Когда я увидела рядом доктора Уотсона (Джуда Лоу) и его невесту (которая мне понравилась), захотелось посмотреть на некоторые поздневикторианские изображения джентльменов и леди, сохраненные у меня. Показалось, что типы внешности воссозданы очень верно. Я их сейчас не нашла, но вот один более поздний рисунок — это уже Первая мировая война. Заодно помещаю еще два рисунка из журналов времен войны. Офицер с женой и дочерью — и офицер на фронте, делающий рождественский подарок для своей невесты. читать дальше Эти картинки вызывают у меня какие-то неясные мысли о том, что Т.Э.Лоуренс должен был смириться с тем, что офицеры, которыми он так восхищался, интересовались женщинами и заводили семьи. А возможно, и он сознавал, что без этого они потеряли бы часть своей привлекательности. Помещаю и эту открытку с забавной влюбленной парой. Я давно ее нашла, просто не могла придумать повод, чтобы показать.
Прочитала французскую сказку "Красный источник". Сказка с очень странным концом. Сначала кратко рассказывается история о том, как мачеха послала падчерицу зимой за земляникой (мне такой мотив знаком по японской сказке). Девушка встречает Деву Марию, слушается ее совета — и приходит домой с ягодами. Это еще не все: когда она говорит, с ее губ падают алмазы и жемчуг. Тоже известный мотив. Родная дочь мачехи тоже идет за земляникой, грубит Богоматери и оказывается наказанной: "как только она открыла рот, на пол посыпались жабы и змеи". На этом сказка не заканчивается. Мачеха в гневе посылает падчерицу к Красному источнику, «откуда еще никто не возвращался». Дева Мария дает ей совет, как там вести себя, и девушка получает еще несколько даров ("пусть станет красивой, как ясный день", "пусть доброта никогда не покидает ее", "пусть она станет богатой", "пусть она станет счастливой", "пусть она без помех донесет свой кувшин до дома"). Дочь мачехи идет туда же, по дороге опять грубит уже знакомой ей Деве Марии (наверное, думая, что хуже та ее наказать не сможет) и получает такие дары: «— Пусть она станет уродиной. ... — Пусть она навсегда останется злой. ... — Пусть она будет бедной. ... — Пусть она будет несчастной. ... — Пусть она свалится в источник, когда захочет набрать из него воды! Так все и произошло. Наклонившись над Красным источником, злая девочка упала в воду и утонула.» Таким образом, целых несколько минут она прожила некрасивой, злой, бедной (!) и несчастной. Себийо П. Сказки и предания французских провинций М. Nota Bene 2001г. стр.141-144
«По причине юбок, а также оттого, что некоторые озерные грезы совпадают с подобными мечтами, шотландцы были нарасхват.» Я поместила тут в сообществе отрывок из Марселя Пруста, читать дальше в котором повествователь случайно попадает в мужской дом свиданий, где видит барона де Шарлю во время порки. В этом отрывке многое может служить иллюстраций к моим постам по теме джентльмены и простые парни Действие происходит во время Первой мировой войны. "Но главное, я поступил так, чтобы уберечь его от бед, - добавил Жюпьен, - потому что барон, знаете ли, это большое дитя. Даже теперь, когда у него есть все, чего он только может захотеть, он еще иногда отправляется куда глаза глядят и ищет себе неприятностей. В такое время его щедрость может дорого обойтись. Недавно барон чуть до смерти не напугал несчастного посыльного, - он ему, знаете ли, послал огромные деньги, чтобы тот пришел к нему на дом! (На дом, какая неосторожность!) Этот мальчик, - он, правда, любил только женщин, - успокоился, когда понял, чего от него хотят. Ведь когда барон предлагал ему деньги, он принял его за шпиона. И он испытал сильное облегчение, узнав, что от него требуют выдать не родину, а тело, что, может быть, не более морально, но менее опасно и, главное, не так сложно".
