Тут я написала о гомоэротизме у Пьера Лоти (немного, но текст вышел длинным из-за цитат из романа "Азиаде") и о нем самом. Мне захотелось о нем что-нибудь написать, потому что попалась на глаза карикатура, появившаяся во Франции в 1903 — на ней светская дама приглашает в гости знакомого: "Вы ведь придете к нам ужинать сегодня вечером? У нас будет Пьер Лоти со своим новым братом Ивом".
Мне это показалось смешным, как и переиначенное на другой карикатуре название его романа "Мой брат Ив" — "Мой брат IV" (имя Ив - Yves - тут превратили в порядковый номер "брата"). Но эта шутка стала мне понятна только после того, как я узнала о существовании этого романа, в котором Лоти описывает романтическую дружбу молодого морского офицера и матроса, а шутка про "нового брата" рассмешила и до этого.
Раньше из романов Лоти я читала только "Госпожу Хризантему", но на матроса Ива, друга главного героя, я тогда внимания не обратила.
Я добавила в пост довольно много фотографий Лоти в разных экзотических нарядах (маскарадных и не только) — трудно было выбрать, они все показались мне интересными.

@темы: французская литература, восток

---

Гомоэротические мотивы в романах Пьера Лоти

     Я увидела французскую карикатуру 1903 года (она будет дальше), намекающую на гомосексуальность писателя Пьера Лоти (Жюльена Вио). Мне стало интересно, на чем основаны эти слухи. О гомосексуальности в жизни я обычно пишу у себя в дневнике, а в сообществе стараюсь писать о литературе, но иногда творчество нельзя обсуждать отдельно от биографии. Пока я читала о личности писателя, обнаружила, что Э.М.Форстер в 1907 в своем дневнике записал имя Лоти среди имен тех, кто, по его мнению, относился к "гомосексуальной литературной традиции" (Кристофер Марло, Уолт Уитмен, А.Э.Хаусмен, Патер, Микеланджело и т.д.) (1), и что многие исследователи обнаруживали гомоэротические мотивы в произведениях Лоти, особенно в романах "Мой брат Ив" и "Азиаде". Последнее меня удивило: я этого романа не читала, знала только, что там описывается любовь лейтенанта английского флота по имени Пьер Лоти (это имя стало псевдонимом писателя) и восточной красавицы, поэтому не ожидала найти в таком романе ярко выраженные гомоэротические мотивы, тем более у писателя, знаменитого другими историями любви европейца (того же самого героя, Пьера Лоти) и экзотических красавиц — "Мадам Хризантема" (роман, ставший одним из источников оперы "Мадам Баттерфляй"), "Любовь Лоти" (по этому роману было написано либретто "Лакме") и т.д.

Люсьен Леви-Дюрмэ. Призрак Востока. Портрет Пьера Лоти.

"Вы ведь придете к нам ужинать сегодня вечером? У нас будет Пьер Лоти со своим новым братом Ивом"

     Биография Жюльена Вио помогает лучше понять особенности его первого романа. Правда, у писавших о Лоти нет единого мнения о том, каким образом гомоэротизм некоторых его книг связан с его личным опытом. Потомки писателя и некоторые биографы отрицают наличие у него гомосексуального опыта, другие биографы уверены в обратном, а в 1980-е годы, когда во французском сенате обсуждали вопросы, связанные с гомосексуальностью, сенатор Сесиль Голда заявила: "Гомосексуальность не была бы преступлением, даже если бы среди тех, кто к ней причастен, не было ни Андре Жида, ни Пьера Лоти, ни Кокто" (2).
     Несмотря на то, что многие верили и верят в то, что Лоти в жизни был гомосексуален (в этом не сомневался, например, Ролан Барт), нет свидетельств, которые неоспоримо подтверждали бы, что у него был гомосексуальный опыт. Дневник, который писатель вел с юных лет до старости, не всегда помогает понять, что происходило в его жизни, поскольку сперва сам Лоти, а после его смерти его сын со своей женой переписывали этот дневник, выбрасывали из него все, что не хотели предавать гласности (3). В то же время среди современников ходили упорные слухи о склонности Лоти к однополой любви. И нельзя сказать, что эти слухи возникали из-за того, что он избегал женщин: у него были любовницы, а в 36 лет (в 1886) он женился — отчасти по настоянию семьи, отчасти потому, что хотел наследника. Жена родила ему сына. Еще троих — молодая баскская женщина, с которой в 1894 Лоти вступил в связь. При этом Лоти, по мнению Эдмона Гонкура, настолько не скрывал гомосексуальные склонности, что Гонкур не мог поверить своим глазам. 21 февраля 1888 года Гонкур описал в дневнике, как Лоти явился на обед к Альфонсу Доде с красивым молодым матросом, который был в одежде с открытой грудью, как заметил шокированный Гонкур. В записи говорится: "Что в этой голове, в этой голове талантливого человека? Где начинается притворство? Что у него подлинное? Эта педерастия, которую он демонстрирует, она действительно настоящая?" (4) Гонкур не забыл записать, как ему было неприятно пожимать руку матросу, но не объясняет, что еще в поведении Лоти показалось ему неприличным, помимо того, что он привел с собой этого матроса.
     21 сентября 1890 года Гонкур пишет: "Правда ли это? Принцесса [сестра Наполеона III] заявила, что адмирал и вице-адмирал подтвердили, что Лоти как-то застали врасплох во время гомосексуального акта и что против него было возбуждено судебное преследование, но оно было прекращено по неизвестной мне причине (эту запись не включали в ранние издания дневника братьев Гонкуров, а в издании 1956 года страница с этой записью не указана в предметном указателе рядом с именем "Пьер Лоти").(5)
     В 1891 году Лоти избрали членом Французской академии.


     Когда Дюма-сын предложил кандидатуру Лоти и стал описывать его литературные заслуги, один пожилой член Академии сказал, что у Лоти плохая репутация, и уточнил: "Говорят, что он любит мужчин". Дюма ответил: "Давайте сначала примем его, тут мы лучше увидим, правда это или нет" (6).
     3 ноября 1895 Эдмон Гонкур (за год до смерти) записал в дневнике, что "Лоти то ли педераст, то ли делает все, что только может сделать человек, чтобы о нем так думали". Неизвестно, что послужило непосредственным поводом для такого замечания (5).
     Также мне неизвестно, что вызвало появление в 1903 году в «L'Assiette au Beurre» карикатур, намекающих на эти слухи о Лоти.

"Полноте, дорогой мой! У вас даже нет того оправдания, что вы служите на флоте" ("Allons donc, mon cher! ... Vous n'avez même pas l'excuse d'être dans la marine!" («L'Assiette au Beurre», April 25, 1903)

      Этими словами дама упрекает эстета, похожего на Робера де Монтескью (впрочем, кажется, и на самого Лоти тоже). В руке у нее книжка, надпись на которой намекает на роман Лоти "Мой брат Ив" (о дружбе офицера с матросом): автор книги обозначен как "Pierlo To", а название книги "Mon frère IV" ("Мой брат IV") — имя Ив - Yves - стало порядковым номером "брата".


"Вы ведь придете к нам ужинать сегодня вечером? У нас будет Пьер Лоти со своим новым братом Ивом" ("Vous venez, ce soir, dîner, n'est-ce pas? . . . Nous avons Pierre Loti et son nouveau frère Yves." )
     Эти карикатуры показывают, что роман "Мой брат Ив" некоторые современники воспринимали как завуалированное выражение гомосексуальности автора.

"Азиаде" (тут много цитат из романа).

     Впрочем, ярко выраженный гомоэротизм видели и в "Азиаде". Эдмон Гонкур считал, что под видом романа с восточной красавице Лоти описал свой роман с мужчиной. Ролан Барт уверенно писал о том, что Лоти сочинил гетеросексуальную историю с гаремной красавицей Азиаде, чтобы замаскировать гомосексуальную историю, произошедшую на самом деле (7). Это, как я поняла по другим источникам, заблуждение: в реальной истории женщина все же была. Роман основан на событиях, произошедших с Жюльеном Вио в 1876-1877 гг. Люди, которые в романе зовутся Азиаде, Самуил и Ахмет, в жизни носили имена Хакидже, Даниил и Мехмед. Хотя о романе часто вспоминают только как об истории любви к женщине (хотя Ролан Барт ударяется в другую крайность, называя "Азиаде" "содомитским эпосом"), отношения с обоими мужчинами тоже очень важны для Лоти.


Жюльен Вио в морском училище

      Жюльен Вио испытывал чувство любви (в каких-то случаях, возможно, платонической) и до того, как пережил историю, описанную в "Азиаде". Когда юный Жюльен Вио учился в морском училище, он подружился с Жозефом Бернаром, к которому был так сильно привязан, что писал сестре: "Не думай, мы не влюблены друг в друга". Они вместе начали службу во флоте, вместе путешествовали.


Жозеф Бернар и Жюльен Вио

В 1873 Бернара отправили служить в Африку, и Жюльен попросил перевести его туда же. Они жили в одном доме, Жюльен постоянно писал о себе и Бернаре "мы", "наше", "у нас" ("наш большой дом в Дакаре, который я так старался сделать красивым"), но затем Бернар неожиданно, не объяснив ничего Жюльену, покинул Африку (годы спустя Жюльен разыскал его, чтобы узнать причину этого бегства, получил объяснение, но не записал его в дневник, а в дальнейшем, описывая юношеские путешествия, не называл своего спутника по имени). С другой стороны, в это же время Жюльен пережил влюбленность в женщину. Некоторые исследователи отказываются верить в ее реальное существование — считают, что записи в дневнике, выражающие страдания из-за неразделенной любви к ней, маскируют страдания от того, что его покинул Жозеф Бернар. Но в дальнейшем в жизни Жюльена Вио будут и другие женщины, поэтому эта история не кажется невероятной, тем более, что в его романах будет несколько раз повторяться ситуация, отражающая, видимо, его мечту — жизнь втроем в одном доме с женщиной и мужчиной, которые его любят.
     Вслед за строчками, описывающими переживания из-за этой женщины, Жюльен Вио, вернувшийся во Францию, описывает радость от встречи с другом, Франсуа Эмине, рабочим, который прежде был "очень красивым матросом" (надо учитывать, что дружба офицера с простым матросом была необычным явлением). С ним он провел "пять прекрасных дней ... в горах" (28 октября 1874), о которых сохранил прекрасную память, а когда полтора года спустя, отплывая в Турцию, по просьбе матери Франсуа, не взял его с собой (а Франсуа очень хотел ехать с ним), то описал это решение как "большую жертву".
     Но в Турции он встретил женщину и мужчину, о которых в "Азиаде" (по сути полуавтобиографическом романе) написал так: "Двум этим людям, которых я встретил в один и тот же день, суждено было сыграть в моей судьбе немаловажную роль и в течение трех месяцев рисковать ради меня своей жизнью. Но тогда я очень бы удивился, если бы мне об этом сказали. Им обоим предстояло покинуть свой край и провести целую зиму под одной кровлей со мной в Стамбуле".
     Сперва Лоти (герой романа), сойдя с корабля в Салониках, видит Азиаде. "Зеленые глаза слегка вскружили мне голову, хотя разглядеть скрытое белой вуалью личико я так и не сумел". Лоти решает не возвращаться на корабль.
     "Я смотрел, как удаляются последние английские шлюпки. Меня тотчас окружили люди – из тех, что живут под открытым небом на причалах Салоник, – лодочники и грузчики, жаждущие разузнать, почему я остался на берегу, и готовые ждать сколько угодно, чтобы предложить мне свои услуги. Из этой группы македонцев я выделил одного. У него была забавная борода, вся в завитках, как у античных статуй. Он уселся передо мной прямо на землю и с любопытством меня рассматривал. Мой костюм, особенно ботинки, видимо, живо его заинтересовали. Он потягивался, точно ангорский кот, и позевывал, демонстрируя при этом два ряда мелких, сверкающих словно жемчуг зубов.
     Словом, он был хорош собой; в его ласковом взгляде светились благородство и ум. В штанах до колен, оборванный, босой, он, однако же, казался опрятным, точно кошка.
     Македонца звали Самуил."
     Самуил оказывается испанским евреем.

Даниил и Лоти в албанском костюме.

     "Вечера я проводил в обществе Самуила. В тавернах, куда ходили рыбаки, благодаря ему я увидел немало странного; в притонах и кабаках, во «дворах чудес», которые содержали турецкие евреи, я изучал нравы, с какими сталкивались очень немногие мои соотечественники. Собираясь в трущобы, я переодевался в костюм турецкого матроса, рассчитывая, что на рейде Салоник он меня не выдаст. Самуил выделялся среди тамошнего сброда; его сияющая красота была особенно заметна на мрачном фоне. Я понемногу привязался к нему, а его отказ сводничать в моем приключении с Азиаде заставил еще больше уважать его.
     В ночные часы, проведенные с этим бродягой в подвалах, где пьют анисовую и виноградную водку, напиваясь до потери сознания, я увидел много всяческих странностей и извращений.
     ...Ласковой июньской ночью мы с Самуилом лежали, вытянувшись на земле, дожидаясь двух часов утра условленного часа. Я хорошо помню эту волшебную ночь; ее покой нарушал лишь еле слышный плеск прибоя; кипарисы смотрелись на фоне горной гряды, как черные слезы, платаны – как сгустки тьмы; кое-где старые пограничные столбы обозначали места, давным-давно покинутые дервишами; сухая трава, мох и лишайники источали пряный аромат. Оказаться в чистом поле в такую ночь – истинное блаженство!
     Однако Самуила наша ночная вылазка, похоже, не приводила в восторг – он даже перестал мне отвечать.
     Тогда я взял его за руку – я сделал это впервые, в знак дружбы, – и произнес по-испански примерно такую речь:
     – Мой добрый Самуил, вы каждую ночь спите на твердой земле или на голом полу. Трава, на которой мы здесь лежим, куда мягче и пахнет тимьяном. Постарайтесь заснуть, и вы проснетесь в прекрасном расположении духа. Или, быть может, вы недовольны мной? Что я могу для вас сделать?
     Его рука дрожала в моей руке, я сжал ее слишком крепко.
     – Che volete, – произнес он мрачным и недовольным голосом. – Che volete mi?[Что вы от меня хотите? (сабир)]
     Что-то невероятное, что-то зловещее тенью прошло через сознание бедного Самуила – на добром старом Востоке все возможно! Потом он закрыл лицо руками и, ужаснувшись самому себе, застыл в этой позе.
     Но и в это тягостное мгновение он был предан мне душой и телом. Каждый вечер, заходя в дом, где жила Азиаде, Самуил ставил на карту свою свободу и свою жизнь. Он в темноте пересекал кладбище, как ему казалось, наполненное видениями и смертными страхами; греб до утра на своей лодке, стерег нашу или ждал меня всю ночь, лежа вповалку с полусотней бродяг на каменных плитах салоникского причала. Его личность была как бы поглощена моей, и, какими бы ни были место и костюм, которые я выбирал для себя в очередной раз, он следовал за мной как тень, готовый защитить мою жизнь даже ценой своей собственной."
В дневнике Лот откровеннее пишет о своем объяснении с Даниилом (Смуилом):
     — Но чего вы хотите от меня? Che volete mi?
     Его рука трепетала в моей, и я приподнял его голову. ... В его глазах был странный свет, и все его тело дрожало. ... "Чего вы хотите от меня?" — повторил он голосом мрачным и тревожным. И затем он обнял меня, и стиснув в объятьях, страстно прижался своими губами к моим. Я достиг своей цели... более того, вышел страшно далеко за ее пределы: я должен был предвидеть эту развязку."(8).
Лоти тут под достижением цели (I had achieved my ends) подразумевает, конечно же, то, что он хотел узнать, отчего мрачен Самуил (Даниил) — и узнал.
Еще отрывки из дневника Лоти:
"Вечера я провожу с Даниилом. С Даниилом я повидал странные вещи: странные обычаи и проституцию в винных погребках, где допьяна напиваются ракией или мастикой. Вот как обстоят дела в Турции: женщины для богатых, которые могут иметь их много, а для бедных — мальчики. ...
     Грехи Содома цветут повсюду в этом древнем городе Востока... Хотя я не разделяю тайные телесные желания этого человека [Даниила], случай свел нас вместе... Неужели я всегда обречен носить эту маску крайней молодости? Очарование, которым я могу воздействовать на мужчину, погружает меня в пучину беспокойных мыслей, смутной тревоги и даже таинственных страхов... Все же как я могу оттолкнуть скромного человека, который беззаветно любит меня, когда мне ничего не стоит избавить его от категорического отказа такого рода - самого горького из всех? (Yet how can I repulse some humble creature who loves me without reserve when it costs me nothing to spare him that sort of rebuff - the most bitter of all?) Все относительно. Существует ли Бог - или мораль? "(8).

