одна из девочек не знала, за кого она играет, а ни одна учительница не пыталась наводить порядок; и можно было играть в две игры сразу и быть великаном в одной и Питером Пэном в другой. А что касается координационной системы, то о ней даже и не упоминали, а если и упоминали, то в насмешку. Вот, например, Элен сочинила про нее такую песенку:
Глупый старый Бони [Бонапарт]
Сидел на своем пони,
Рождественский ел он пирог.
В пироге ковырял,
Черносливину достал
И сказал: «Вот что сделать я смог».

И младшие девочки пели эту песенку три часа без остановки.

В конце дня директриса собрала всех вокруг себя и мисс Хэддон. Ее окружали счастливые, усталые лица. Садилось солнце, пыль, поднятая этим днем, тоже садилась.

— Ну, что же, девочки, — сказала директриса, и смеясь, и немножко смущаясь, — видно, вам не очень-то нравится моя координационная система?

— Нет, совсем нет!

— Нет, не очень! — слышалось в ответ.

— Ну, что же, я должна признаться, — продолжала директриса, — что мне она тоже не нравится. Честно говоря, я ее ненавижу. Но я была вынуждена принять эту систему, потому что такого рода вещи производят впечатление на Совет по образованию.

При этом все учительницы и все девочки засмеялись и захлопали в ладоши, а Долорес и Вайолет, которые подумали, что Совет по образованию — это новая игра, тоже засмеялись.

Легко можно представить, что эта позорная история не ускользнула от внимания Мефистофеля. При первой же возможности он бросился в Верховное судилище с громадным свитком, на котором было написано: «J'accuse!»[Я обвиняю (франц.)]. На полпути наверх он встретил архангела Рафаила, который, как всегда, очень вежливо спросил, не может ли он быть чем-нибудь полезен.

— На этот раз нет, спасибо, — ответил Мефистофель. — На этот раз у меня дело верное.

— Может быть, лучше показать его мне, — предложил архангел. — Жаль будет, если вы зря слетаете так далеко, у вас ведь и так было столько разочарований из-за Иова.

— О, здесь совсем другой случай!

— И потом, ведь был Фауст? Если мне память не изменяет, решение присяжных было в конечном счете против вас.

— Нет, нет, то было совсем другое дело. На этот раз я совершенно уверен. Я могу доказать тщетность гениальности. Великие думают, что их понимают, а их не понимают; простые люди считают, что они понимают гениев, а на самом деле это не так.

— Ну, если вы можете это доказать, то тогда у вас действительно бесспорное дело, — сказал Рафаил. — Потому что считается, что вся эта вселенная держится на координации и все существа друг с другом скоординированы в соответствии с их силами и способностями.

— Вот послушай. Пункт первый: Бетховен повелел, чтобы некоторые лица женского пола услышали его до-минорный квартет. А они слушали — кто духовой оркестр, а кто раковину. Пункт второй: Наполеон повелел, чтобы те же лица отпраздновали его победу под Аустерлицем. А в результате — получение наследства, сопровождаемое школьным праздником. Обвинение третье: девицы играют Бетховена. Из-за того, что он глухой и ему служат бесчестные конторщики, он предполагает, что девицы исполняют его музыку проникновенно. Обвинение четвертое: чтобы произвести впечатление на Совет по образованию, девицы изучают Наполеона. Он думает, что его изучают всерьез. У меня есть и другие пункты, но этого уже вполне достаточно. Гений и простой человек не могли скоординироваться друг с другом с тех пор, как Каин убил Авеля.

— Так. Ну а что же ваше дело? — с сочувствием спросил Рафаил.

— Мое дело? — поперхнулся Мефистофель. — Так вот же мое дело!

— Ах невинный дьявол! — воскликнул ангел. — О бесхитростная, хотя и адская душа! Ступай на землю и вновь исходи ее вдоль и поперек. Эти люди, Мефистофель, скоординированы. В основе их координации лежат Мелодия и Победа!

(пер. Татьяна Жукова)
Это фантастический рассказ (или, может быть, сказка).

@темы: английская литература, Э.М.Форстер, рассказ

---

Из очерка Франсуа Мориака "Молодой человек": "Очень юного мужчину женщина видит насквозь, потому что она знает самое себя: очень юный мужчина как две капли воды похож на женщину, у него те же повадки".
Цитирую не потому, что эти слова выражают мою точку зрения (не знаю, прав тут Мориак или нет), просто его мнение показалось интересным, решила записать, чтобы не потерялось.

@темы: французская литература, цитаты