Вскоре послышалась пальба заграждения, такая сильная, что стало ясно: совсем рядом, прямо над нами летят немецкие самолеты. В последней части "В поисках утраченного времени" Марсель (повествователь) случайно попадает в дом свиданий для гомосексуалистов и обнаруживает, что барон де Шарлю увлекся флагелляцией. Начинается эпизод с того, что Марсель замечает подозрительный отель. Идет Первая мировая война. «Может быть, в этом отеле встречались шпионы? Офицер уже исчез, в отель входили рядовые разных армий, и это только усилило мои подозрения. Все профессии интересовали старых безумцев, войска всех армий, союзники всех наций. Некоторые испытывали особую тягу к канадцам, подпав - быть может, неосознанно, - под очарование их акцента, столь легкого, что невозможно разобрать, что он напоминает: старую Францию или Англию. По причине юбок, а также оттого, что некоторые озерные грезы совпадают с подобными мечтами, шотландцы были нарасхват. ...В упрямстве г-на де Шарлю, который требовал, чтобы на его руки и ноги наложили кольца крепчайшей стали, настаивал на брусе возмездия, чтобы его приковали ... - в глуби всего этого затаилась его греза о мужественности, о которой свидетельствовали и дикие его выходки, и, в душе, цельная миниатюра, не видная нам, но, как сквозь окна, отбрасывавшая тени - креста и феодальных пыток, украшавших его средневековое воображение....Я сразу понял, что ничего не узнаю, потому что, стоя в тени на лестнице, я несколько раз услышал, как спрашивали комнату, однако ответ был неизменен: все заняты. Очевидно, комнаты в шпионском гнезде могли получить только свои, и простому моряку, объявившемуся чуть позже, поспешили выдать ключи от номера 28. ... Незамеченный в темноте, я разглядел нескольких солдат и двух рабочих, преспокойно болтавших в душной комнатке, вульгарно украшенной женскими фотографиями из журналов и иллюстрированных обозрений. Они тихо болтали, причем в патриотическом духе: "Что поделаешь, все там будем", - сказал один. "Не, я-то уверен, что меня не убьют", - ответил другой на не расслышанное мною пожелание; ему, как мне показалось, завтра пора было на передовую. "Ну, я так думаю, в двадцать два и только полгода постреляв, это чересчур", - воскликнул он, и в его голосе еще сильнее, чем желание долгой жизни, сквозила убежденность, что он рассуждает здраво, словно бы оттого, что ему исполнилось только двадцать два, у него больше шансов выжить, что умереть в таком возрасте просто невозможно. "А Париж - это неслабо; не скажешь, что здесь война, - сказал другой. ... Банальность этих разговоров не побуждала меня слушать их и дальше, я думал уже то ли уйти, то ли войти внутрь, и вдруг услышал слова, заставившие меня содрогнуться, и от моего равнодушия не осталось и следа: "Вот дела, патрон-то не вернулся; черт, поди пойми, где он сейчас возьмет цепи-то". - "Да ведь того привязали уже". - "Да привязать-то привязали, да привяжи меня так, я бы мигом развязался". - "Но замок-то закрыт". - "Закрыть-то закрыт, так накрайняк и откроется. Плохо, что цепочки не очень длинные. Что ты мне объясняешь, я вчера его всю ночь лупил, у меня все руки были в кровище". - "Ты его сегодня?" - "Не, не я. Морис. Но я завтра, патрон обещал". - Теперь я понял, зачем понадобились крепкие руки моряка. Сюда не пускали мирных буржуа не только потому, что в этом отеле угнездились шпионы. Здесь совершится чудовищное преступление, если никто вовремя не предотвратит его и не арестует виновных. Во всем этом, однако, в тихой и грозной ночи, было что-то от сновидения, что-то от сказки, и, исполненный гордости поборника справедливости и сладострастия поэта, я решительно вошел внутрь. Я слегка тронул шляпу; присутствующие, не особо обеспокоившись, более или менее вежливо ответили на мое приветствие...."Открыли бы что ли окно, дымища-то здесь!" - сказал авиатор; и действительно, каждый курил трубку или сигарету. "Да, но закройте тогда ставни, знаете же, что нельзя светить из-за цеппелинов". - "Не будет больше цеппелинов. В газетах написали, что они все попадали". - "Не будет больше, не будет больше - да ты что об этом знаешь? Вот посидишь, как я, год и три месяца в окопе, собьешь свой пятый бошевский самолет, тогда и говори. Не надо верить газетам. » Марселя принимают за обычного клиента и дают ему номер. Он подслушивает и подглядывает, как обычно (еще в первом романе цикла он подглядывал за лесбиянками, а потом (в «Содоме и Гоморре») за бароном де Шарлю. И опять он видит барона в сомнительной ситуации. «И тут из одной комнаты в конце коридора послышались приглушенные стоны. Я живо пошел туда и приложил ухо к двери. "Я прошу вас, смилуйтесь, смилуйтесь ради Бога, отвяжите меня, не бейте меня так больно, - говорил кто-то. - Я ноги вам целую, умоляю вас, я больше не буду... Сжальтесь надо мной...". - "Нет, сволочь, и раз уж ты орешь и ползаешь на коленях, сейчас мы прикуем тебя к кровати - и не будет тебе пощады!" - и я услышал, как щелкнула плеть, вероятно, с железными струнами, ибо тотчас последовал крик боли. Я заметил, что в этой комнате было слуховое окошко, которое забыли закрыть; крадучись в сумраке, я проскользнул к нему, и увидел перед собой прикованного к кровати, подобно Прометею на скале, получающего удары, наносимые ему Морисом, плетью, действительно со стальными крючьями, уже окровавленного, покрытого синяками, свидетельствовавшими, что пытка была не первой, г-на де Шарлю. Внезапно дверь отворилась, туда вошел кто-то, но по счастью меня не заметил, - это был Жюпьен.» Жюпьен — человек из простонародья, бывший любовник де Шарлю и его преданный друг. Он и содержит это заведение. Причем одним из главных мотивов является желание уберечь барона от беды: сделать так, чтобы тот не искал приключений неизвестно где, рискуя нарваться на шантажистов, убийц или полицию. Во Франции сам по себе гомосексуализм не преследовался, но могли задержать за непристойное поведение в общественном месте. Вот как о французских законах пишет Э.М.Форстер в "Морисе" (психиатр дает совет главному герою, кстати, почти тезке( ударение в имени на другой слог) простого парня, секшего барона де Шарлю): « — ...я хочу вылечиться. Я хочу быть, как все остальные мужчины, а не как эти отщепенцы, с которыми никто не желает... ... — Боюсь, я могу посоветовать вам только переехать жить в страну, которая приняла Кодекс Наполеона,— сказал он.
— Не понимаю.
— Например, во Францию или Италию. Там гомосексуализм не считается преступлением.
— Вы хотите сказать, что француз может быть с другом, не боясь угодить в тюрьму?
— Быть? Вы имеете в виду, совокупляться? Если оба они совершеннолетние и не делают это в вызывающей для общества форме, то несомненно.
— А будет когда-нибудь в Англии такой закон?