     Азиаде тоже влюбляется в героя. Это неудивительно: он описан во вступлении к роману так: "Представление о его внешнем облике читатель может получить, открыв «Намуну, восточную сказку» Мюссе:
И поступь горделива, и осанка,
Как у патриция, тонка, тверда рука,
Но главное – глаза. В них светится душа."
     Азиаде приходит к нему на свидания. Он пишет, что "почти полюбил ее", сильно увлекся: "В моей жизни была молодая женщина, которую я любил больше, чем эту, и которую ныне не вправе видеть, но никогда я не испытывал подобного опьянения". Затем он хладнокровно описывает свой отъезд: "Кончался еще один период моей жизни, и Салоники были еще одним уголком земли, с которым мне предстояло проститься навсегда.
     Впрочем, на спокойной глади просторной бухты я провел упоительные часы – то были ночи, за которые немало людей дорого бы дали. К тому же я почти любил эту молодую женщину, наделенную столь своеобразной прелестью!
     И все же вскоре я забуду эти прохладные ночи, когда первые лучи солнца и утренняя роса заставали нас в лодке, где мы лежали вытянувшись, опьяненные любовью.
Мне было жаль Самуила, беднягу Самуила, который так бескорыстно рисковал своей жизнью ради меня и который будет по-детски оплакивать мой отъезд. Итак, я по-прежнему откликаюсь на любое пылкое чувство, на все, что на него похоже, даже если в его основе лежит какое-либо корыстное или неясное мне побуждение; я принимаю, закрыв глаза, все, что может заполнить хотя бы на час ужасную пустоту жизни, все, что являет собой хотя бы видимость дружбы или любви".
     "Самуил спал на корме, свернувшись клубочком под моим одеялом... Я был легко одет, плечи прикрывала лишь рубаха из легкого муслина. Куртка с золотым шитьем осталась на лодке Азиаде. Смертный холод скользнул по рукам, проникая в грудь. Еще час надо было ждать благоприятного момента, чтобы, обманув бдительность вахтенных, вернуться на борт. Я попробовал грести, но неодолимая дремота сковывала движения. Тогда я с бесконечными предосторожностями приподнял краешек одеяла, которым укрылся Самуил, и вытянулся рядом, не потревожив сон друга, посланного мне случаем."
      Самуил решает ехать с ним. "Ему удалось пробраться на почтовое судно, и вот сегодня утром он явился ко мне....
     – Эфенди, – сказал он, – я все бросил – друзей, страну, лодку – и последовал за тобой.
     Мне уже приходилось убеждаться в том, что среди бедняков более чем где-либо можно встретить столь полное и сердечное изъявление доверия, и уж конечно предпочитаю иметь дело именно с ними, не опасаясь пострадать от эгоизма и мелочности."
     Герой еще больше привязывается к Самуилу, когда ему кажется, что он его потерял: "Я надеялся, что Самуил будет со мной в этот вечер, и вот… без сомненья, я больше никогда его не увижу. У меня щемит сердце, и одиночество все больше тяготит меня. Неделю назад я позволил ему наняться подработать на судно, уходившее в Салоники. Три корабля, которые могли бы привезти его ко мне, вернулись. Последний из них – сегодня вечером, но никто на его борту ничего не слышал о Самуиле…
     ...Покинул ли он меня, и он тоже, или с ним случилась какая-то беда?"
     За этим следует идиллия:
     "Приезд Самуила внес некоторое оживление в мой грустный дом, фортуна улыбнулась мне в игре в рулетку. Да и осень на Востоке великолепна. Я живу сейчас в одной из красивейших стран мира, и моя свобода ничем не ограничена.... Стамбул каждый вечер ярко освещен, над Босфором вспыхивают бенгальские огни – последние огни угасающего Востока, догорающая феерия грандиозного спектакля, которого никогда больше уже не придется увидеть.
     Несмотря на мое равнодушие к политике, все мои симпатии принадлежат этой красивой стране, которую хотят уничтожить, и я потихоньку, сам того не замечая, становлюсь турком.
     ...Я проигрался в рулетку, и вот уже мы снова бедняки, однако столь беззаботные, что ничуть от этого не страдаем: мы молоды, и удовольствия, за которые другие платят очень дорого, достаются нам даром."

      Лоти (он живет под фамилией Маркето) просит сводника найти ему женщину.
     "У старого Хайруллы есть двенадцатилетний сын по имени Иосиф, красивый, как ангел, которого он обожает и ничего не жалеет для его воспитания. Во всем остальном он совершеннейший мерзавец. Он занимается всеми темными делами, какими только может заниматься в Стамбуле старый опустившийся еврей, поддерживает отношения с юзбаши Сулейманом и со многими из моих друзей-мусульман.
     Однако же его допускают и принимают повсюду только потому, что его привыкли видеть в течение долгих лет. Встретив его на улице, обычно говорят: «Добрый день, Хайрулла!» И даже касаются кончиков его длинных волосатых пальцев.
     Старый Хайрулла долго обдумывает мою просьбу и наконец отвечает:
     – Господин Маркето, женщины теперь очень дороги, но, – добавляет он, – есть и не такие дорогие развлечения, я мог бы предложить их вам сегодня же вечером… Послушать музыку, к примеру, вам наверняка было бы приятно…
     Произнеся эту загадочную фразу, он зажег фонарь, надел балахон, деревянные башмаки и исчез.
     Через полчаса портьера в моей комнате раздвинулась, пропуская шестерых еврейских мальчиков в красных, синих, зеленых и оранжевых одеяниях, подбитых мехом. Их сопровождает Хайрулла и еще один старик, еще более безобразный, чем Хайрулла. Вся команда, отвесив поклоны, усаживается на полу, в то время как я бесстрастно и неподвижно, словно сфинкс, взираю на все это.
     Мальчики принесли с собой маленькие золоченые арфы, по которым тотчас забегали их пальцы, украшенные дешевыми золотыми кольцами. Зазвучала оригинальная музыка, несколько минут я ее слушаю.
     – Как они вам нравятся, господин Маркето? – спрашивает меня старый еврей, наклоняясь к моему уху.
     Я уже понял, что к чему, и не выказываю никакого удивления. Мне лишь хочется продолжить изучение глубин человеческой низости.
     – Старина Хайрулла, – отвечаю я, – твой сын красивее, чем они…
     Старик какое-то время раздумывает и наконец отвечает:
     – Господин Маркето, мы могли бы отложить этот разговор на завтра…"

     Азиаде приехала к нему и Лоти описывает осуществление своей любимой фантазии: "Когда в Салониках мне приходилось подвергать опасности жизнь Самуила и мою собственную, чтобы провести с ней какой-нибудь час, я выносил безумную мечту: жить с ней где-нибудь на Востоке, в укромном уголке, куда бедняга Самуил тоже перебрался бы вместе с нами. Я почти осуществил эту мечту, несмотря на мусульманские каноны, представлявшие, казалось, непреодолимую преграду.
Константинополь – единственное место на земле, где можно попробовать нечто подобное; как некогда Париж, Константинополь соединяет в себе множество больших городов, где каждый человек может жить, как ему заблагорассудится и безо всякого контроля, где можно заниматься несколькими делами сразу, принимая обличье разных людей – Лоти, Арифа и Маркето".
     К Лоти, Азиаде и Самуилу присоединяется еще один человек:
     "Каким славным попутчиком был мне во время этих прогулок Ахмет – это дитя улицы, – то веселый, то задумчивый, однако с поэтичной душой, с вечной улыбкой на устах, преданный мне до смерти!
     ...Моему приятелю Ахмету двадцать лет, по подсчетам его старого отца Ибрагима, и двадцать два года, по утверждению его старой матери Фатимы; турки никогда не знают своего возраста. Это забавный малый, небольшого роста, очень стройный. Его худое бронзовое лицо позволяет предположить в юноше некоторую хрупкость; у него маленький нос с горбинкой, маленький рот, маленькие глаза, которые то излучают печаль, то искрятся весельем и умом. Другими словами, в нем есть своеобразное обаяние.
Обычно этот странный паренек весел, как птица...
     Ахмет потратил два дня, чтобы выяснить, кто я такой, и обещал никому не выдавать моего секрета при условии, что он и в дальнейшем останется моим доверенным лицом. Постепенно он стал держаться совсем по-свойски и завоевал себе место у камина. Верный рыцарь Азиаде, он ее обожает и заботится о ее счастье больше, чем она сама; за тем, усердно ли я служу ей, он следит со сноровкой опытного полицейского."
     Но герой должен уехать.
     "Стамбул, 20 марта 1877
     Последняя прогулка с Самуилом. Настала пора прощаться. Ненасытное время уносит последние часы; скоро мы расстанемся навсегда – часы зимы, серые и холодные, с порывами мартовского ветра уйдут в прошлое.
     Было условлено, что Самуил сядет на пароход, отплывающий на его родину раньше, чем я уеду в Англию. Он попросил, как последней милости, чтобы я покатался вместе с ним в открытом экипаже до третьего пароходного гудка.
     Ахмет, который занял его место и должен был в дальнейшем сопровождать меня в Англию, увеличивал его страдания; Самуил заболел с горя. Бедный, он не понимал, что между его бурной любовью и спокойной и братской любовью Михран-Ахмета – пропасть; что он, Самуил, – тепличное растение и его нельзя пересадить на землю моей родины, под мой мирный кров.
Наш кучер вовсю погонял лошадей, и они мчались крупной рысью. Самуил сидел, закутавшись, как паша, в мое меховое пальто, которое я ему подарил; его красивое лицо было бледным и грустным...
Я все же любил беднягу Самуила; я сказал ему, как говорят детям, что вернусь ради него и приеду к нему в Салоники; но он понял, что больше меня не увидит; его слезы тронули мое сердце.
     – Пойдем, Лоти, – просит Ахмет, – погуляем еще по Стамбулу, последний раз выкурим вместе наш кальян…
     Я хорошо знаю, – добавил он сквозь слезы, – что больше тебя не увижу. Через месяц у нас начнется война. С бедными турками все будет кончено, все будет кончено со Стамбулом, русские все уничтожат, и, когда ты приедешь, Лоти, твоего Ахмета уже не будет."
     Уезжая, Лоти думает об Азиаде:
     "Если бы она была здесь, я положил бы голову к ней на колени и плакал бы, как ребенок; она увидела бы, как я плачу, и поверила бы мне. Я был слишком спокоен и слишком холоден, когда прощался с ней.
...
     При виде этого спокойного моря, этого бледного неба у меня сжимается сердце. Я страдаю по-настоящему, меня охватывает такая тоска, словно я вижу, как она умирает.
...
     Ахмет остался сидеть, следя взглядом за моим судном, на причале Фюндюклю; я потерял его из виду в то самое мгновение, когда скрылся из глаз любимый нами уголок Константинополя, куда Самуил или он каждый вечер приходили меня встречать.
     Он тоже уверен, что я не вернусь.
     Бедный мой Ахмет, я очень любил его и сейчас люблю; его дружба поддерживала меня и скрашивала мою жизнь.
     С Востоком покончено, сон развеялся."
     "Мой дорогой Лоти,
     Ахмет шлет тебе много приветов.
     Я передал Азиаде твое письмо с Митилини с помощью старой Кадиджи; Азиаде прятала его под платьем и не могла попросить прочесть его еще раз, потому что после твоего отъезда она не выходила из дома. Старый Абеддин обо всем догадался, потому что мы неосторожно вели себя последние дни. Он не упрекал ее, говорит Кадиджа, и не выгнал, потому что очень ее любит. Он только не заходит больше в ее комнату, больше ее не охраняет и с ней не разговаривает. Другие женщины из гарема от нее отвернулись, кроме Фензиле-ханум, которая ходила к колдуну посоветоваться, как ей быть.
     Азиаде больна со дня твоего отъезда; однако главный хаким (врач), который смотрел ее, сказал, что у нее нет никакой болезни, и больше не появлялся.
     Ходит за Азиаде старуха, которая остановила кровь, когда та поранила руку. Азиаде ей доверяет, а я думаю, что это она донесла на нее за деньги.
     Азиаде просит сказать тебе, что без тебя она не живет; что она не надеется на твое возвращение в Константинополь, что она никогда больше не сможет увидеть твои глаза и что ей кажется, будто солнце погасло.
     Лоти, не забывай тех слов, что ты мне сказал; никогда не забывай обещаний, которые ты мне дал! Ты думаешь, я смогу быть счастливым хотя бы минуту, когда тебя нет в Константинополе? Конечно, не смогу, и, когда ты уехал, мое сердце разбилось.
     Меня еще не призвали на войну из-за отца – он очень старый, однако я думаю, что скоро призовут.
     Привет тебе твой брат
     Ахмет."
     Лоти возвращается, узнает, что Ахмет на войне, а Азиаде умерла. Он решает вступить в турецкую армию.
     "Турецкий ятаган волочился у моей ноги, я был одет в форму юзбаши; того, кто стоял здесь, звали уже не Лоти, но Ариф, юзбаши Ариф-Уссам – я добился того, что меня отправили на передовую, и уезжал на следующий день…
...
     В стамбульской газете «Джеридеи Хавадис» можно было прочесть:
     ...«Среди убитых в последнем сражении при Карсе было найдено тело молодого офицера английского флота, поступившего недавно на турецкую службу под именем Ариф-Уссам-эфенди. Он был погребен вместе с храбрыми защитниками ислама (под покровительством Мухаммеда!) у подножия Кызыл-Тепе, в горах Карадемира».

     Роман был напечатан в 1879 году, автор прославился и, хотя герой по имени Пьер Лоти погиб в конце первого романа, в дальнейших романах появляется герой с тем же именем.

"Мой брат Ив" (а тут больше иллюстраций, т.к. я не нашла русского перевода романа).

     В 1883 году вышел роман "Мой брат Ив", в котором Лоти описал свою дружбу с бретонским матросом Пьером Ле Кором, которого в романе зовут Ив Кермодек. Ле Кор был похож на Жозефа Бернара — был таким же высоким, сильным и светловолосым. Главный герой, молодой морской офицер, которого зовут Пьер Лоти, испытывает к Иву сильное чувство, которое больше напоминает любовь, чем дружбу. Ив привозит Лоти в гости у своим родным. Его мать просит Лоти присматривать за ее сыном, как если бы они были братья. Ее беспокоит, что Ив склонен к запоям.
     Роман при всем своем целомудрии кажется очень гомоэротичным (неудивительно, что аллюзии на этот роман присутствуют в романе о другом бретонском матросе — в "Кэреле" Жана Жене). Одержимость героя Ивом в этом романе не уравновешивается гетеросексуальной любовной линией, как в "Азиаде". Но, хотя герой постоянно думает об Иве и даже видит его во сне, он замечает красоту и других матросов, много раз ими восхищается, описывает их обнаженные во время купания тела (и то, как один пьяный матрос танцует обнаженным). Об одном красивом матросе он пишет, что тот порой извлекал деньги из своей красоты, но другие относились к этому снисходительно, как к ребячеству.