— Сомневаюсь. В Англии всегда с неохотой принимали человеческое естество.
Морис понял. Он сам был англичанин, и его самого волновали только собственные беды. Он грустно улыбнулся.
— Тогда получается вот что: всегда были и всегда будут люди вроде меня, и всегда они подвергались гонениям.
— Это так, мистер Холл; или, как предпочитает утверждать психиатрия, всегда были, есть и будут все мыслимые типы личности. И вы должны запомнить, что в Англии ваш тип когда-то приговаривали к смертной казни.
— Неужели это было? С другой стороны, они могли спрятаться. Англия не сплошь заселена, и не везде есть полиция. Люди моего сорта могли бы убежать в леса.
— Да что вы! Не уверен. ...Как спокойно было с этим человеком! Наука лучше, чем сочувствие, если только это наука.»
Вернемся к Прусту. Барон, оставшись вдвоем с Жюпьеном, жалуется: "Я не хотел говорить при этом малыше - он очень мил и старается вовсю. Но мне кажется, что он недостаточно груб. Он приятно выглядит, но называет меня сволочью, словно повторяет урок". - "Нет, никто ему ничего не говорил, - ответил Жюпьен, не замечая, что это утверждение неправдоподобно. - Он, кстати, привлекался по делу об убийстве консьержки из Ла Вилетт". Жюпьен обманывает барона. Зная, что тот мечтает о по-настоящему опасных молодых людях, Жюпьен придумывает про вполне обычных парней разные истории, стремясь показать, что они бандиты и убийцы. Это вовсе не так. Марсель позднее думает о простых парнях, приходивших заработать в это заведение: «Наверное, дурное воспитание, а то и полное отсутствие такового, вкупе со склонностью зарабатывать если и не наименее тяжким трудом (в конце концов, есть много занятий поспокойнее...), то во всяком случае сколь можно менее хлопотным, привели этих "юношей" к роду деятельности, которому, если можно так выразиться, они предавались с чистым сердцем за не то чтобы большие деньги, и который не приносил им никакого удовольствия, а поначалу, должно быть, внушал отвращение. Тут, конечно же, можно было бы говорить об их окончательной испорченности, но на войне они зарекомендовали себя бравыми солдатами, несравненными "удальцами", да и в гражданской жизни они порой выказывали если и не абсолютную добропорядочность, то доброе сердце. Они давно уже не сознавали, что в жизни морально, что аморально, ибо жили жизнью своей среды.» Я спустился по лестнице и вернулся в маленький вестибюль... Дверь хлопнула вновь: это был шофер, он ходил прогуляться. "Как, уже все? Что-то ты недолго", - произнес он, заметив Мориса, который, по его представлению, еще должен был лупить "Человека в цепях"... - "Ты-то гулял, тебе не долго,- ответил Морис, уязвленный тем, что наверху он "не подошел". - А вот ты пошлепай вовсю, как я, в такую жару! Если бы не пятьдесят франков, что он дает..." - "И потом, мужик здорово болтает, сразу видно, что с образованием. Говорил он, как скоро все это закончится?" ...
«Доносились голоса клиентов, спрашивавших у патрона, не может ли он свести их с ливрейным лакеем, служкой, чернокожим шофером. Все профессии интересовали старых безумцев, войска всех армий, союзники всех наций. Некоторые испытывали особую тягу к канадцам, подпав - быть может, неосознанно, - под очарование их акцента, столь легкого, что невозможно разобрать, что он напоминает: старую Францию или Англию. По причине юбок, а также оттого, что некоторые озерные грезы совпадают с подобными мечтами, шотландцы были нарасхват. И так как во всякое безумие вплетается что-то личное, подчас его усугубляя, старик, уже удовлетворивший, наверное, все свои прихоти, настойчиво требовал свести его с каким-нибудь увечным. ... Вскоре и правда явился барон, шагая с трудом от ран, к которым, впрочем, ему пора уже было привыкнуть. Хотя увеселения подошли к концу и оставалось только выдать причитающуюся плату Морису, он обвел кружок юношей взором и нежным, и пытливым, рассчитывая на дополнительное удовольствие по ходу расшаркиваний - совершенно платонических, но любовно неторопливых. И в это резвом легкомыслии, которое он выказывал перед немного смутившим его гаремом, в этих покачиваниях головой и туловищем, этих томных взглядах, так поразивших меня, когда я впервые увидел его в Распельере, я снова признал грацию, доставшуюся ему в наследство от какой-нибудь бабки, мне лично незнакомой; она затенялась в повседневной жизни его мужественным лицом, но, если он хотел понравиться низкой среде, кокетливо распускалась желанием вести себя, как добрая матрона....он подошел к Морису, чтобы вручить пятьдесят франков, но сначала взял его за талию: "Ты никогда не говорил мне, что зарезал консьержку из Бельвиля". И г-н де Шарлю захрипел от восторга, нависая прямо над лицом Мориса: "Что вы, господин барон, - сказал жиголо, которого забыли предупредить, - как вы могли в это поверить? - либо действительно этот факт был ложен, либо правдив, но подозреваемый находил его, однако, отвратительным и склонен был отрицать. - Убить себе подобного?.. Я понимаю еще, если мужика, боша например, потому что война, но женщину, и к тому же - старую женщину!.." Барона от провозглашения этих добродетельных принципов словно холодным душем окатило, он сухо отодвинулся от Мориса, выдав ему, однако, деньги, - но с раздосадованным выражением одураченного человека, который не хотел бы устраивать шума и платит, но не рад. Получатель только усилил дурное впечатление барона, выразив благодарность следующим манером: "Я завтра же вышлю их старикам и только немножко братку оставлю, он сейчас на фронте". Эти трогательные чувства столь же разочаровали г-на де Шарлю, сколь взбесило их выражение - незамысловатое, крестьянское. Жюпьен иногда говорил им, что надо все-таки быть поизвращенней.» «.. Барон и для разговора, для общества, игры в карты, предпочитал людей простого склада, тянувших из него деньги. ... он никого не находил достаточно изысканным для своих светских отношений и вполне аморальным для иных. ... Может, от старческой усталости, или потому, что его чувственность приспособилась к самым незамысловатым отношениям, барон жил теперь с "мужичьем", освоив таким образом, и не подозревая о том, наследие великих предков - герцога де Ларошфуко, принца д'Аркур, герцога де Берри, которые, как показал нам Сен-Симон, проводили жизнь в обществе лакеев, разделявших их увеселения, тянувших из них бесчисленные суммы... "... я поступил так, чтобы уберечь его от бед, - добавил Жюпьен, - потому что барон, знаете ли, это большое дитя. Даже теперь, когда у него есть все, чего он только может захотеть, он еще иногда отправляется куда глаза глядят и ищет себе неприятностей. В такое время его щедрость может дорого обойтись. Недавно барон чуть до смерти не напугал несчастного посыльного, - он ему, знаете ли, послал огромные деньги, чтобы тот пришел к нему на дом! (На дом, какая неосторожность!) Этот мальчик, - он, правда, любил только женщин, - успокоился, когда понял, чего от него хотят. Ведь когда барон предлагал ему деньги, он принял его за шпиона. И он испытал сильное облегчение, узнав, что от него требуют выдать не родину, а тело, что, может быть, не более морально, но менее опасно и, главное, не так сложно". ... "Пока что, - ответил я Жюпьену, - это не поддается сравнениям, здесь хуже, чем в сумасшедшем доме. ... Я, как халиф из Тысячи и одной ночи, спешил на помощь избиваемому человеку, но мне была показана другая сказка этого произведения, в которой женщина, превращенная в собаку, сама нарывается на удары, чтобы обрести былую форму". Казалось, Жюпьена потрясли мои слова: он понял, что я видел порку барона. Он притих на мгновение, неожиданно (он не получил никакого образования, но уже не раз, повстречавшись со мной или Франсуазой во дворе, удивлял нас замысловатостью своей речи) он с усмешкой обратился ко мне: "Вы вспомнили две сказки из Тысячи и одной ночи. Но я знаю сказку из другой книги, которую я видел у барона (он намекал на перевод Сезама и Лилий, посланный мною г-ну де Шарлю). Если как-нибудь вечером вам захочется посмотреть на - не скажу сорок, но десять разбойников, вы только придите сюда; чтобы узнать, на месте я, или нет, посмотрите наверх, я включу свет и открою окно, это значит, что я дома, что можно войти; вот вам и "сезам" ко мне. Я говорю только о Сезаме. Что касается лилий, если именно это вас интересует, я советую вам поискать их в других местах". ...Вскоре послышалась пальба заграждения, такая сильная, что стало ясно: совсем рядом, прямо над нами летят немецкие самолеты.» «По пути домой я размышлял, как быстро наши привычки выходят из-под опеки сознания... ... И как маломальское чувство собственного достоинства, уважения к себе не уберегли чувственность барона де Шарлю, сколь бы ни пренебрегал он в своем аристократическом высокомерии тем, что "люди говорят", от такого рода удовольствий, которые оправдало бы, наверное, только полное безумие? Но он, как и Жюпьен, должно быть, так давно укоренился в привычке разделять мораль и поступки (впрочем, это случается и на другой стезе - иногда у судьи, иногда у государственного мужа и т. п.), что она уже могла поступаться мнением морального чувства, развиваясь, усугубляясь день ото дня, пока сей добровольный Прометей не призвал Силу, чтобы та приковала его к Скале из чистой материи. Я понимал, что заболевание г-на де Шарлю вступило в новые круги, что скорость эволюции недуга, с тех пор, как я узнал о нем, если судить по наблюдавшимся мною различным его этапам, неуклонно возрастала. В упрямстве г-на де Шарлю, который требовал, чтобы на его руки и ноги наложили кольца крепчайшей стали, настаивал на брусе возмездия, чтобы его приковали и, если верить Жюпьену, на самых жутких аксессуарах, которых не выпросишь и у матросов - потому что они применялись для наказаний, вышедших из употребления даже на борту кораблей, что славились когда-то суровой дисциплиной, - в глуби всего этого затаилась его греза о мужественности, о которой свидетельствовали и дикие его выходки, и, в душе, цельная миниатюра, не видная нам, но, как сквозь окна, отбрасывавшая тени - креста и феодальных пыток, украшавших его средневековое воображение. ... В целом это его желание, - чтобы его оковали, били, - в своем безобразии обнаруживало столь же поэтическую грезу, как у иных - желание съездить в Венецию, содержать балерин.» (Перевод Алексея Година) lib.ru/INPROZ/PRUST/wremya.txt
Всю ночь дерево и фонарь наперегонки вяжут шарф; дерево стучит ветвями, как спицами, а фонарь во весь глаз изучает узор, и складки шарфа падают на асфальт. К утру ("это мой шарф", - говорит фонарь; "это мой шарф", - отвечает дерево) фонарь и дерево ссорятся; дерево хватает фонарь ветвями за горло, фонарь выдергивает из шарфа нитки, и вместо складок на асфальт падают хлопья...