Рисунки Пьера Лоти.

     На этих рисунках показан тот тип мужчины, который больше всего привлекал Лоти — высокий, широкоплечий, молодой, но бородатый. Роман многократно переиздавался, а в 1936 вышел с иллюстрациями Эмильена Дюфура, отразившими представления о матросской красоте, характерные уже для этого времени.

"Мадам Хризантема" и т.д.

     Прототип Ива, Пьер Ле Кор, женился, как женился и Ив в романе. Можно предположить, что на чувства Лоти Пьер Ле Кор отвечал только дружеской привязанностью, но точно это неизвестно. В 1885 Лоти вместе с Пьером Ле Кором, приехал в Японию. Там Лоти заключил временный брак с японкой — как сам он пишет, от скуки. Эта история легла в основу вышедшего в 1887 году романа "Мадам Хризантема". В романе опять появляется Ив.

     "В море, около двух часов пополуночи, тихой ночью, под звездным небом.
     Ив стоял на мостике возле меня, и мы болтали о совершенно новой для нас обоих стране, куда волею судеб занесло нас на этот раз. На следующий день мы должны были пристать к берегу; ожидание забавляло нас, и мы строили тысячи планов.
     — Я, — говорил я, — как только приеду, намерен жениться…
     — А-а! — протянул Ив, как всегда отстраненно, с видом человека, которого ничем не удивишь.
     — Да… на маленькой женщине с желтой кожей, черными волосами и кошачьими глазами. Я выберу хорошенькую. Ростом она будет не выше куклы. У тебя в нашем доме будет своя комната. Все это будет происходить в бумажном домике, в тени деревьев, среди зеленых садов. Я хочу, чтобы вокруг все цвело; мы будем жить среди цветов, и каждое утро наше жилище будут украшать букетами, букетами, каких ты в жизни не видел."

     "Мадам Хризантема" — странный роман о любви. Лоти постоянно подчеркивает, что не влюблен в японку, и непохоже, что она влюблена в него.
     "Ив приходит к нам, как только освобождается, — в пять часов вечера, после службы на борту.
     Жена моя забавляет Ива, как игрушка, и он продолжает утверждать, что она очаровательна.
     Меня же она приводит в отчаяние, как цикады на крыше. И когда я один в доме и рядом эта крошка, перебирающая струны гитары с длинным грифом, а перед глазами — великолепный вид на пагоды и горы, мне становится грустно до слез…"
      Лоти (герой романа) все же пытается опять воплотить в жизнь свою мечту — идиллию втроем. При этом Ив для него значит несравнимо больше, чем японка.
     "В такую погоду нельзя допустить, чтобы Ив снова спускался и бродил вдоль берега, пытаясь нанять сампан. Нет, сегодня он не вернется на борт; мы уложим его у себя. Да и вообще, условиями найма для него предусмотрена комнатка, и мы сейчас быстренько ее соорудим, хотя он и отказывается из скромности. Словом, войдем в дом, разуемся, отряхнемся, как кошки, попавшие под ливень, и поднимемся в наши апартаменты.
     Перед Буддой горят лампадки; посреди комнаты натянут темно-синий полог. Когда входишь, первое впечатление самое благоприятное: как мило выглядит сегодня наше жилище; эта тишина и поздний час поистине придают ему что-то таинственное. Да и потом, в такую погоду всегда приятно вернуться домой…
     Ну, теперь быстренько займемся комнатой Ива. Хризантема, оживившаяся при мысли, что ее большой друг будет спать рядом с ней, старается изо всех сил; впрочем, надо всего лишь передвинуть три-четыре бумажные панели, и сразу же получится отдельная комната, ячейка в большой коробке, где мы живем.
     ... Но вот Ив улегся и спит под нашей крышей.
     Сегодня он заснул быстрее, чем я: а дело в том, что я, кажется, заметил долгие взгляды, устремленные от Хризантемы к нему и от него к Хризантеме.
     Я даю ему поиграть с малышкой, и теперь у меня возникает опасение, не смутил ли я его рассудок. До японки мне нет дела. Но Ив… с его стороны это было бы нехорошо и сильно подорвало бы мое доверие к нему…
     Слышно, как дождь стучит по нашей старой крыше; цикады молчат; от садов и от горы исходят запахи мокрой земли. Сегодня в этом жилище мне отчаянно скучно; стук трубочки раздражает меня больше, чем обычно, и, когда Хризантема склоняется над своей курительной коробкой, мне кажется, что вид у нее плебейский, в худшем смысле этого слова.
     Я возненавижу мою мусме, если она склонит Ива к дурному поступку, который я, может быть, никогда уже не смогу ему простить…
     Ив, Хризантема и малышка Оюки так подружились, что это стало меня забавлять; мне даже кажется, что в моей семейной жизни меня как раз больше всего и забавляет их близость. Между ними такой контраст, что это приводит к самым неожиданным и уморительным ситуациям. Он, со своей матросской непринужденностью и своим бретонским акцентом, в этом хрупком бумажном домике рядом с жеманными мусме; высокий, здоровый парень со звучным, низким голосом, между двумя малютками с птичьими голосками, которые вертят им как хотят и заставляют есть палочками; обучают его своим детским играм, жульничают, ссорятся и помирают со смеху.
     Они с Хризантемой явно очень нравятся друг другу. Но я по-прежнему доверяю ему и не могу себе представить, чтобы из-за этой случайной супруги между «братом» и мною могло возникнуть малейшее недоразумение. ...
     Сегодня мы с моей мусме и с Ивом отправились к знаменитому фотографу, чтобы сделать групповой снимок.
     Мы пошлем его во Францию. Ив улыбается при мысли о том, как удивится его жена, увидев между нами хорошенькую мордашку Хризантемы, и задается вопросом, как он сможет ей это объяснить:
     — Господи, да я просто скажу, что это одна ваша знакомая, и все!
     ...Затем надо пропустить нескольких пришедших раньше нас английских матросов, принарядившихся в свои белые полотняные костюмы, свеженьких, толстеньких, розовеньких, словно сахарные человечки, с глупейшим видом позирующие на стволе колонны.
     И вот наконец наша очередь; Хризантема устраивается медленно, очень старательно, самым элегантным образом выворачивая ноги носками внутрь.
     А на показанном нам негативе мы похожи на пресмешную семейку, рядком позирующую ярмарочному фотографу.


Пьер Ле Кор (Ив), Окане-сан (Хризантема), Пьер Лоти. Нагасаки. 12 сентября 1885.

     "Мой бедный Ив сегодня был не в духе, потому что я заставил его надеть соломенную шляпу с сильно загнутыми полями, которая ему не нравится.
     — Уверяю тебя, Ив, она тебе очень идет.
     — Да? Это вы так говорите… А мне кажется, она похожа на сорочье гнездо!"



     Лоти пытается выяснить, не обманывает ли его Ив.
     "...Мне хочется поговорить с Ивом о Хризантеме; в общем-то я и усадил его для этого, только не знаю, как начать, чтобы не обидеть его и не показаться смешным....
     — Тебе, наверное, будет грустнее, чем мне, расставаться с малышкой Хризантемой?..
     Между нами повисает молчание.
     Тогда я иду дальше, сжигая за собой мосты:
     — Знаешь, вообще-то, если она доставляла тебе столько удовольствия… Я ведь не женился на ней, она, в сущности, мне не жена…
     Он смотрит на меня с большим удивлением:
     — Она вам не жена, говорите? Как бы не так… В том-то все и дело, что она ваша жена…
     Нам с ним никогда не нужны были долгие разговоры; теперь я абсолютно убежден его интонацией, его доброй, искренней улыбкой; я понимаю все, что таится в коротенькой фразе: «В том-то все и дело, что она ваша жена…» Не будь она ею — о-о! — он не мог бы поручиться за дальнейшее, хотя в глубине души его бы мучило раскаяние, ведь он уже не мальчик и не свободен, как раньше. Но он относится к ней как к моей жене, и это святое. Я целиком и полностью верю его словам и испытываю истинное облегчение, истинную радость, оттого что вновь, как в старые добрые времена, вижу перед собой моего славного Ива. Как же я мог настолько поддаться уничижающему влиянию здешних мест, что стал его подозревать и переживать из-за такой ерунды?..
     Только не будем больше об этой куколке…
     Мы остаемся там допоздна, говорим о другом, глядя на раскинувшиеся у нас под ногами долины, горы, бездонные ущелья, становящиеся все темнее, темнее и тонущие во мраке."
     Лоти равнодушно расстается с японкой: "Ладно, малышка моя мусме, расстанемся друзьями; можем даже поцеловаться, если хочешь. Я взял тебя, чтобы ты меня развлекала; может, тебе это и не очень удалось, но ты дала что могла — свою маленькую особу, свои поклоны, свою музыку; в общем-то, ты была весьма славной в своем японском стиле. И как знать, может, иной раз я подумаю заодно и о тебе, когда стану вспоминать это великолепное лето, эти прелестные сады и музыку бесчисленных цикад…"
     Один литературовед написал, что в романе "Мадам Хризантема" нет и тени любви. Другой не согласился: как же нет любви, когда рядом с Лоти в Японии присутствует Ив? Есть еще мнение, что по сравнению с "Моим братом Ивом" Лоти здесь почти не показывает любви к Иву, но мне кажется, что эта подавляемая и не подавленная любовь все время чувствуется в подтексте. Хотя, конечно, Лоти на забывает подчеркнуть, что ни в кого не влюблен ("Хризантема влюблена в Ива; Ив в Хризантему; Оюки [подруга Хризантемы] в меня; я — ни в кого").
     В последующих романах Лоти уже не всегда вводит в повествование полуавтобиографического героя. В романе "Исландский рыбак", самом популярном произведении Лоти, рассказывается о любви рыбака Янна к женщине. Его лучший друг искренне хочет этого брака, а сам хочет жениться на сестре Янна. Поэтому об этом романе пишут, что Лоти тут пытается полностью избежать гомоэротизма. Но это ему не совсем удается. Чувствуется, как Лоти и в этом романе любуется молодыми мужчинами. О семнадцатилетнем Сильвестре и его друге Янне он пишет:
     " По росту и силе он [Сильвестр] был уже настоящий мужчина; черная борода, мягкая и курчавая, покрывала его щеки; только серо-голубые глаза оставались детскими — нежными и совсем наивными...Между тем Сильвестр скучал, оттого что некто по имени Янн (так бретонцы произносят имя Жан) все не возвращался...Размерами тела, в особенности шириной спины, ровной как доска, он намного превосходил обычных мужчин, а мускулы на его плечах, вырисовывавшиеся из-под голубой фуфайки, походили на два шара, венчавшие длинные руки. Его большие, темные и очень живые глаза имели выражение дикое и прекрасное.
     ...Сильвестр, обхватив Янна руками, ласково привлек к себе, словно ребенок... Он тоже был красив лицом, а сложен, после Янна, лучше всех моряков на судне. Мягкий голос и ребячьи интонации не вязались с его рослой фигурой и черной бородой. Вырос он очень быстро и чувствовал себя скованно, оттого что разом сделался таким высоким и широкоплечим. Юноша рассчитывал вскоре жениться на сестре Янна, но до сих пор ни одной девице не удалось его соблазнить".
     Любопытно, что Генри Джеймс, восхищавшийся Лоти, в этом романе особо выделял именно историю Янна и Сильвестра. Когда Генри Джеймс прочитал роман Оуэна Уистера "Виргинец", ему не понравилось, что герой женится и забывает о своем друге. Генри Джеймс написал Уистеру: "Я жажду его крови. Я не хотел бы позволить ему жить и быть счастливым; я заставил бы его увянуть во цвете лет каким-нибудь благородным образом". В качестве примера Генри Джеймс указал Уистеру на окончание "Исландского рыбака" (9): Янн, женившийся вскоре после гибели друга, не находит счастья и гибнет в море:
     "Он не вернулся.
     Августовской ночью, там, в мрачных исландских водах, среди яростного грохота была отпразднована его свадьба с морем.
     ...И на свадьбе этой присутствовали все, кого он когда-то пригласил. Все, кроме Сильвестра, спящего в дивном саду, далеко-далеко, на другом краю земли…"


Пьер Лоти в 1922 году (за год до смерти) был награжден орденом Почетного Легиона.




Рисунок Лоти Еще один

+12

Лоти любил носить необычную одежду и на маскарадах, и в жизни (на Востоке).

pre 1898

Aimé
Morot










1888







1895


Пьер Лоти у себя дома.


Луи Шарко. Портрет Пьера Лоти, курящего опиум

Источники

1 )E.M. Forster: critical assessments edited by John Henry Stape, Routledge, 1998, v.1 р. 31,р. 39
2) In love with a handsome sailor: the emergence of gay identity and the novels of Pierre Loti by Richard M. Berrong, University of Toronto Press, 2003,р. xii
3)Ibid, р. 4
4) Qu'est-ce qu'il y a dans cette cervelle, dans cette cervelle d'homme de talent? Où commence chez cet être la comédie? Qu'est-ce qui est vrai chez lui? Cett pédérastie qu'il affiche est-elle vraiment sincère ? (Journal: 1887-1889, Edmond de Goncourt, Jules de Goncourt, Journal: mémoires de la vie littéraire (Том 15), Éditions de l'imprimerie nationale de Monaco, р. 84)
5) In love with a handsome sailor: the emergence of gay identity and the novels of Pierre Loti by Richard M. Berrong, University of Toronto Press, 2003, pp 5-6
6)fr.wikipedia.org/wiki/Pierre_Loti#Pierre_Loti_e...
7) A vision of the Orient: texts, intertexts, and contexts of Madame Butterfly by J. L. Wisenthal, Sherrill E. Grace, Melinda Boyd, University of Toronto Press, 2006 р. 202
8)Colonialism and homosexuality by Robert F. Aldrich - 2003, рр. 141
9)Willa Cather's Sexual Aesthetics and the Male Homosexual Literary Tradition by John P. Anders, 2001, p.44

Pierre Loti and the theatricality of desire by Peter James Turberfield, Rodopi, 2008
www.personal.kent.edu/~rberrong/loti/judithrena...
bibliotheque-gay.blogspot.com/2011/02/mon-frere...

@темы: французская литература, бисексуальность, гомосексуальность, восток

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Пишет  Gally: «А еще на статью про Индию в составе Британской империи очень смешно накладываются воспоминания о лекциях по истории стран Азии.
Пашмина Мурти* пишет: "С точки зрения англичан местные мужчины представляли опасность, потому что казались слишком женственными и от них можно было заразиться гомосексуальностью..."
Влюбленный в Индию лектор-эстонец, рассказывавший о движениях за независимость Индии: "Все это поколение училось в Англии, поэтому они были образованные, говорили по-английски и были геями".»
(Отсюда)
*Pashmina Murthy, Tropics of Sexuality: Sexual Excesses and ‘Oriental Vices’ in the British Raj

@темы: гомосексуальность, Англия, восток

---

Несколько дней назад обратила внимание на одну из открыток Алистера К. Макдоналда* из серии "голландских любовных сцен".

При виде этой картинки с мальчиком, разглядывающим взрослую красавицу, мне и в голову не пришло бы, что это начало истории, которая закончится свадьбой (и не через несколько лет, а, судя по всему, довольно скоро).

+5

Нашла еще открытки Макдоналда с похожими сценками.




Тут кавалер выглядит постарше.
*Alistair K Macdonald (? - 1947) — художник из Великобритании, рисовал открытки, постеры, работал иллюстратором в журналах и т.д. (первые известные работы относятся к 1898 году).