После чтения дневника Вирджинии Вулф, содержащего только записи о литературе, решила перевести отрывок из полного издания ее дневников. Тут упоминается Э.М. Форстер (Морган) и Леонард Вулф, муж писательницы. Я еще буду переводить оттуда отрывки, связанные с темой гомосексуальности. Пока поясню, что у Вирджинии Вулф были сложности с сексуальностью вообще. Я пока не читала о ней так много, как о Т.Э.Лоуренсе, поэтому не могу сказать, все ли точно в том, что написано о ней по-русски тут, но явных неточностей не увидела, поэтому даю ссылку. В. Вулф не любила геев, но делала исключение для близких друзей, например, для Форстера. «Четверг. 22 марта 1928 Морган провел тут выходные: застенчивый, ранимый, бесконечно очаровательный. Одним вечером мы напились и говорили о мужском и женском гомосексуализме*, да так взволнованно, что на следующий день он сказал, что был пьян. Разговор начался с Рэдклифф Холл и ее довольно неплохой скучноватой книги [«Колодец одиночества»]... Морган сказал, что доктор Хид может избавлять от гомосексуальных склонностей. «А ты бы хотел от них избавиться?» — спросил Леонард. «Нет» — ответил Морган вполне недвусмысленно. Он сказал, что женский гомосексуализм казался ему отвратительным: отчасти потому, что так принято считать, отчасти потому, что ему не нравилось, когда женщины независимы от мужчин». The Bloomsbury group: a collection of memoirs and commentary by Stanford Patrick Rosenbaum 1995 Стр.195 *Вулф пишет sodomy & saphism, но sodomy тут нельзя передать как "содомия". Речь идет не об акте, а именно о мужской гомосексуальности. Такое словоупотребление было характерно для того времени.
а когда Марсель стал говорить о прошлом с Жильбертой, вспомнила этот снимок, который мне почему-то очень нравится. Жак Анри Лартиг. Биби в Ницце. 1921
читать дальшеИ я тебе ответил «В этот вечер ласковый и смутный Ты слышишь запах лета, он тяжел и светел, И в нем минута за минутой Осыпается лучший из твоих годов, Траур любви лежит на свете, Траур, пробивших вдали часов». Ф.Вьеле-Гриффен (перевод Эренбурга).
Понравился этот постер к фильму Джеймса Айвори "Морис" (по роману Форстера). Алек и Морис. читать дальше«Мистер Морис. Дорогой сэр. Я ждал обе ночи в лодочном сарае. Я сказал в лодочном сарае, потому что лестницу забрали, а в лесу сыро чтобы лежать. Поэтому прошу вас приезжайте в лодочный сарай завтра ночью или послезавтра, скажите всем что мол идете прогуляться, легко притворитеся, а сами ступайте в лодочный сарай. Дорогой сэр, позвольте мне быть с вами еще раз перед отъездом из старушки Англии, если это я не прошу о слишком многом. У меня есть ключ, я вас впущу. Я отплываю на пароходе «Норманния» 29 августа. С того самого матча я все мечтаю пообниматься с вами, поболтать, вышеназванное сейчас кажется мне милее, чем могут сказать слова. Я отлично помню, что я только слуга, который никогда не злоупотребит вашей любезной добротой и не допустит вольностей или чего еще.
С уважением, ваш А. Скаддер
(егерь К. Дарема, эсквайра)
Морис, ты правда уехал, потому что заболел, как сказали слуги в доме? Надеюсь, теперь ты чувствуешь себя как обычно. Не забудь же и напиши, если не сможешь, ведь я не сплю которую ночь, так приходи обязательно в лодочный сарай в Пендже завтра ночью, а если нет то послезавтра». Э.М. ФОРСТЕР МОРИС Когда-то меня этот роман огорчил, несмотря на счастливый конец, так что и перечитывать не могла. Когда решила перечитать, не нашла роман на английском. К сожалению, русский перевод не понравился. Прочитала только последние главы. Фильм я так и не решилась посмотреть, но посмотрю.
Квентин Белл, племянник Вирджинии Вулф, вспоминает о том, как однажды встретил в театре (на спектакле по Чехову) Э.М. Форстера с другом — "красивым молодым человеком с прекрасными непринужденными манерами". «Морган оставил нас, мы поговорили о пьесе. Затем я по какой-то причине поинтересовался, чем он занимается. Он ответил: "Я полицейский". Он совсем не соответствовал моему представлению о полицейских и показался мне еще меньше на них похожим, когда сказал со скромной гордостью, что еще никого никогда не арестовывал. — А если люди хулиганят? — Я их убеждаю. Это всегда срабатывает. Да, в те дни наша полиция была поистине восхитительна». Bloomsbury Recalled by Quentin Bell 1997, стр. 142 тут читать дальшеИнтересно, имеется ли в виду Боб Бакингем, спутник жизни Форстера (они были вместе сорок лет) или Гарри Дейли, полицейский, с которым Форстер встречался раньше. Думаю, все же Боб.
Пришла с фильма Ричи. Замечательный фильм. На последних титрах (они сами по себе тоже очень мне понравились) захотелось кричать: "Браво, Гай Ричи!". Будь кинотеатр полон знакомыми людьми, точно бы крикнула, но в окружении незнакомых благоразумно промолчала. Делилась впечатлениями с мужем по дороге домой. Ему, к счастью, тоже понравилось. Писать подробно не могу: пишу другое, нет времени. Скажу главное. Полностью согласна с Tenar: несмотря на сюжет, взятый не из канона, «не возникает сомнения, что это именно Холмс, именно Ватсон, именно Ирен Адлер, а не какие-то посторонние персонажи из других произведений, почему-то носящие знакомые фамилии (как это часто случается у тех, кто расшаркивается перед классикой)». (отсюда) То есть, конечно, у кого-то могут возникнуть такие сомнения, но у меня их не было. читать дальшеЯ впервые узнала о Холмсе и Уотсоне из книг — в 6 лет или еще раньше. У меня не было в сознании образов из фильмов. Поэтому я не сторонница какой-нибудь одной «единственно-правильной» трактовки. Чем больше интерпретаций, тем лучше. Холмс-Дауни мне сперва (до фильма, по фотографиям) казался слишком похожим на итальянца, а не на англичанина — но почему бы и нет? Может, он такой от французской крови (он же говорил о родстве с Орасом Верне). Зато этот Холмс так же не похож на образцового среднего викторианского джентльмена, как и Холмс в книгах. Он — эксцентричный викторианец. Вроде Льюиса Кэрролла или сэра Ричарда Бартона (ну да, они разные, но эксцентричные люди и не могут быть на одно лицо). А Уотсон настолько убедителен и как офицер, и как врач, при этом настолько хорош как мужчина, что мне вспомнилось описание английских офицеров глазами Лоуренса в «Чеканке»: «Высокие, смутно различимые, редко появляющиеся существа,расточительные и величественные. Божества рядом с нами, червями земными». Именно такой. Высокий, стройный, сильный, красивый, решительный. Вся атмосфера фильма показалась мне очень английской, очень поздневикторианской, очень близкой по духу к первоисточнику. И особенно мне понравилось, что нет ощущения ни музея, ни балагана. Чувствуется, что для режиссера Холмс и Уотсон не остались где-то в прошлом веке, а на самом деле интересны и важны. И отношения между героями именно такие, как надо, по моему мнению. Еще одно достоинство фильма: в отличие от многих фильмов про реальных людей, по которым нельзя понять, что герои фильмов — гении (кто-то великий поэт, а кто-то великий художник), тут ясно видно, что перед нами гений, Великий Детектив. В фильме, мне кажется, даже убедительно показан сам процесс его— хочется сказать «творчества»— мышления. Меня убедили, по крайней мере. Один момент меня растрогал. спойлер.Я испугалась, когда Лестрейд вроде бы оказался предателем. Это показалось мне такой насмешкой, таким разрушением канона, таким безразличием к духу этих книг ( в мире Конан Дойла Лестрейд может быть неумным, завистливым и т.п., но нарушить свой долг, стать продажным полицейским, по-моему, он никак не может), что стало тоскливо на душе. Но когда вскоре выяснилось, что Лейстред играл роль, сговорившись с Холмсом, фильм показался мне еще прекраснее — и мир вокруг тоже. upd Не скажу, что в фильме мне понравилось абсолютно все. Понравилось не все, но это оказалось не так важно. Напишу еще, когда посмотрю второй раз.
Я через час пойду на фильм Гая Ричи про Шерлока Холмса. Я не могу устоять: столько хороших отзывов от людей, которым я доверяю. В кинотеатр я редко выбираюсь, лень. Только в исключительных случаях не смотрю сразу на DVD. За последние два года смотрела в кинотеатре «Хранителей» и последнего «Гарри Поттера».«Хранители» очень понравились, да и на «Принца-полукровку» я не зря сходила, хоть и по-прежнему считаю фильмы Йейтса по ГП в целом неудачными и жду разочарования от седьмого фильма. Мне у Йейтса нравится выбор актеров. Слагхорн и Том Риддл мне очень понравились. Геллерт Гриндевальд тоже, думаю, будет хорош. Но ведь Йейтс, даже если и снимет удачные сцены с Геллертом, то наверняка потом вырежет их из фильма.
Он не лгал в строгом смысле, но соглашался на выдумки. Это было совершенно сознательно. Эти истории были полностью вымышленными и удовлетворяли тому, что он называл: "моя жажда выразить себя в какой-нибудь воображаемой форме". «Что тут поделаешь? История – всего лишь цепь общепринятых обманов».
Действительно, на Лоуренса очень повлияло его историческое образование, и он не слишком заботится об истине, как подтверждает нам Лоуэлл Томас:
" ... я часто спрашивал его, правдивы ли те или иные анекдоты, которые я включал в рассказ, о его жизни перед войной. Он весело смеялся и отвечал: "История и так не состоит из правды, так что в этом за важность?" (...) Лоуренс, сам окончивший исторический факультет Колледжа Иисуса в Оксфорде, невольно удивился бы тому, что вывел на свет своей жизнью и своей легендой многие фундаментальные проблемы, с которыми могут встретиться историки. Проблема, с которой лучше всего начать – это проблема поиска истины. Правда ли то, что говорят, или это неправда? Несмотря на сотни книг и тысячи документов, мы не знаем всего, что хотели бы знать. Тайны, окружающие до сих пор жизнь Лоуренса, дают нам прекрасный урок смирения.»