@темы: история, иллюстрации

---

Я дописала историю о Э.М.Форстере, Т.Э.Лоуренсе и рядовом Палмере и добавила окончание сюда — "Много людей хотели бы "полностью порвать со своим прошлым"... но прошлое — неоспоримый факт. Ты можешь (при помощи газовой печи) полностью порвать со своим будущим — но это и всё!" (между этим и написанным раньше текстом я поместила фотографию Форстера).
Like the heroine of E.M. Forster's best novel, Lawrence 'hated war but liked soldiers.'
Desmond Stewart

@темы: джентльмены и простые парни, Лоуренс Аравийский, музыка, Э.М.Форстер

---

Прочитала о том, как во время войны Ян Флеминг спас от суда друга и коллегу, арестованного за "попытку совершить гомосексуальные действия". Этот случай произошел с Уильямом Плумером, южноафриканским писателем, жившим в Англии и дружившим с Форстером, Акерли, Оденом, Ишервудом и т.д. В 1925, когда Плумеру было двадцать два года, Вирджиния Вулф и ее муж Леонард издали его роман "Тарботт Волф" — в нем описывалась любовь белой женщины к чернокожему мужчине (комментаторы пишут, что для автора особо важна была тема запретной страсти (2)). Этот роман прочитал шестнадцатилетний Ян Флеминг и написал автору восторженное письмо. Они переписывались, а встретились впервые в 1929. "Это было начало дружбы, продлившейся тридцать лет, до смерти Флеминга" (3). Во время войны Плумер и Флеминг работали в разведке военно-морских сил Великобритании. Флеминг состоял порученцем (Personal Assistant) при начальнике разведывательного управления ВМС адмирале Джоне Годфри (4). О Плумере Венди Моффат пишет: "Он был чрезвычайно скрытен относительно своей работы на флоте, но беспечен во время поиска партнеров. В начале 1943 года Плумер был арестован за домогательство к солдату возле станции Падингтон и мог потерять работу и свободу, если бы не вмешательство находчивого молодого коллеги по имени Ян Флеминг. ... Испугавшись, Плумер сжег письма от Акерли, Спендера, Ишервуда и Лемана. Он тщательно отобрал и уничтожил и те письма от Форстера, в которых можно было найти какие-то намеки на гомосексуальность, и просил последнего поступить так же"(5). (Кстати, когда в 1941 году бомба полностью разрушила квартиру Акерли, он был как раз в гостях у Плумера.)
К сожалению, ни Венди Моффат, ни другие источники не описывают, в чем именно проявилась находчивость Флеминга, как именно он выручил Плумера. Зато Моффат излишне прямолинейно пишет, что Плумер "после войны отплатил добром за добро, посоветовав Кейпу [издателю] опубликовать роман о похождениях энергичного британского агента Джеймса Бонда" (5). Плумер действительно после войны работал у Кейпа и действительно убедил его издать «Казино Рояль», но Венди Моффат не упоминает о том, что писатели дружили и до, и после этого, Плумер редактировал и другие книги Флеминга, Флеминг посвятил ему "Голдфингера"(3).
Сьюзен Хилл так написала о Флеминге и Плумере: "К концу жизни Яна Флеминга, когда он был болен и в плохом настроении, единственным человеком, общество которого его всегда радовало, был его близкий друг, работавший редактором у Джонатана Кэйпа, человек, которого он назвал 'благосклонным читателем' – Уильям Плумер. Никто из знавших Уильяма этому бы не удивился. В них обоих было что-то загадочное, ощущение скрытых жизней, других "я", впечатление, что позади совершенно цивилизованной и джентльменской наружности есть что-то еще" (6).

Примечания, ссылки и фотографии.

1.William Plomer (1903–1973). По-русски его фамилия традиционно пишется "Плумер", потому что он ее произносил как "ploomer." (Wikipedia) Я о нем раньше упоминала, потому что он дружил с Лоренсом Ван Дер Постом (автором романа "Семя и сеятель", по которому Нагиса Осима снял фильм "Счастливого Рождества, мистер Лоуренс").
2. "Peter Wilhelm, for example, describes the book as 'a sensual maze for exploration', the main concern of which is sex, whether miscegenous sex between male and female, or a suppressed homosexual relationship that he detects between two of the male characters." (Unisa English studies, University of South Africa., 1987, р.30)
3. jeremyduns.blogspot.com/2010/08/007-in-depth-wi...
4 www.ianfleming.com/pages/content/index.asp?Page...
5. E.M. Forster: a new life by Wendy Moffat, 2010, pр. 249-250 (об этом случае упоминается также тут, хотя имя Флеминга не упоминается - www.glbtq.com/literature/plomer_w.html)
6. "Towards the end of Ian Fleming's life, when he was ill and out of sorts and temper, the only person whose company always delighted him was that of his close friend and editor at Jonathan Cape, the man he called 'gentle reader' – William Plomer. No one who knew William could be surprised at that There was something enigmatic about both of them, a sense of hidden lives, other selves, an impression that behind the wholly civilised and gentlemanly facades something else was always going on." (Howards End Is on the Landing:A Year of Reading from Home by Susan Hill, 2010, p. 108)

books.google.com/books?id=mXWByKKjVikC&printsec...

1926. Плумер тут слева, в центре поэт Рой Кэмпбелл, а справа Лоренс Ван Дер Пост. Через месяц Пломер и Ван Дер Пост отплывут в Японию.

Ян Флеминг

'Whenever I saw Ian towards the end of his time in the City,' says Cyril Connolly, 'he gave the impression of being a playboy business man with all the money and all the friends he could possibly want. I met him once in Brook Street. He was wearing a blue suit and an Eton Ramblers tie and his appearance was so absolutely correct that it made me think of someone out of a Wodehouse novel.'

The Life of Ian Fleming, John Pearson (1966) (Отсюда)

@темы: гомосексуальность, Англия, secret agents, Счастливого Рождества, мистер Лоуренс

---

...Марья Маревна ему сказала: "Пойдем, любезный супруг, я тебе покажу, в которую комнату тебе не ходить". Иван Царевич пошел с нею к той комнате и увидел, что двери у нее были без всякого украшения, потому Иван-царевич уверял ее, что он не пойдет в ту комнату, после чего Марья-царевна поехала, препоручив Ивану-царевичу все государство. После ее отъезда царевич в один день пошел по всем комнатам гулять и, как прошедши все комнаты, дошел до той, в которую ему не велела входить Марья-царевна, то Иван-Царевич остановился и думал про себя: "Когда мне поручено все государство, почему ж запретила она входить мне в эту комнату?"
"Сказка вторая о Иване-царевиче" (Из "Сказок русских" (1787) П. Тимофеева).
"Русские сказки в ранних записях и публикациях (XVI-XVIII века). Л., 1971, стр.130

@темы: цитаты, сказки

---

История взаимоотношений Э.М.Форстера и рядового Палмера. Ч.4

Хотя Форстер за тринадцать лет до этого описал в "Морисе" испуг главного героя, которому показалось, что его шантажируют, сам он такого до сих пор не испытывал.

      Поскольку переписка Э.М.Форстера и Т.Э.Лоуренса была полностью опубликована лишь в прошлом году, отношения между Форстером и Палмером ускользнули от внимания Венди Моффат, автора последней биографии Форстера. Жаль, иначе она написала бы, какова вероятность того, что виновниками одного неприятного эпизода, произошедшего с Форстером, могли быть "Пош" Палмер и его жена.
     На той же неделе, когда проходил суд над "Колодцем одиночества" Рэдклифф Холл, Форстер столкнулся с попыткой шантажа. Венди Моффат пишет: "Жена одного из случайных сексуальных партнеров Моргана обнаружила, что ее муж спал с Морганом, и встретилась с ним. Она уверяла, что в дальнейшем его не будут беспокоить, если он даст денег. Морган до этого момента был вполне удачлив в своих похождениях. С Бесс Палмер [женой Рега Палмера, шофера, однофамильца "Поша"] он сыграл роль простоватого человека средних лет, который не хочет от ее мужа ничего, кроме сердечной дружбы. Ему удался даже ловкий трюк - оставаться любовником ее мужа до конца своей жизни, продолжая держать ее в неведении".
     Хотя Форстер за тринадцать лет до этого описал в "Морисе" испуг главного героя, которому показалось, что его шантажируют, сам он такого до сих пор не испытывал. "Морган уничтожил все записи об этой эмоциональной травме, кроме незначительных следов — они угадываются в намеках немногим ближайшим друзьям. "Она клянется, меня не будут беспокоить, даже не заговорят" - Морган писал Джо [Акерли]" (Венди Моффат). Самым первым другом, к которому он обратился за советом и сочувствием, был Джералд Херд, историк, философ и писатель, на которого большое влияние оказал индуистский мистицизм. Позднее Херд уехал в США, где занимался йогой и для расширения сознания принимал ЛСД, а в 1928 году он принадлежал к компании друзей Акерли, выделяясь среди них своей эксцентричностью — однажды он шокировал родителей Акерли, придя к ним на обед "в лиловых замшевых туфлях и кожаной куртке с воротником из шкуры леопарда"). Херд дал совет Форстеру посочувствовать шантажистам.
     По этому и другим замечаниям ясно, что Форстер и мужа этой женщины считал шантажистом или даже точно знал, что тот имеет отношение к шантажу. Однако, судя по письмам Форстера друзьям, этот мужчина не казался ему негодяем: например, играя со словом "blackmailer", он шутит, что "the mailer indeed had only the faintest tinge of black" (для тех, кто не знает английского: "blackmailer" - "шантажист", "black" - "черный", а по-русски похожая шутка возможна, например, со словом "чернокнижник"»). Подумав, Форстер заплатил и успокоился.
     У меня нет уверенности, что шантажистами были "Пош" Палмер и его жена, но вероятность этого достаточно высока. Круг подозреваемых не так уж велик, поскольку любовников у Форстера было мало: когда Акерли в старости поинтересовался их количеством, Форстер насчитал лишь восемнадцать (у самого Акерли было больше двухсот). Те из них, с кем Форстер встречался до 1928 и имена которых известны, не могли быть замешаны в инциденте с шантажом: одни из них не были женаты, у других жены так ни о чем и не узнали. Форстер еще в июне 1927 писал Лоуренсу, что жена Палмера зачем-то хочет его видеть, а Палмер против этой встречи. Возможно, она еще тогда хотела сказать Форстеру, что знает о его отношениях с ее мужем, и попросить денег, но в октябре пробное издание "Семи столпов мудрости", принадлежавшее Палмеру, было продано за 400 фунтов ст., и она решила пока жить на эти деньги (для сравнения: в 1929 году Лоуренс за 450 фунтов ст. купит Клаудс-хилл, который до этого снимал). Кроме того, в 1927 году Палмер получил деньги и от Лоуренса: Джереми Уилсон пишет: "В течение 1927 года Лоуренс отдал очень большие суммы денег и Палмеру, и Пайку" (Мэннинг Пайк — печатник, набиравший оксфордское издание "Семь столпов мудрости": у него, как и у Палмера, были проблемы с женой и работой).
     В тех письмах Форстера Лоуренсу, которые до нас дошли, нет упоминаний об истории с шантажом, но, мне кажется, если это действительно Палмер с женой так отличились, Форстер мог рассказать Лоуренсу обо всем позднее, во время личной встречи, когда тот уже вернулся в Англию. Доверять рассказ о шантаже письму, отправленному за границу, на базу военно-воздушных сил, было бы неосторожно. Впрочем, Форстер мог желать вообще скрыть все от Лоуренса, чтобы тот не чувствовал себя виноватым перед ним за то, что познакомил его с Палмером и поощрял их отношения (людям свойственно избегать тех, перед кем они виноваты, а Форстер был влюблен в Лоуренса и очень дорожил дружбой с ним).
     Напоминаю, что в том же письме, в котором Форстер упоминал процесс из-за "Колодца одиночества", он сообщил, что Палмер потратил большую часть своих денег: от 400 фунтов ст. осталось 150. Там же Форстер написал, что "останавливался на ночь у Миддлтона в казармах в Скарборо". 12 декабря 1928 года Лоуренс ответил лирическим письмом, в котором были, например, такие строки: "Хотел бы я завтра сидеть под Вашими маленькими (или большими) деревьями и прочитать одну или две песни невинности. [Лоуренс упоминает о "Песнях невинности" Блейка, потому что Форстер приобрел ценный экземпляр издания этой книги, принадлежавший вдове Блейка.]
Возможно, ледяная стужа, и Вы сидите перед камином и кормите кошку гренком в масле".
     На рассказ о суде он откликнулся словами: "Читаю "Колодец одиночества" и слегка заскучал. Много шума из ничего", затем сообщил, что согласился сделать перевод "Одиссеи", а в конце письма добавил: "Можете дать мне адрес Поша? Я должен написать маленькому грешнику. Миддлтону я писал, недавно".
     Форстер ответил 4 января 1929: "Дорогой Т.Э.
     Вы просили адрес Поша — вот последний от него. Его капитал теперь уменьшился до 115 фунтов. Я замедлял это, сколько мог. Низшие классы приводят меня в отчаяние, и если бы я не заботился о них, я вел бы более спокойную жизнь — и правда кормил бы кошку гренками в масле день и ночь напролет, а не только во время чая. Я думаю, они никогда не были предназначены для того, чтобы о них заботились".
     В этом письме Форстер, кажется, намекает на то, что устал от скрытности Лоуренса: сообщив, что экземпляр оксфордского издания "Семи столпов" отнесет книготорговцу 26 июня, добавляет: "Почему 26 июня? Ну, могут же и у меня быть свои маленькие тайны?" (позднее Форстер вспоминал, что хотя сам он был откровенен с Лоуренсом, тот никогда не был так же откровенен в ответ).
     Лоуренс полагал, что останется в Индии до 1930 года, но вернулся в Англию 2 февраля 1929 года из-за шума, поднятого прессой, обнаружившей, что человек с такой репутацией служит на границе с Афганистаном. Лоуренс теперь должен был служить в Англии (что его устраивало гораздо больше). Он взял отпуск на месяц, но провел его не в Клаудс-хилле, а в Лондоне, на Бартон-стрит. 5 февраля он написал Форстеру — пожаловался на охоту, которую устроили на него репортеры, а в конце добавил: "Конечно, Клаудс-хилл весь Ваш, забирайте. Вы бываете в Лондоне?"
     Предложение пользоваться Клаудс-хиллом кажется ответом на просьбу Форстера из какого-то не дошедшего до нас письма. В Клаудс-хилле тогда еще не было никаких удобств, ведь первоначально это жилище, расположенное рядом с военным лагерем, где служил Лоуренс, предназначалось для того, чтобы он и его друзья могли отдыхать там от казармы, а мыться они могли в лагере (лишь в 1933 году в Клаудс-хилле появится ванная комната). Трудно представить, зачем это жилище могло понадобиться Форстеру, если только он не собирался там с кем-то встретиться (скорее всего, с кем-то из тех солдат, которые не отказались бы "оказать ему сексуальные услуги", как пишет об этом Джереми Уилсон в предисловии к переписке).
     Теперь Лоуренс и Форстер снова могли встречаться и беседовать. В феврале они виделись несколько раз. 7 марта Форстер познакомил Лоуренса с упоминавшимся выше Джералдом Хердом и Леонардом Вулфом (мужем Вирджинии Вулф, издателем). Форстер вспоминал: "Т.Э. был раздражительным и ребячливым, и лицо Леонарда вытянулось, как сложение в столбик". Сам Лоуренс во время этого отпуска встретился с искусствоведом Эде, работавшим в галерее Тейт. Тот собирался основать англо-индийский литературный журнал и предложил Лоуренсу стать его редактором. Лоуренс отказался, но посоветовал обратиться к Форстеру, которого назвал великолепным писателем.
     Лоуренс часто отзывался о Форстере очень лестно. В 1927 году, когда издатель Джонатан Кейп предложил ему редактировать литературное обозрение, он тоже предложил кандидатуру Форстера. В том же году он написал Фрэнсису Йейтсу-Брауну, редактору "Спектейтора" восхищенное письмо об "Аспектах романа" Форстера. Как пишет Уилсон, "Йейтс-Браун понял намек и предложил ему написать рецензию" (но она Лоуренсу не удалась).
     Вот еще одно любопытное свидетельство того, как Лоуренс ценил творчество Форстера. В воспоминаниях Милисент Кэнди — Лоуренс дружески переписывался с ее кузиной, миссис Блэк, некогда видевшей Гарибальди и питавшей слабость к героям (миссис Кэнди об этом написала: "О Т.Э.Лоуренсе так часто говорили, что он избегал дружбы, особенно с женщинами, что возможно будет показана другая сторона его сложной, но искренней натуры, если обнаружится его дружба с пожилой леди восьмидесяти лет") — есть такие строки о Лоуренсе: "Мы говорили о разном, на разные темы и нашли много общих вкусов, но когда я спросила, какого писателя, пишущего художественную прозу, он ставит на первое место, он сказал, что Э.Моргана Форстера, и я была вынуждена сознаться, что я его не читала". Миссис Кэнди спросила, что ей следует прочитать, и Лоуренс назвал "Поездку в Индию". (Кстати, Милисент Кэнди вспоминает, как и Форстер, что чай в Клаудс-хилле пили из черных керамических чашек, но она также сообщает, что эта посуда была сделана фирмой "Poole Pottery" по дизайну Лоуренса.
     1 апреля 1929 Лоуренс пишет Форстеру о том, что прибыл на новое место службы, в лагерь неподалеку от Плимута, а по пути заехал в Клаудс-хилл: "Выглядит так красиво". В письме, написанном 30 мая, он договаривается с Форстером о встрече в Лондоне и пишет в конце: "Деньги Поша: пожалуйста, не мне. Он бы, думаю, предпочел, чтобы я не был его казначеем. Я тоже".
     Можно предположить, что Форстер решил вернуть Палмеру остатки его денег, чтобы прекратить все отношения с ним (у Форстера были основания желать этого, даже если Палмер и его жена и не имели отношения к шантажу — пять месяцев назад Форстер писал Лоуренсу, что он остается "банкиром" Палмера, но другие отношения между ними прекращены из-за "миссис Палмер и матери миссис Палмер"). Форстеру очень нравился Палмер, но он был готов довольствоваться и Миддлтоном.
     10 июня Лоуренс пишет: "Я перерыл все свои бумаги и не могу найти номер Миддлтона. Где-то он у меня был. Возможно, в Лондоне с моими вещами. Мне очень жаль". После этого опять договаривается о встрече. К письму есть приписка: "Господи, жизнь — суета. Расскажу Вам все, когда мы встретимся". 24 июня Лоуренс пишет: "Какое облегчение, что Миддлтон вновь оживился. Я думал, он потонул в волне уныния, которое побеждает и лучших из нас после долгого отпуска. Воля заманчива".
     8 февраля 1930 Лоуренс приглашает Форстера, как только потеплеет, в Плимут — обещает покатать его на скоростной моторной лодке. 17 февраля он уточняет: "Я напишу Миддлтону, а скоростная моторная лодка медленно продвигается к тому дню, когда ее спустят на воду: к середине марта она будет готова. Но я не хочу, чтобы Вы приезжали так рано. Холод ужасный".