«Легенда Лоуренса». Перевод с французского FleetinG_ Автора мы не знаем. 2.Alnika цитировала тут историю, которую рассказывает в своих воспоминаниях Франсиско Гарсиа Лорка: "Несколько лет назад одна американская писательница прислала мне свою книгу о Федерико, в которой анализировала его творчество с фрейдистских позиций. Основное внимание, как водится в таких исследованиях, уделялось детству поэта.читать дальше Сообщалось, что Федерико в детстве тяжело болел, не говорил до четырех лет, не мог ходить и долгое время передвигался в кресле на колесиках. Из этого и исходила исследовательница в своих хитроумных построениях. Когда мы встретились с ней, я, похвалив, разумеется, ее работу, всё же заметил, что ни о каком замедленном развитии не может быть и речи, что Федерико был счастливым ребенком, это подтверждают свидетельства родственников, знакомых, наконец, самого поэта. Писательница основывалась на воспоминаниях близкого друга Федерико и вполне резонно полагала, что он не мог всё это выдумать. Я сказал ей: "Очень вероятно, что всё это выдумал сам Федерико, основываясь на какой-нибудь мелочи". Понимая, что труд ее рушится, что ее книга утрачивает всякий смысл, она с раздражением заметила: "Значит, ваш брат был совершенно несерьезным человеком, ему нельзя доверять". "Вот именно, нельзя", -- подтвердил я, и на этом мы расстались". 3.М.И. Гаспаров в "Записях и выписках" цитирует слова о Бахтине: «слишком обычен аргумент «Он сам мне говорил», а говорил он разное — по забывчивости, по переосмыслению, а то и по мистификации.» (2001, стр.154)
Он был без ума от англосаксов, казавшихся ему ожившими статуями Фидия."Вы только подумайте, дорогой мой, в начале войны я, несколько опрометчиво, называл английских солдат заурядными футболистами... ...даже с эстетической точки зрения, они — прямо-таки греческие атлеты, вы понимаете, греческие, милейший, молодые люди Платона, — или, точнее, спартанцы."...он был без ума от марокканцев, но особо — от англосаксов, казавшихся ему ожившими статуями Фидия. ..."Если мне приходит на ум, что завтра нас, возможно, ждет участь городов у подножия Везувия, то помпейские жители чувствовали, что им угрожает судьба проклятых городов Библии. На стене одного помпейского дома нашли изобличительную надпись: "Содом, Гоморра"". Я не знаю, от упоминания ли о Содоме и мыслей, которые оно пробудило в нем, или вспомнив о бомбежке, но г-н де Шарлю поднял на мгновение глаза к небу, но тотчас опустил их к земле. "Я восхищаюсь всеми героями этой войны, — сказал он. — Вы только подумайте, дорогой мой, в начале войны я, несколько опрометчиво, называл английских солдат заурядными футболистами, излишне надменными, чтобы померяться силами с профессионалами — и какими профессионалами! итак, даже с эстетической точки зрения, они — прямо-таки греческие атлеты, вы понимаете, греческие, милейший, молодые люди Платона, — или, точнее, спартанцы. Один мой друг поехал в Руан, где их лагерь, и увидел чудеса, просто чудеса, чудеса невообразимые. Это больше не Руан, это другой город. Конечно, там остался и старый Руан, с изнеможденными святыми собора. Разумеется, все это так же прекрасно, но совершенно иначе. Марсель Пруст. Обретенное время Я обычно думаю об этой оценке английских солдат с некоторым удивлением: не может же быть, чтобы английские солдаты выглядели настолько красивее солдат из других европейских стран? Но должна признаться, на фотографиях они и правда кажутся привлекательными, часто даже красивыми. В прошлом году в Independent писали о только что найденных фотографиях английских солдат во Франции во время Первой мировой войны. Смотреть 3Вот английский юноша и две французские деревенские девушки. Дальше еще две фотографии из этой серии. А еще одна фотография — трое английских солдат на Первой мировой— помогла мне лучше понять прозвище Posh, которое носил друг Т.Э.Лоуренса (и Э.М.Форстера) рядовой Палмер (участник Первой мировой: пошел в армию в 15 лет и был дважды ранен до того, как ему исполнилось 17). Эти ребята тоже явно стремятся быть posh ("шикарными", "модными"). +18 Правда, джентльменам не всегда нравилось стремление солдат быть модными и нарядными. Форстер писал Т.Э.Лоуренсу: "Как вы правы в том, что эти парни — ребята, как их еще называют — любят быть "шикарными"; нам же они нравятся больше всего тогда, когда они грязны, застигнуты врасплох и естественны. Отсюда существенная неискренность в отношениях с ними".(Letters to T.E. Lawrence ed. by Arnold Walter Lawrence 1962 стр.70 "How right you are that this chaps, fellows, whatever one calls them, like to be posh, whereas we are amused by them most when they are dirty, off their guard, and natural. Hence a fundamental insincerity in one`s intercourse with them")Дальше как раз более грязные и естественные солдаты. Купающиеся солдаты-австралийцы,работа Джорджа Ламберта. Не англичане, но пусть будут тут. British soldiers swimming in the River Wear, near Cocken Hall - 1915 отсюда British Army medical unit - late 19th or early 20th Century
Работы друга Т.Э.Лоуренса, Эрика Кеннингтона (1888-1960). Портрет солдата. Рисунок был собственностью Зигфрида Сассуна. Смит, ефрейтор 1-го Аргайльского батальона. 'The Kensingtons at Laventie' (In 1914, Kennington enlisted with the Kensingtons, the 13th London Regiment. He fought in northern France where he was wounded and sent home in June 1915. During his convalescence, he produced this portrait of a group of infantrymen who had halted among the snow-covered ruins of a village. Kennington himself can be seen, wearing a dark blue balaclava helmet and standing behind the soldier with a German pickelhaube strapped to his backpack by way of a trophy.)Отсюда
"Portrait of a young soldier wearing his helmet" "A soldier seated" 1918
Ready for service, 1917 1936 г. Солдаты учатся плавать. Вторая мировая война. 1941 г. Два английских солдата борются.
Я нашла на flickr фотографию милого и совсем юного шотландского солдата, служившего в Индии в начале 20 века. А этот мальчик — часовой, стоящий возле Эдинбургского замка (1920) Его я нашла на ipernity в Miss Magnolia Thunderpussy's gallery. А это уже вполне взрослые шотландцы на первой мировой войне. В брюках. Смотреть. А это шуточные снимки с полуголыми шотландскими солдатами. Причем про ту фотографию, где их группа, написано, что это открытка 1910 года. 2
Из опроса тут я впервые узнала, что пословицу "На вкус и цвет товарища нет" кто-то использует в значении "друзей не выбирают". Удивилась, конечно, но еще сильнее удивилась, обнаружив, что вот тут лучшим ответом на вопрос, что значит эта поговорка, был признан такой: В императорской России слово "товарищ" употреблялось в наименованиях официальных званий и должностей в смысле "заместитель"... Поэтому в данной поговорке тогда речь шла о том, по каким критериям не следует выбирать человека себе в заместители - по внешнему виду, по речивости и т.д. Подразумевалось, что тут надо отдавать предпочтение деловым качествам человека.... прочтение поговорки в смысле "по внешнему виду друзей не выбирают", возможно, будет пока еще вполне приемлемым.«В императорской России слово "товарищ" употреблялось в наименованиях официальных званий и должностей в смысле "заместитель" или "помощник" (товарищ министра, товарищ председателя, товарищ прокурора и т.п.). Поэтому в данной поговорке тогда речь шла о том, по каким критериям не следует выбирать человека себе в заместители - по внешнему виду, по речивости и т.д. Подразумевалось, что тут надо отдавать предпочтение деловым качествам человека. В советские времена смысловая нагрузка слова "товарищ" изменилась. Все сразу стали друг другу товарищами, то бишь, почти друзьями, соратниками, единомышленниками. Соответственно изменился и смысл старой поговорки, при том же самом (прежнем) ее текстовом выражении. С учетом этого прочтение поговорки в смысле "по внешнему виду друзей не выбирают", возможно, будет пока еще вполне приемлемым. Однако в настоящее время слово "товарищ" в силу известных обстоятельств вновь принимает какой-то новый, пока еще не очень понятный смысловой оттенок. Поэтому, надо думать, что и данной поговорке в недалеком будущем найдется какое-то новое, иное истолкование». Интересно, откуда это взято? Не сам же отвечающий придумал? Но ссылок нет. Может, и сам. «На вкус, на цвет мастера (товарища) нет, что кому нравно» (Словарь Даля).
Мне очень нравится такой "Пьеро" Сёра́: Вот еще рисунок Сёра - Пьеро и Коломбина. Недавно я увидела у фотографа Джона Дагдейла (о нем писала тут) такого Пьеро: 2 Это тот привычный нам Пьеро, каким он стал к началу 20 века, он мне в детстве нравился — но и первоначальная комедия масок тоже казалась интересной. 2Вот как ее персонажей изображал Клод Жильо (1673-1722). Сцена по мотивам комедии масок.9 Я в старших классах часто читала монографию Дживелегова по истории комедии масок, а любимым персонажем у меня был Меццетин, так как у меня была открытка с его статуэткой 18 века (хотя известнее всего Меццетин Ватто). Меццетин был тогда популярен, но потом его вытеснил образ Пьеро. Я не нашла эту открытку, но в сети обнаружила изображение совсем другой статуэтки Меццетина, похожей на ту, что я помню. Тут он тоже носит сиреневую куртку. Не помню, откуда у меня впечатление, что Меццетина вообще часто изображали в сиреневом. И не помню, откуда и когда я узнала о значении, который в начале 20 века приобрел сиреневый цвет (тут), но откуда-то знала уже в юности — кажется, это тоже повлияло на мою любовь к Меццетину. 5 Этот рисунок с Пьеро и Коломбиной я взяла тут. Автор мне неизвестен, на вид это конец 19 века. Французская открытка начала 20 века с Пьеро и Коломбиной. Добавлю еще картину Дега с Арлекином и Коломбиной, т.к. она мне очень нравится.
Читала русские переводы "Шекспира" Акройда и "Дневника писательницы" Вирджинии Вулф, а сегодня дочитала и биографию Шекспира. Этот "Дневник" Вирджинии Вулф — только часть ее дневников — то, что имеет отношение к литературе. Поэтому тут, разумеется нет записи о buggers, а я-то надеялась посмотреть, как переведут. У меня трудности с переводом этого слова в текстах того времени: получается или недостаточно грубо, или слишком современно. читать дальшеЯ стала потом искать ту ее запись про Форстера и buggers, а мне на эти два слова нашлось сразу несколько отрывков из ее дневников и писем. Любила она это слово, а геев, кстати, не любила, хотя со многими дружила. Я нашла почти целиком ее любопытные записи о Форстере. Они были друзьями с юности, о нем она пишет в основном хорошо. Он, кстати, тоже о ней здорово написал (после ее смерти): «Она светом английского языка еще немного раздвинула окружающий мрак» (цитирую из книги Форстер Э.М. Избранное. Л., 1977, стр. 312). Книга Акройда меня обрадовала. Так приятно читать именно о Шекспире, а не фантазии на тему "мне не хочется верить, что эти пьесы писал Шекспир, придумаю-ка я, какому лорду их приписать".