Э.М.Форстер в США. 1947.

"Много людей, о замечательнейший П., хотели бы "полностью порвать со своим прошлым"... но прошлое это неоспоримые факты. Ты можешь (при помощи газовой печи) полностью порвать со своим будущим — но это и всё! А в Клаудс-хилле нет газовых печей, так что жду тебя этим летом... ОБЯЗАТЕЛЬНО ЗАЕЗЖАЙ В КЛАУДС-ХИЛЛ.

     Жаль, что не были опубликованы письма Лоуренса и Форстера к Миддлтону и его ответы (мне интересно, писал ли Лоуренс и ему, как Палмеру, о том, какой Форстер замечательный человек). Впрочем, ведь не изданы и письма Форстера к Палмеру, и многие письма Лоуренса к Палмеру, и письма Палмера к обоим писателям, а ведь он значил для них гораздо больше, чем Миддлтон, который, кажется, ничем не выделялся среди других молодых солдат. Палмер, судя по тому, как писал о нем Лоуренс, был очень обаятелен, а его любовь к чтению делала его более интересным собеседником. Лоуренс оценил это с самого начала (Джон Брюс вспоминал о том, почему они с Лоуренсом, вступив в Танковый корпус, решили, что рядовые Артур Рассел и Эдвард "Пош" Палмер будут подходящей компанией для Лоуренса: "Рассел был славным парнем, крепким и сильным, и, судя по виду, мог постоять за себя в случае необходимости. По этой причине я его и выбрал. Лоуренс выбрал Палмера. Это был парень посубтильнее, без мускулов, казавшийся довольно начитанным"). Форстер, по словам Венди Моффат, в конце 20-х годов начал тяготиться тем, что не мог по-настоящему дружить с теми, с кем занимался сексом: не было общих интересов, не было даже тем для разговоров (интересно ему было лишь с полицейским Гарри Дейли, но тот не умел держать язык за зубами и хвастался всем подряд, что спит со знаменитым писателем, отчего Форстеру пришлось с ним расстаться).
     Друзья теперь могут обсудить некоторые вопросы во время встреч, к тому же сохранилось мало писем Форстера за этот период, из-за этого непонятно, о каком дневнике писал Лоуренс Форстеру 24 июня 1929 года:
     "Дорогой ЭМФ, Ваше письмо о том дневнике было написано 21. Дневник с ним не пришел и позднее не пришел — до сих пор. Зная, как медленно идет почта в Каттеуотер, я ждал до сегодняшнего полудня, чтобы быть уверенным. Я надеюсь, он не попал по другому адресу. Я очень надеюсь, что он не попал по другому адресу. Я чрезвычайно хочу его увидеть".
     А мне бы хотелось узнать, какой дневник так стремился получить Лоуренс и почему его так обеспокоила мысль, что тот мог попасть в чужие руки. У меня есть одно предположение (подчеркиваю, что это лишь предположение). В написанном полгода спустя письме от Форстера, которое помещено в сборнике вслед за этим письмом Лоуренса (похоже, часть переписки не сохранилась) не говорится о дневнике, но есть слова: "В последнее время я много думал о вас и о писательстве. Мне бы хотелось, чтобы вы занялись Роджером Кейсментом - просто личное пожелание". Известно, что Лоуренс с 1927 года хотел прочитать тайный дневник Роджера Кейсмента, в котором тот записывал подробности своих гомосексуальных связей (т.н. "Черные дневники"). Этот дневник был скрыт правительством от любопытных глаз после того, как его предъявили на суде против Кейсмента (чтобы уменьшить симпатии к нему как к борцу за свободу Ирландии), но известно, что существовало несколько копий дневника. Возможно, Форстер написал о такой копии, а Лоуренс решил, что она была послана по почте вместе с письмом или отдельно. Лоуренс мог ошибиться, у Форстера могло не быть копии дневника, но я также допускаю, что она у него была и он собирался передать ее при встрече.
     Возможно, именно Форстер подсказал Лоуренсу мысль самому написать биографию Кейсмента. Лоуренс в 1927 году хотел, чтобы это сделал Бернард Шоу, и просил Шарлотту Шоу уговорить мужа. Шоу не согласился и сказал жене, что Лоуренс заблуждается, считая Кейсмента таким уж великим человеком — Шоу он не казался таким даже до того, как был скомпрометирован "Черными дневниками" (хотя они дружили и Шоу выступал в его защиту на суде).
     Позднее Лоуренс уже хотел сам взяться за эту биографию. В 1934 он объяснял: "Я хотел бы написать о нем [Кейсменте] тонко - так, чтобы его враги думали, будто я с ними - до тех пор, пока они не закончат книгу и не оторвутся от нее, чтобы назвать его героем. В нем есть притягательность сломленного архангела. Но если премьер-министр не разрешит опубликовать материалы из дневника, никто не сможет написать о нем". Считается, что Лоуренс так и не увидел этого дневника, но я в этом не убеждена. Шоу и его жене он в любом случае не признался бы, что уже видел этот дневник, чтобы не обнаруживать лишний раз интерес к гомосексуальности. Кроме того, он пишет не о том, что биографию Кейсмента нельзя написать, не увидев дневник, а о том, что ее нельзя написать, "если премьер-министр не разрешит опубликовать материалы из дневника". Это очень разные вещи. Когда Олдингтон писал книгу о Лоуренсе, он читал "Чеканку" и даже письма Лоуренса к Шарлотте Шоу, но он не имел разрешения ссылаться на эти и некоторые другие материалы, отчего оказался в менее выигрышном положении, чем его противники.
     Письмо Форстера, в котором он упоминает Кейсмента, кажется продолжением разговора между ним и Лоуренсом. Сразу вслед за упоминанием этого имени он пишет: "Также я думаю о моем замечании, которое вы как-то одобрили и оно стало вашим в моем сознании. Оно было насчет любви: что она переоценена и истрепана бесчисленными описаниями и что предпочтительные отношения между людьми - это смесь дружелюбия и похоти. Д + П = л, поделенная на неизвестную величину (F+L=l/x ) - вот что я хотел предложить вам вычислить, но, конечно, написал уравнение неправильно. Я думаю, любовь нелепо разрекламирована, но дело, возможно, опять-таки в моем возрасте. Так много нового должно быть сказано о человеческих взаимоотношениях теперь — когда озеро похоти было исследовано и оказалось маленьким и безвредным резервуаром" (16.12.1929).
     В последней фразе речь, конечно, идет о психоанализе.
     После двух писем, посвященных в основном писателю Мэннингу и его роману «Her Privates We» (я напишу об этом отдельно) Лоуренс в письме, написанном 13 мая 1930, договаривается с Форстером о встрече в Лондоне, в клубе "Юнион Джек", где он будет под фамилией Смит с 29 мая по 7 июня. Плимут в этом письме он называет паршивой дырой.
     12 января 1931 года Лоуренс вместе с Форстером посетил концерт в Куинс-холле — Артур Шнабель исполнял произведения Баха, Моцарта и Шумана. 18 января Форстер написал Сассуну: "Т.Э. приезжал послушать Шнабеля в прошлый понедельник. Он был в хорошей форме и дружелюбен, но я порой задавал себе вопрос, что он затевает".
     Последние слова можно понимать, конечно, по-разному, но мне кажется, что Форстер, по-прежнему влюбленный и разочарованный уклончивостью Лоуренса, имеет в виду то же, о чем говорит и Джон Брюс в воспоминаниях: "Лоуренс ничего не делал без цели, а использовать людей он умел в совершенстве, и я не стал исключением". Лоуренс был мил и дружелюбен, но особенно милым и дружелюбным он становился, когда ему что-то было нужно — например, чтобы Форстер занялся редакцией "Семи столпов мудрости", сравнил два варианта этой книги, написал отзыв на "Чеканку" и т.д. Не знаю, нужно ли что-то было Лоуренсу от Форстера в этот раз, но через несколько дней ему понадобилась рецензия на новую книгу Эде, которому Лоуренс написал 26 января: «Форстер хороший человек. Очень. И хороший критик».
     Лоуренс уже задумывается о том, что через пять лет уйдет со службы, и собирается в ближайшее время сделать Клаудс-хилл удобным местом постоянного обитания — провести воду, установить ванну и книжные полки. О своих планах он сообщает Форстеру.
     2 сентября 1931 года Форстер пишет Лоуренсу, что часто думает о нем, что новостей у него почти никаких нет, так как "год был переполнен счастьем" (в апреле 1930 у него начался роман с Бобом Бакингемом). В конце письма говорится: "Я думал, Ваше письмо содержит приглашение, но был слишком оптимистичен, ведь когда я разобрался, оказалось, что самый ранний срок 1935. Хотел бы я, чтобы Вы могли сделать мне одолжение, обустроив Клаудс-хилл чуть раньше".
     28 декабря 1931 года Лоуренс пишет молодому писателю Хенли, что обсуждал его произведения с приезжавшим к нему Форстером, и они оба высоко их оценили. Он лестно отзывается о Форстере: "Очень остроумный, колкий, застенчивый, свободомыслящий человек. Он мне нравится". 24 января 1933 Лоуренс пишет Грейвзу: «Думаю, с тех пор, как умер Хогарт, для меня наибольшее значение имеют три человека: Фредерик Мэннинг, один армянин по фамилии Алтунян и Э.М.Форстер» (отсюда).
     Уилсон пишет, что не сохранилось писем, которыми Форстер и Лоуренс обменялись в последующий период, но известно, что они были. 7 октября 1933 года Лоуренс пишет Форстеру, что у него есть хорошие новости о Поше, который наконец-то устроился на работу (в теплицу). "Я сейчас пишу заброшенному (но сельскохозяйственному) мышонку. Возможно, мышке-полевке". Неизвестно, что на это ответил Форстер.
     26 ноября 1934 года Лоуренс сообщает, что в марте уходит со службы и будет жить в Клаудс-хилле на 25 шиллингов в неделю, не имея возможности ездить в Лондон и путешествовать. Слова Лоуренса "я всегда лелеял мысль иметь много денег, но так никогда и не понял вполне ясно способов для этого" Джереми Уилсон откомментировал так: "Это правда только если Лоуренс - тогда ему было лишь 46 - решил не браться ни за какую оплачиваемую работу. На самом деле он получил многочисленные предложения работы, которые отклонил. Если говорить о средствах на черный день, он владел множеством пользующихся спросом картин и книг".
Кстати, имущество, оставшееся после Лоуренса, было оценено в 7 441 фунт ст., что в 1935 было равно 30 тысячам долларов, а сейчас может быть примерно выражено в сумме от 476 тысяч до 5 миллионов 950 тысяч долларов (Measuring Worth).
     В этом же письме Лоуренс описал Форстеру, как его посетил Стивен Теннант, "похожий на викторианскую леди": "Я боюсь, он во мне разочаровался. Он ожидал слишком многого. Провались моя репутация".
     В 1935 против романа Хенли "Мальчик" было выдвинуто обвинение в непристойности. "В 1935 году Лоуренс написал одному из издателей: "Если вы сможете выяснить, кто в бюро был инициатором этого преследования, и пришлете мне его имя и адрес, я постараюсь заказать ему из Парижа по почте основательный запас действительно непристойной литературы - нечто такое, что покажет ему разницу между порнографией и произведениями искусства". ... Другому издателю он писал о Форстере: "Он один из немногих авторов, которые могут осмелиться на попытку помочь. Большинство из них боится самого слова "содомия". Хотелось бы знать, почему?"... Джеймс Армстронг отмечает в книге “Публикация, судебное преследование и переиздание "Мальчика" Джеймса Хенли”, что Форстер, возможно, с готовностью вступился за роман именно из-за сцены гомосексуального изнасилования, поскольку сам хотел, но не мог писать открыто о гомосексуальности." (отсюда) Думаю, это объясняет мотивы не только Форстера, но и Лоуренса. Их еще больше сблизило то, что они оба пытались помочь Хенли и издателям его романа.
     4 мая 1935 года Форстер написал: "Дорогой ТЭ, когда для Вас будет можно позволить мне провести несколько дней в Клаудс-хилле? Устраивает ли Вас около 20 мая?"
     7 мая Лоуренс ответил: "Ваше прибытие будет отмечено белым камнем в новой стене*. ... Великолепно. В Клаудс-хилле сейчас два обитателя: Пэт Ноулс и я. Он живет в западном конце, я в восточном. Мы питаемся у него и очень просто. Мы постараемся устроить Вас, если не комфортабельно, то по крайней мере терпимо, на несколько дней. Замечательно."
     Другому своему другу, летчику Данну, Лоуренс написал, что пригласит его в гости потом, поскольку не может принять сразу двоих, а к нему приедет "дорогой и восхитительный" Форстер. Кроме того, Лоуренс украсил спальню — установил в ней бортовой иллюминатор (с помощью гостившего у него Джока Чамберса и Пэта Ноулса).
     8 мая к нему заехал неоднократно упоминавшийся раньше Бэнбери. 10 мая пришло письмо от Поша Палмера, в котором тот жаловался на жизнь и писал, что хочет полностью порвать со своим прошлым. Лоуренс ответил:
     "Много людей, о замечательнейший П., хотели бы "полностью порвать со своим прошлым"... но прошлое — неоспоримый факт. Ты можешь (при помощи газовой печи) полностью порвать со своим будущим — но это и всё!
     А в Клаудс-хилле нет газовых печей, так что жду тебя этим летом, как только все растения будут политы. Пэт Ноулс и я теперь тут единственные обитатели, два смешных маленьких существа, каждый живет на своей стороне дороги, но мы часто встречаемся и дружим. В течение десяти дней мы ожидаем Э.М.Ф[орстера], он приедет ненадолго. Это место, опасаюсь, не очень комфортабельно, ... так что он не решится остаться надолго. ...Ты будешь изумительно желанным гостем, когда бы ни пожелал приехать. Ты будешь истерзан, тебя будет тревожить совесть, если тебе не удастся приехать пораньше. У нас был и есть концерт Бетховена для скрипки с оркестром, это - "cамое то"... Но ОБЯЗАТЕЛЬНО ЗАЕЗЖАЙ В КЛАУДС-ХИЛЛ.
     Ставлю на конверте "S", чтобы показать, как серьезно я рассчитываю на то, что ты посетишь Клаудс-хилл этим летом. Бери с собой худшую одежду и немного, я такой же неряха, как всегда".
     Через три дня (13 мая) произошла авария, от последствий которой Лоуренс скончался 19 мая, не приходя в сознание. Форстер, который до этого давно уже испытывал к Лоуренсу сложные чувства — смесь желания, обиды, восхищения и недоверия — был так потрясен, что не смог присутствовать на похоронах (это осталось неизвестно автору его последней биографии, Венди Моффат, преспокойно описывающей, как он там якобы стоял "рядом с рыдающим Уинстоном Черчиллем").
     Не знаю, встречался ли еще Форстер с Палмером и Миддлтоном, но позднее он написал, что продолжает видеться с некоторыми солдатами, с которыми познакомился в Клаудс-хилле. Палмер не покончил с собой, как опасался Лоуренс, а дожил до 1983 года.

     *Тут имеется в виду викторианский обычай — его любил, например, Льюис Кэрролл — отмечать приезд дорогого гостя белым камнем при укладке стены.
Другие примечания и ссылки на источники скоро добавлю.
Часть 3

Письмо Т.Э.Лоуренса к Э. "Пошу" Палмеру, написанное 10 мая 1935 г. (отсюда).

@темы: джентльмены и простые парни, гомосексуальность, Лоуренс Аравийский, Э.М.Форстер

---

     Ольга Гильдебрандт-Арбенина: «Интерес к «греческой» любви у меня появился, вероятно, из-за «Дориана Грея», где я влюбилась в лорда Генри; а его разговор в I главе «Дориана» был какой-то энигматический. К тому же брат Ани (1) — Никс был (на вид) тоже какой-то дорианистый. Я как-то спросила у Гумилева, нравились ли ему когда-нибудь мальчики. Он чуть не с возмущением сказал: «Ну, конечно, нет!» (ведь он был крайне мужского типа и вкусов). Я спросила: «Но, если все же...». Подумав, он ответил: «Ну, разве что Никс. И то, конечно, нет!» — Никса когда-то принимали за моего брата. Я была удовлетворена.
     Но он смеялся над моим пристрастием. Мы оба любили арабский мир («1001 ночь»), Гёте «Западно-восточный диван», и я обрадовалась его стихотворению «Соловьи на кипарисах» (2). Там «кравчий» и «розовая» усмешка. — «Ну, теперь вы довольны?» — «Да, я довольна».
     ... Он часто говорил о Чуковском как об интересном собеседнике.
     Помню смешное: «Мне достаточно вас одной для моего счастья. Если бы мы были в Абиссинии, я бы только хотел еще К. Чуковского — для разговора». Рассказал, что, когда он был в Англии, встречался там с К. Набоковым (3). Тот вспоминал: в России у меня было только два друга — К. И. Чуковский и покойный Н. Ф. Арбенин. — «У Арбенина хорошенькая дочка». — Набоков, равнодушно: «Да, какие-то дети были». К. Набоков занимал тогда какой-то пост в Лондоне (он — дядя писателя Набокова).»
(ссылку нашла у  moty)
1) А. Н. Энгельгардт
2) "Пьяный дервиш"
3) Чуковский в дневнике за 1968 г. вспоминал о том, как в молодости дружил с К.Набоковым. "Когда мы вернулись в Москву — я по некоторым поступкам Кости понял, что он гомосексуалист, и любовь его ко мне — любовь урнинга. Он любил искусство, был очень учтив, увлекался стихами — потом я встретил его в Лондоне, он был 1-ым секретарем посольства — и нашей дружбе наступил конец. А в Питере мы очень дружили" (Корней Чуковский. Собрание сочинений в 15 томах. Том 13. М., 2007. Стр.459).

     Слова К. Набокова, о которых рассказал Гумилев, напомнили мне вопрос Гастона Годэна Гумберту Гумберту: «Он спросил меня: "Et toutes vos fillettes, elles vont bien?"["А все ваши дочки — они хорошо поживают?"] — откуда мне стало ясно, что он умножил мою единственную Лолиту на число костюмных категорий, мельком замеченных его потупленным мрачным взглядом в течение целого ряда ее появлений, то в узких синих штанах, то в юбке, то в трусиках, то в стеганом халатике, то в пижаме».

@темы: Набоков, русская литература, гомоэротизм, М.Кузмин, восток, Oscar Wilde

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Анхель Саррага (1886–1946)

В связи с exvotos современных мексиканских художников я вспомнила о картине, созданной их соотечественником, Анхелем Саррагой, в начале 20 века — "Эксвото. Мученичество святого Себастьяна". Мне захотелось узнать, о чем говорится в надписи на картине. Я стала искать описание "Эксвото" и нашла два варианта этого произведения — с разными надписями. Оказалось, что художник обращается не к святому, а к Богу. Еще я узнала, что Саррага, предположительно, писал святого Себастьяна с Амедео Модильяни, с которым подружился, когда жил в Париже (1). Пишут, что существует и автопортрет Сарраги в образе святого Себастьяна, но я его не видела.

Эксвото. Мученичество святого Себастьяна. 1911. "Господи, я не могу почтить тебя в замысловатых стихах. Но, Господи, прими эту простую и скромную работу, которую я сделал своими смертными руками. Анхель Саррага" (2).

Другой вариант

1911. "Господи! Это моя мучительная и смиренная работа. Прими ее, Господи. Анхель Саррага." ('SEÑOR! Esta es mi obra penosa y humilde. Acéptala. SEÑOR., Angel ZARRAGA)

Амедео Модильяни.

+20

Одним из источников вдохновения для Сарраги при создании этой картины была статуя Микеланджело ."Умирающий раб"
Саррага был поэтом и художником. В изобразительном искусстве он начинал как символист, ученик Хулио Руэласа, позднее увлекся кубизмом. Гийом Аполлинер писал: "Саррага — ангел кубизма, а Пикассо — демон". Саррага был глубоко религиозен.


Обнаженная балерина. 1907-1909


Женщина и марионетка. 1909.


Хлеб и вода. 1910. Эту и две следующие картины привожу как пример тех ранних работ художника, в которых критики находят проявления гомоэротизма (как и в изображениях святого Себастьяна).


Поклонение волхвов. 1911.


Святой Георгий. 1913.


Поэтесса. 1917.


Благовещение. 1924.


Господь падает во время несения креста.


Жена художника, Жанетта Иванова, капитан женской футбольной команды (родилась в Польше, настоящее имя Жанна Мут).

Футболистки. 1922.


Портрет Рамона Новарро. 1925.


Рамон Новарро Тут я немного писала об этом актере.


Скульптор

В ряде поздних картин Сарраги отразилось его увлечение спортом.




1924-1928


1926.


Игрок в регби. 1925.



1925


Девочка изучает историю. 1927.
Женщины тут символизируют две культуры — мексиканскую народную и христианскую.
Возможно, художник изобразил девочку, потому что у него была дочь (3).


1915. Анхель Саррага (слева), Диего Ривера (справа), мать Риверы и художница Ангелина Белова (любовница Риверы).
В Интернете совсем мало сведений о художнике, хотя некоторые его работы широко известны (особенно "Женщина и марионетка" и "Святой Себастьян). В Википедии о нем написано лишь на английском и на немецком, да и то немного. Возможно, дело в том, что он, как пишут, из-за своих крайне правых взглядов потерял многих друзей и был забыт еще при жизни, даже у себя в стране, где интерес к нему вновь пробудился лишь в 60-х годах.
1) A probable model was Amadeo Modigliani, as he shared with Zárraga the aesthetic tasks of the flourishing Montparnasse group, as well as an intimate, daily friendship (отсюда).
2) Текст надписи приводится в книге "Images of ambiente: homotextuality and Latin American art, 1810-today" by Rudi Bleys, 2000, р. 41.
3) A principios de 1941, con la ayuda del gobierno mexicano, regresó a México, en compañía de su esposa y de su pequeña hija. www.elporvenir.mx/notas.asp?nota_id=431746

www.artistsandart.org/2010/04/angel-zarraga-188...
www.museoblaisten.com/v2008/indexENG.asp?myURL=...
www.remediosvaro.biz/angel_zarraga.html
www.escuelacima.com/angelzarraga.html

www.aguascalientes.gob.mx/temas/cultura/webua/c...

@темы: художники

---

     Евлалия. ... Мы с вами не понимаем друг друга; мы говорим о разных предметах. Я понимаю только любовь чистую, возвышенную.
     Софья. Возвышенная-то, пожалуй, еще дороже обойдется.
     Евлалия. Что вы, что вы! Вы меня удивляете, вы меня поражаете!
     Софья. Да, конечно. Возвышенная любовь гораздо скучнее, она очень надоедает молодым людям; на нее надо много времени даром тратить. Он бы почитал что-нибудь, пошел к приятелям, поиграл в карты, а тут надо возвышаться до возвышенной любви. Это очень тяжелое занятие.

     А.Н. Островский

@темы: любовь, русская литература, цитаты

---

Ретаблос

Я в прошлом году обратила внимания на необычные сюжеты некоторых рисунков из числа тех, которые называют retablo и exvoto (увидела ссылку на сообщество, им посвященное): вроде бы о них пишут, что это изображения, "приносившееся в дар церкви по случаю избавления от какой-либо опасности, болезни и т.д.", так я раньше их и представляла. Но тут были, например, изображения с подписями в которых говорилось о геях, благодарящих младенца Христа за то, что они познакомились и счастливо живут вместе, о женихе, сбежавшем с первым встречным из под венца и благодарящем за это Пресвятую Деву Сан-Хуанскую и т.п. И таких рисунков оказалось много. Я засомневалась: неужели священники разрешают вешать такое в церкви? Но как это все сочетать с католическими догматами?
Однако я ничего узнавать не стала, решила, что, если это мистификация, рано или поздно об этом узнают и напишут — и я узнаю. Но на днях я опять увидела такие изображения, тут уж не удержалась, немного поискала в Интернете, обнаружила, что художники такие рисунки делают не только в церковь, но и просто на продажу. Нашла сначала одну художницу, потом еще других художников. А вчера в этом сообществе увидела, что в комментариях к новому рисунку написали: "У них какое-то альтернативное христианство. ...Но как, как это вяжется с католической не побоюсь этого слова моралью??? Как кому-то могло прийти в голову, что Иуда Фаддей помог гомосексуалисту принять собственную тягу к мазохизму? Как будто категория греха для них в принципе не существует. Очень непривычный вариант христианства" (Отсюда).


У меня нет аккаунта в ЖЖ, поэтому я не смогла написать, что тут нет ничего очень необычного: некоторые современные рисунки-retablos делаются не для храмов — иногда у них даже сюжеты вымышленные. Вот что пишут о самом известном современном художнике, рисующем retablos, Альфредо Вильчисе Роке: "Мексиканское общество еще очень католическое, возможно ли, что священник согласится повесить в церкви ex-voto, благодарящее Деву или святых за греховные страсти? ...Некоторые ретабло, возможно, вымысел, другие нарисованы по происшествиям, найденным в газетах.... Альфредо Вильчис Роке - и ремесленник, работающий на заказ, и современный художник, черпающий свое вдохновение в традиции. ... Самоучка, он изучил произведения двух мексиканских художников Фриды Кало и Диего Риверы. (La société mexicaine est encore très catholique, est-il possible que des ex-voto remerciant la Vierge ou les saints pour des amours coupables, selon le dogme, soient acceptés dans l'église par le prêtre de la paroisse?....Certains retables sont peut-être fictionnels, d'autres sont peints d'après des faits divers trouvés dans les journaux.
Alfredo Vilchis Roque est un artisan travaillant sur commande et un peintre contemporain puisant son inspiration dans la tradition.... 

Autodidacte, il a étudié les oeuvres de deux peintres mexicains Frida Khalo et Diego Rivera.)Отсюда Статья на французском, так как он популярен во Франции, там выходили его книги.
А немецкий художник, соавтор Альфредо Вильчиса по The Retablo Project, так объясняет, чем ему понравились работы Вильчиса: "Наряду с "обычными" бедствиями повседневной жизни там были мотивы, связанные с проблемами миграции..., с ревностью, с супружеской изменой, любовью геев и лесбиянок, увольнениями со службы по признаку пола – абсолютно все, и большая часть этого полностью противоречило учению Римско-католической церкви о морали– всё очень подрывное, очень анархическое! pdf;
Работы Вильчиса и Брауна на артнете

"Особенно трогателен раздел "Гомосексуальность" (Particularly moving is the "Homosexuality" section)" (о книге Вильчиса отсюда)


Рисунок Вильчиса. «Когда я был в отпуске в Веракруз, я познакомился с Мартином. Мы так счастливо провели время, что я влюбился в него, боясь, что он смог бы меня отвергнуть. Я попросил Святого Младенца с Аточи (имеется в виду младенец Христос), чтобы свершилось чудо. И Мартин согласился переехать жить ко мне, зная, что я не женщина. Он меня принял таковым, какой я есть. Здесь я изобразил тот день, когда мы познакомились. Сегодня мы празднуем год с того прекрасного дня нашей встречи. Спасибо за это счастье! Вовани. Поланко, Мехико. май 1979 год» (переводы подписей тут и дальше взяты в сообществе retablos) Я не знаю, лежит ли в основе этой истории реальный случай. Художник родился в 1960. Не знаю, когда начал рисовать (он не потомственный художник-ретаблеро, как о нем пишут в рунете, его отец был крестьянином, ставшим заводским рабочим, а вот три сына Вильчиса и правда пошли по стопам отца).


Задняя обложка одной из книг художника.


Благодарим Святого Себастьяна за дарованное счастье, что закон о сожительстве* дал нам, двум любящим мужчинам, право свободно жить вместе в браке, не скрываясь и не стыдясь перед обществом за нашу любовь.

Пако и Омар посвящают это чудесное ретабло Святому Себастьяну в честь двухлетней годовщины совместной жизни вопреки неприятию нашей любви семьями. Теперь это доказывает, что любви всё под силу. 14 февраля 2005

Мы благодарим Святое сердце, что оно нам дало возможность познакомиться и узнать счастье в паре. Карлос и Фелипе.



Все стены в его доме завешаны ретаблос. Мне кажется, то, что он рисует на заказ, чаще похоже на то, что висит слева.

Кстати, на фликре, в комментариях к эксвото с благодарностью о виагре, пишут (перевожу): "Я на 99% уверен, что это не настоящее эксвото, а лишь юмористическое произведение искусства, сделанное на продажу. Есть такой художник по имени Вильчис из Мехико, который рисует чрезвычайно смешные сатирические эксвото (но это не его работа)".
www.flickr.com/photos/citlali/2459711832/
Еще одна художница, автор многих работ, представленных в сообществе, Сельва Прието Cалазар, в своем блоге написала (тут), что нарисовала некоторые ретаблос о счастливых гейских парах в память о своих покойных друзьях-геях, которые не могли увидеть гей-парад или акции против гомофобии в своем родном городе. А ей среди комментариев написали (там последний комментарий), что она богохульница, а геев надо уничтожать.
Ее работы:


"На пляже в Пуэрто-Ваярте я обратил внимание на одного красивого юношу и начал подозревать, что он гей, поскольку когда он проходил мимо, то искоса поглядывал на меня и улыбался. К тому же ему нравились розовые полотенца. Благодарю Святого Антония, покровителя влюблённых, что я осмелился заговорить с ним, и теперь он мой жених".


«Однажды я обнаружила, что мой жених влюбился в моего брата. Я была оскорблена, рассержена и разочарована. Но благодаря Святому Мигелю Архангелу я познакомилась с Хосе Антонио и совершенно потеряла голову от него, и теперь мне приятно, что мой брат и Давид любят друг друга и что они счастливы, как и я. Посвящаю это ретабло в благодарность Святому Мигелю.»

"По воле родителей я должна была выйти замуж за человека, которого не любила, и который не любил меня. Но Святой Антонио дал мне мужества, и в день свадьбы я убежала со своей подружкой невесты. Мы переехали жить в столицу, и теперь мы очень счастливы."


"Собираясь жениться на Марии Луизе, я чуть было не совершил самую ужасную ошибку в своей жизни. Но тут я увидел Луиса, который стоял в дверях церкви. Я посмотрел в его глаза и не смог устоять: я убежал с ним, оставив свою невесту, чем вызвал нервный срыв у ее родителей. Я благодарю Пресвятую Деву Сан-Хуанскую за то, что я не разрушил 3 жизни, и за то, что мой парень и я очень счастливы и за то, что у Марии Луизы уже появился новый парень".


Тут есть ее работы (и в ее блоге, конечно).
Еще один автор ретаблос, изображающих геев, Давид Мекалко. (О нем).


Надпись сообщает, что молодой человек, изображенный тут, благодарит Деву Марию Гваделупскую за то, что родители признали его гомосексуальность.
Мне кажется, некоторые работы такого рода могли быть сделаны на заказ, но для того, чтобы заказчики повесили их у себя дома, а другие — фантазии художников о том, что им хотелось бы видеть.
Сюжеты некоторых современных ретаблос кажутся менее удивительными, когда становится понятно, что не все они были сделаны для заказчиков, желающих повесить их в церкви.

@темы: гомосексуальность, художники

---

Из того, что понравилось в последнее время

Коллаж Кристиана Лакруа (Отсюда).

+3

Квинт Буххольц (Отсюда).


Банты, бусины и птицы (в оригинале аллитерация: Bows, Beads and Birds). Френсис Макдональд (1873 - 1921).


Солдат Великой войны ("Great War", т.е. Первой мировой). Инге Мардал и Стин Хоугс (Отсюда). Мардал и Хоугс работают в технике квилтинга (лоскутного шитья).

@темы: иллюстрации, художники

---

"Я больше всего на свете люблю внезапные связи между двумя историями" (Nosema)

     Перечитывала "Последнюю битву" К.С.Льюиса, и говорящий кот, переставший говорить и убежавший неизвестно куда (1), напомнил мне говорящую козу из "Посолони" Ремизова, которая тоже в страхе убежала куда глаза глядят, когда стала бессловесной (2).

     1) – Разве ты не зовёшься говорящим зверем? – сказал тархан. – Прекрати этот мерзкий визг и говори.
То, что за этим последовало, было поистине ужасно. Тириан, да и все остальные, совершенно отчётливо видели, что кот пытается заговорить, но изо рта его вырывались обычные, безобразные кошачьи крики, какие мы слышим где-нибудь на заднем дворе. Чем дольше он вопил, тем меньше походил на говорящего зверя. Со всех сторон послышались беспокойные всхлипывания и слабые повизгивания.
– Глядите, глядите! – раздался голос кабана. – Он не может говорить! Он забыл, как говорить! Он стал бессловесным! Поглядите на его лицо!
... Рыжий исчез в кроне дерева. Больше его никто не видел.

     2) — Как сук ни ворочается, как безымянному пальцу имени нет, так и язык не ворочайся во рту у Козы.
И вмиг онемела Коза, испугалась Коза, бросила башню. Ушла Коза в горы.
Черви выточили горы. Червей поклевали птицы. Птицы улетели за теплое море.
Пропала Коза. И никто не знает, что с Козой и где она колобродит рогатая.

@темы: ассоциации, сказки

---

История взаимоотношений Э.М.Форстера и рядового Палмера. Ч.3

Вирджиния Вулф в письме к сестре, Ванессе Белл, жаловалась, что мать Форстера своей деспотичной любовью "медленно отправляет его на тот свет..., он вялый, затхлый, тише дыхания коровы". Окружающим, не посвященным в тайную вторую жизнь Форстера, казалось, что этот застенчивый, робкий человек вообще никогда не занимался сексом. Второй муж Кэтлин Скотт (женщины-скульптора, вдовы полярника капитана Скотта), член парламента и одно время министр здравоохранения лорд Кеннет писал, что Форстер признался ему в своих гомосексуальных склонностях (я не поняла, когда именно, но не раньше конца 30-х годов). Лорд Кеннет добавил: "Я бы никогда не понял, что он совершенно гомосексуален, если бы он сам мне этого не сказал. ... Я сомневаюсь, спал ли он когда-нибудь вообще с мужчиной или с мальчиком".
     Тем не менее, Форстер, начиная с 20-х годов, пережил не так уж мало любовных приключений и радовался этому: "Похоть + доброжелательность — можно ли желать большего? Я не ощущаю счастья, но ощущаю гордость от того, что я живой". Его партнерами были молодые люди из низших классов общества (водитель автобуса, кочегар на корабле, матрос, полицейский и т.д.), у каждого из них была девушка или жена. Некоторые из них обходились Форстеру довольно дорого, но это он принимал как должное (он писал, что боится смотреть на свое отражение в зеркалах, входя в клуб, и удивляется, что его внешность не отпугивает от него всех партнеров вообще). Однако иногда он все же огорчался. Он оплатил дорогую операцию, в которой нуждалась мать Гарри Дейли, полицейского, а тот, сообщая об этом ей, перепутал адрес на конверте, и Форстер получил это письмо, в котором говорилось: "Не волнуйся, у старика Моргана полно денег". Форстер промолчал. Он считал, что сохранить дружбу помогает правило: "Не упрекай, не спорь по мелочам, не извиняйся".

"Ф.Э.Палмер, эсквайр. Я продолжаю быть его банкиром, но остальные отношения запрещены миссис Палмер и матерью миссис Палмер. Они говорят, я пытался настроить его против них. Это правда."

     Но еще больше его огорчил поступок Фрэнка Викари, шахтера, с которым он подружился еще в Александрии во время войны, когда Фрэнк был стюардом на корабле, а Форстер работал в Красном Кресте. Фрэнк был обаятельным и неординарным человеком, с ним было интересно разговаривать. Их отношения оставались платоническими, но Форстер ими дорожил (и надеялся, что дождется чего-то большего). Фрэнк любил выпить и постоянно терял работу. Форстер купил ему ферму, Фрэнк в благодарность назвал своего второго сына Эдвардом Морганом (мать Форстера была этим шокирована), но ферму потом заложил, а деньги растратил. Неудивительно, что Форстер осторожно тратил деньги на Поша Палмера, хотя тот ему очень нравился. Жена Палмера была против его встреч с Форстером, а Палмер не хотел разводиться с женой. Лоуренс явно думал о Форстере и о Палмере, когда 7 июля 1927 года написал Э.Гарнетту в ответ на вопрос, что он думает о Еве (я не поняла, в Библии или у Мильтона): "Ну их, всех этих женщин. Кажется, они огорчают людей, которых я люблю". Днем позже Лоуренс отослал в "Спектейтор" статью о творчестве Д.Г.Лоуренса, в которой сравнивал произведения Д.Г. Лоуренса и Форстера. Он высоко оценивал обоих писателей, но более лестно отозвался о Форстере: "Форстер умен и тонок. Лоуренс не тонок, хотя он порой пытается передать тонкость чувств". Он отметил: "И Лоуренс, и Форстер, где только возможно, делают главными персонажами женщин. Это их сознательный выбор, так как оба могут изображать замечательных мужчин".
     14 июля 1927 он написал Форстеру:
     «Дорогой Э.М.Ф.
     Так хорошо с Вашей стороны всячески стараться помочь Пошу. Я согласен с тем, что он достоин помощи, согласен и с тем, что помочь ему невозможно. Он шесть лет без ума от этой девушки. Пока он так чувствует, ему все равно, какая она и что делает. Впоследствии он ее возненавидит. Я всегда боюсь, что из всего этого выйдет что-то очень плохое.
     Армия не помогает парням, которые ее покидают, найти работу. Они просто плывут по течению — те, кто, как Пош, не имеют ни определенной цели, ни профессии. Впрочем, если бы он позволил себе принять помощь, его отец мог найти ему работу. Тщеславие мешает ему взглянуть в лицо действительности. Вы хорошо придумали выплачивать ему плату за рисунок в рассрочку. Надеюсь, он не будет докучать Вам просьбами выплатить деньги вперед.
     Надеюсь, мои поверенные согласятся выплатить ему то, что осталось на счете ... Если он использует всё с умом, работа для него где-нибудь нашлась бы.
     Давайте перестанем писать об этом. Я так же ничего не могу поделать, как если бы наблюдал за ожидаемым столкновением между Сатурном (который мне нравится) и кометой Понса-Виннеке.»
     Дальше Лоуренс пишет о том, что несколько раз перечитал почти все книги Форстера, о том, как ими восхищается ("они меня покоряют"). Сообщает, что еще не выходил за пределы лагеря, не видел Индии и не собирается. Большую часть времени он проводит читая и думая, ночью лежит на песке посреди аэродрома и прикидывает, велик ли шанс, что "кто-то из вас, возможно, смотрит на те же звезды".
     Затем он спрашивает, как проходят лекции Форстера о литературе, уговаривает их издать ("поймите, что это Ваш долг — дать миру флагманский корабль, чтобы указать курс, которым Вы следуете"), а в приписке напоминает: "Кроме того, Вы медленно вынашиваете решение по поводу двух моих текстов. Вы помните про того аспиранта, которому дали 3 часа для эссе, он сидел 2 часа 59 минут, в тишине, в большом зале, затем пригнулся к свету от камина, написал одно единственное предложение - и победил!"
     (Лоуренс тут вежливо дает понять Форстеру, что пора бы и честь знать — тот обещал сравнить две редакции "Семи столпов мудрости", а ничего еще не сделал. Лоуренс, с одной стороны, просил его вынести объективное решение ("я буду в неопределенном положении, ожидая Вашего искреннего приговора"), а с другой стороны, писал, что тот окажет ему великую услугу, если подтвердит, что крэнвеллский текст лучше оксфордского ("почти 4 года тяжелого труда пущено на ветер, если вы предпочитаете оксфордский текст крэнвеллскому")).
     21 июля 1927 Лоуренс пишет: "Я буду очень рад фотографии изображения головы Поша. Помню, что это хороший портрет. Джон постарался на совесть, когда рисовал его для нас. Огастес [Огастес Джон] мне больше нравится как человек, чем как художник. Он дикарь и хулиган и стыдится этого".
     Уилсон отмечает, что Лоуренс понимал, как дорого стоят экземпляры ранней (оксфордской) версии "Семи столпов мудрости", но писал книготорговцу, что надеется их все сжечь. "Возможно, Лоуренса забавляло писать книготорговцу, что он намерен уничтожить такие ценные книги, но было бы заблуждением думать, что это уничтожит текст "Семи столпов" издания 1922 года. Он обеспечил его сохранность, передав рукопись в Бодлианскую библиотеку [в Оксфорде]" — пишет Уилсон.
     Форстер ответил Лоуренсу 9 августа 1927:
     "Дорогой Т.Э.Ш. [т.е. Шоу]
     Мне очень приятно получать Ваши письма. Да, мы больше не должны писать о Поше, если этого не нужно по делу. Я поддерживаю связь. Вы получите фотографию рисунка, когда она будет сделана — Вы получите также и рисунок, когда будете в состоянии что-то купить или принять в подарок, но я не знаю, когда такое состояние наступит".
     Мне кажется, готовность Форстера отдать Лоуренсу портрет показывает, что он уже охладел к Пошу или хочет показать Лоуренсу, что охладел. Лоуренс понравился Форстеру с первой же встречи в 1921 году на приеме в лондонском доме принца Файсала (на Беркли-сквер), когда Файсал вошел вместе с "невысоким светловолосым мальчиком", который "выкрикнул ободряющие слова о Среднем Востоке: все должно пойти хорошо, раз теперь у власти Уинстон Черчилль". Форстер, познакомившись с Лоуренсом лично, почувствовал к нему сильнейшее влечение (в чем признавался Зигфриду Сассуну). До поры до времени Форстер сдерживался, но во время переписки, кажется, осмелел, и в последующих письмах попытается потихоньку начать ухаживать за Лоуренсом на расстоянии (тот должен был оставаться в Индии еще около двух лет).
     Форстер обещает прислать Лоуренсу рассказ того же рода, как тот, что заставил его смеяться (т.е. "В жизни грядущей" — Венди Моффат назвала этот рассказ "любовной запиской, которая не имела успеха"). "Того же рода" — то есть гомоэротический. Затем он спрашивает, почему Лоуренс не проявил желания прочитать роман "Морис". Форстер объясняет, что это важно: без знания этого романа нельзя вынести окончательного суждения о его личности.
     8 cентября 1927 Лоуренс сообщает, что болел дизентерией. Дальше пишет:
     "Надеюсь, Пошу лучше. Я узнал от Роберта Грейвза, что он собирался с ним говорить. [28 июня Лоуренс посоветовал Роберту Грейвзу, работавшему над его биографией, встретиться с несколькими людьми, которые могли бы рассказать что-нибудь о нем. В числе других он назвал Палмера и Форстера.] Бедный Пош, конечно, получит поддержку от кого-то из них [не знаю, кого он имеет в виду]. Если мы сможем удержать его в живых в течение десяти лет, кризис его чувств будет в прошлом, и он вступит в средний возраст, который для тех, кто работает руками, означает привычку и серьезность".
     Он объясняет, что хотел прочитать "Мориса", но боялся это делать, именно потому, что не хотел слишком хорошо узнать Форстера: "Я чувствовал, что это похоже на вашу последнюю крепость и если я прочитаю, вы откроетесь мне весь - и предположим, мне это не понравится? Я так смешно устроен в чувственном отношении (в письме слово неразборчиво написано, поэтому одни читают sensually - "чувственном" (The letters of T.E. Lawrence, ed.David Garnett - 1939), другие sexually - "сексуальном" (The Letters of TE Lawrence, ed. Malcolm Brown 1988). В настоящее время Вы во всех отношениях правы в моих глазах - это потому что Вы очень о многом умалчиваете, как и я. Если бы Вы знали обо мне все (возможно, Вы и знаете: Ваша проницательность так велика. Могу ли я написать вместо этого "если бы я знал, что Вы знаете..."?), Вы бы предпочли даже не думать обо мне." Но дальше он добавляет: "Однако, возможно, неопубликованный роман не такой". Из этого видно, что он не собирался упорствовать и дал бы себя уговорить, если бы Форстер и дальше стал предлагать ему прочесть "Мориса". Но Форстер в ответном письме пообещал не показывать ему роман. (Впрочем, я еще не выяснила, действительно ли Лоуренс так никогда и не прочитал "Мориса" за последующие восемь лет: на этот счет есть разные мнения.)
     Еще он пишет: "Да, я хотел бы увидеть, что написала Вирджиния Вулф, и я прочту новый сборник ваших старых рассказов - и если вы посвятите что-нибудь мне, я буду носить первую страницу как личный опознавательный знак. Чтобы, когда я умру, священники знали, какую панихиду служить над телом".
     Форстер ответил 15 октября 1927 года:
     "Как Ваша дизентерия? Вы не можете сделать против нее прививку или я ее с чем-то путаю? Мне не нравятся Ваши постоянные физические недомогания, хотя бы даже просто потому, что они еще больше отдаляют Вас от меня. А у меня хорошие новости. Уилсон продал пробный экземпляр Поша полковнику Ишему, и Пош получит 400 фунтов. Я доволен собой и, надеюсь, Вы тоже, хотя нет сомнения, Вы имеете право быть довольным также и собой, если угодно, или, я даже могу сказать, только собой.
     Я пишу в постели. ... Миддлтон родом из Миддлсбро или это мне кажется? Время от времени я получаю от него известия... Я полагаю, он хотел бы получить письмо от Вас или Ваш адрес, но я не дал адрес — вдруг Вы глубоко залегли на дно".
     Еще он пишет, что хочет посвятить Лоуренсу, если тот его не остановит, сборник ранних рассказов, хотя те не имеют к нему отношения и "некоторые из них, возможно, были написаны, когда Вы еще были ребенком, несомненно очень привлекательным. Все же они, кажется, похожи на то, что мне хотелось бы Вам подарить, а мне хотелось бы Вам что-то подарить. Вы стали бы мне ближе в пору моего расцвета.
     Теперь я должен вставать. ... Э.М.Ф. благополучен и вполне счастлив — и он не знает, почему всегда так тяжело написать эти два последних слова.
     Теперь я уже встал и расскажу Вам о своих планах. Я еду домой в пятницу и попросил Поша встретиться со мной в Лондоне, если он сможет, поскольку хочу посмотреть на его радость. Я не отдаю эти 4оо и предлагаю заплатить ему 5%. Если капитал должен быть использован, я хочу Вашего совета — или, возможно, Вы сведете меня с кем-то (Элиот), кто знает, как устроить в жизни бывшего солдата. Мои планы: добравшись домой, я сделаю кое-что, что Вы сочтете неправильным, но в самом деле — мне ни к чему дом, разрушенный упавшим деревом. Разве что в рассказе".
     Уилсон пишет: "Форстер послал Лоуренсу не подписанную отпечатанную копию своего нового "не подходящего для печати" рассказа "Доктор Вулэкотт". Он, возможно, не рискнул вложить письмо, учитывая существовавшие тогда законы против гомосексуальности".

     «Они прижимались друг к другу, они сплетались, они обнимались и сходили с ума от наслаждения, и все же извне прорывалась тяжелая поступь того воинства.
     — Сюда идут.
     — Они разлучат нас.
     — Клесант, хочешь я заберу тебя отсюда?» (рассказ)
     27 октября 1927 Лоуренс послал Форстеру восторженное письмо об этом рассказе, над которым он "почти плакал". Я не буду в этой записи подробно описывать обсуждение "Доктора Вулэкотта" автором и его благодарным читателем: я хочу написать об этом отдельно, а тут лишь бегло коснусь этой темы.
     10 ноября Лоуренс написал: "400 футов для Поша - замечательно. Я не рассчитывал, что будет так много. Вы с Уилсоном [книготорговцем] сотворили чудо". Дальше он еще раз пишет о том, как будет рад, если Форстер ему что-нибудь посвятит. В конце письма — о том, что вчера узнал о смерти Хогарта, чувствует себя осиротевшим и думать сейчас может только об этом.
     17 ноября Форстер пишет Лоуренсу о том, что счастлив, оттого, что тому понравился "Доктор Вулэкотт".
     16 декабря: "Дорогой Т.Э.
     Грейвз дал мне свою книгу [биографию Лоуренса], которая мне понравилась. Я надеялся разузнать что-нибудь о нем, но это невозможно из-за его Лоры — она враждебна ко всему, что не крутится вокруг нее. Я продолжаю получать известия от Поша и пытаюсь спасти его деньги от слишком быстрого исчезновения. Он выкупил рисунок Джона, как, думаю, я Вам говорил".
     Видимо, письмо, в котором Форстер писал, что Палмер выкупил у него свой портрет, не сохранилось. Видимо, получив сразу такую большую сумму, как 400 фунтов стерлингов, Пош пожалел о портрете.
      Форстер пишет, что посвящение к сборнику рассказов будет выглядеть так: "Т.Э. - в отсутствие чего-то еще". Он продолжает: "Этому посвящению может быть придано неверное значение, что Вы с удовольствием и сделаете, а мне будет приятно думать о том, что Вы это делаете. Поэтому вопрос решен. Один из рассказов — слабое робкое предчувствие того неопубликованного, который теперь с Вами и который на самом деле Ваш, и именно это и означает посвящение. Если Вы когда-нибудь посвятите что-нибудь мне, хорошее ли, плохое или нейтральное, я буду сильно раздражен. (Этому тоже можно придать неверное значение. Не хотите ли попытаться?)"
     П.К. Бакши в книге «Distant desire:homoerotic codes and the subversion of the English novel in E.M. Forster's fiction» пишет по этому поводу: "Как предполагает письмо Форстера, он овладел искусством придавать словам двойной смысл, и даже посвящение не является невинным, а служит зашифрованной заменой отношениям, на которые были неспособны эти двое".
     В письме, написанном 21 декабря, Лоуренс посылает свои замечания и пожелания по стилю "Доктора Вулэкотта" (30 замечаний) и новые похвалы. Письмо он закончил словами: "Жаль, что я не могу отплатить, выражаясь не так неуместно уклончиво, и не могу предложить "больше, когда мы встретимся", потому что будет тяжело говорить о таких вещах, не привлекая в качестве доказательств наше собственное поведение и наши тела, а в моем случае это уже слишком поздно".
     Форстер ответил: "Я отнесусь с уважением к тому, о чем Вы пишите «не больше, когда мы встретимся». Для меня естественно привлекать в качестве доказательств мое собственное тело и поведение..., так что Вам, может быть, придется время от времени не давать мне это делать, но я из-за этого никогда не почувствую себя обиженным. Отвечая на Ваши замечания, пришел в сильное волнение" (январь 1928).
     11 января 1928 Лоуренс написал Шарлотте Шоу, что Форстер посвятил ему сборник рассказов и жаль, что он не умеет выразить таким замечательным друзьям, каким "радостным и счастливым" они его делают.
     15 марта Форстер написал Лоуренсу, что его чрезвычайно радует, как тот принял рассказ, поскольку другие были не в восторге — один, например, сказал, что автор слишком "вовлечен в происходящее и возбужден". Он пообещал больше не присылать Лоуренсу рассказов, если тот этого не захочет. Кажется, это было неприкрытое авторское кокетство — Лоуренс ведь и так превозносил рассказ. Естественно, Лоуренс в ответ попросил Форстера присылать ему вообще все, что напишет, даже неудачное и незаконченное (16 апреля 1928).
     Дальше он пишет: "Что нового известно о Поше? Теперь, думаю, он уже не служит. Если Вы все еще получаете известия o нем, сообщайте мне о его удачах — и даже о неудачах. Он должен в ближайшее время попасть на спокойное место, чтобы добывать средства к жизни: если он вообще должен продолжать жить".
     3 мая Форстер ответил: "Ф.Э.Палмер [подчеркнуто Форстером], эсквайр. Я продолжаю быть его банкиром, но остальные отношения запрещены миссис Палмер и матерью миссис Палмер. Они говорят, я пытался настроить его против них. Это правда.
Младший капрал Миддлтон. Время от времени шлет хорошие письма".
     29 мая Лоуренс, еще не получивший этого письма, спросил: "Как там Пош?" 6 июня он написал, что пришло сразу два письма от Форстера и выразил желание быстрее прочитать новые рассказы. В них, предположил Лоуренс, Форстер жалеет о существовании, а "это худшее во взрослении: я так рад услышать это о Поше".
Непонятно, что он имеет виду, поскольку письмо, в котором Форстер писал что-то подобное о Поше, до нас не дошло.
     30 июня Лоуренс сообщил, что этот сборник рассказов ("Вечное мгновенье") он еще не получил, но ему дал почитать свой экземпляр Бэнбери — военнослужащий, который некогда служил вместе с Лоуренсом, Палмером, Миддлтоном (причем он сначала познакомился с Форстером, а уже благодаря ему — с Лоуренсом), а теперь тоже был переведен в Индию. Лоуренс в этом письме описал свои впечатления от рассказов сборника ("Сирена", "Машина остановилась" и т.д.), а по поводу рассказа "Вечное мгновенье", давшего название сборнику, сделал особенно любопытное, на мой взгляд, замечание. В рассказе описывается, как немолодая уже англичанка, путешествуя в Альпах, вдруг узнает в пошловатом итальянце, владельце гостиницы, некогда прекрасного юного проводника Фео Джинори, в которого она была влюблена, когда в юности совершала такое же путешествие. Один из спутников леди думает о ней с осуждением: она унизилась до любви к представителю низших классов. Лоуренс пишет, что на месте этого джентльмена не подумал бы ничего плохого, так как ему кажется, что "флирт (love-making) — просто пустяк". Я, честно говоря, не знаю, как следует понимать это замечание, но мне кажется, что это намек Форстеру на то, что Лоуренс не обижен его ухаживаниями. Однако я не настаиваю на таком толковании. А сам рассказ мне всегда казался относящимся к опыту не только леди, но и джентльменов, а может, и не столько леди, сколько джентльменов: очень многие англичане (Саймондс, Хаусмен, Моэм и т.д.) испытывали мимолетные чувства к парням вроде Фео Джинори. Похоже, что Форстер тут опирался на собственные воспоминания.
     Дальше начинается обмен письмами, посвященными новой книге Лоуренса — «Чеканке». Форстер пишет о своих впечатлениях, Лоуренс отвечает ему длинными-длинными письмами, где пишет и о замечаниях Форстера, и о своих переживаниях. 30 октября Лоуренс пишет, что согласился взяться за перевод "Одиссеи".
     12 ноября 1928 Форстер, начав с обсуждения "Чеканки" и описанных в ней летчиков, вдруг пишет:
      "Как вы правы в том, что эти парни — ребята, как их еще называют — любят быть "шикарными"; нас же они больше занимают тогда, когда грязны, застигнуты врасплох и естественны. Отсюда существенная неискренность в отношениях с ними. Три года назад мне понравилась внешность одного кочегара на корабле, плывшем в Бордо, и с тех пор я в самом деле часто с ним виделся, но он всегда был в "шляпе пирожком", слишком маленькой для него. Он — необыкновенно милый человек. Я тоже. Но..."
     Дальше Форстер описывает, как участвовал в судебном процессе по поводу романа Рэдклиф Холл "Колодец одиночества", потом пишет:
     "Пош продолжает тратить свои деньги. Как мог, я ему препятствовал, но осталось только 150 фунтов ст. Десять дней назад я останавливался на ночь у Миддлтона в казармах в Скарборо. Он очень потрудился устроить меня поуютнее — и преуспел в этом, конечно, но это уже другой вопрос, более легкий. Ну и финансовыe проблемы тоже. Знаю от него теперь, что он отбывает в Египет. Мы гуляли по Скарборо и окрестным возвышенностям".
     Поскольку письмо могло попасть в чужие руки, Форстер умышленно пишет не очень понятно, зная, что Лоуренс безусловно поймет, зачем избалованный, любящий комфорт человек отправился ночевать в казармы. Кстати, в дневнике леди Кэтлин Скотт описывается, как во время войны, когда она и другие лондонцы уехали из столицы, Форстер жил в снятом им доме с матерью и тремя тетками и очень страдал, поскольку в доме не было ни ванны, ни электричества, было "пять кресел, среди них ни одного удобного". "Бедный Морган, ведь он так сильно любит комфорт" — написала леди Скотт. Впрочем, у Форстера была еще одна причина страдать: леди Скотт добавляет, что его мать не разрешала ему отлучаться из дома — даже на одну ночь (в 1940 году ему исполнился 61 год).

Примечания допишу позже.

Часть 2

@темы: джентльмены и простые парни, Лоуренс Аравийский, Э.М.Форстер

---

The Rattigan Enigma

Теренс Мервин Раттиган родился 10 июня 1911 в Лондоне. Учился в Харроу и Оксфордском университете, где вступил в университетское театральное общество. Его пьеса Первый эпизод (First Episode), написанная совместно с Ф.Хейманом, была поставлена профессиональным театром в 1933, но была почти не замечена критиками. Раттиган не пал духом, бросил учебу и уехал в Лондон, надеясь преуспеть на театральном поприще. Первый успех пришел в 1936 с постановкой фарсовой комедии Французский без слез (French Without Tears), выдержавшей более 1000 представлений. За ней последовали Огни на старте (Flare Path, 1942), Пока сияет солнце (While the Sun Shines, 1943), Любовь в праздности (Love in Idleness, 1944; в США шла под названием О, моя женушка - O Mistress Mine). В США пьесы Раттигана подолгу не сходили со сцены. Сын Уинслоу (The Winslow Boy, 1946), трогательная драма об отце, пытающемся вернуть сыну доброе имя, получила премию нью-йоркских театральных критиков в 1947. Среди лучших пьес Раттигана - Интерпретация Браунинга (The Browning Version, 1948), Глубокое синее море (The Deep Blue Sea, 1952), Отдельные столики (Separate Tables, 1955), Спящий принц (The Sleeping Prince, 1956), Росс (Ross, 1960), Он завещал ее нации (A Bequest to the Nation, 1970) и Во имя любви (In Praise of Love, 1974). Раттиган писал также киносценарии, в том числе киноверсии собственных пьес. Умер Раттиган в Гамильтон (на Бермудах) 30 ноября 1977.

part2

part3

part4

В ЖЖ пересказ с пояснениями и пометками:
1часть
2часть

@темы: кино, ссылки, английская литература

---

В последнее время несколько раз замечала слово "шовинизм" в значении "мужской шовинизм". Мне и само выражение "мужской шовинизм" не нравится, но оно по крайней мере подразумевает, что есть и просто "шовинизм". А теперь я иногда не понимаю, о чем идет речь: пишут о ком-нибудь, что он "шовинист", а потом выясняется, что имеется в виду отношение этого человека к женщинам, потом еще кого-нибудь так называют — и опять за отношение к женщинам, а не к другим народам, а после этого у третьего человека читаю, что еще кто-то "шовинист", а контекст такой, что я уже не уверена в том, что тут на самом деле хотели сказать.

@темы: язык

---

Одна из любимых певиц Т.Э.Лоуренса, контральто Клара Батт. Лоуренс о ней говорил: "that woman's an organ" (T. E. Lawrence By His Friends, edited by Lawrence, A. W., Jonathan Cape, London 1937, p. 334). Запись, которую помещаю первой, не очень хорошо сохранилась, но мне нравится сама песня. Кроме того, ТЭЛ любил Элгара.

+3

@темы: ТЭЛ, музыка